«Я УЖЕ ПЕРЕЖИЛ САМОЕ СТРАШНОЕ»
«Я УЖЕ ПЕРЕЖИЛ САМОЕ СТРАШНОЕ»
Вот мы и вышли на бывший Семеновский плац, и век назад нам бы преграждал путь огромный ипподром, известный далеко за пределами Петербурга. Он располагался вдоль Звенигородской улицы, а Николаевская как раз подводила публику к его входу.
Впрочем, рассказ о Семеновском плаце надо начать с тех времен, когда никакого ипподрома тут еще не было.
Когда на рубеже XVIII и XIX веков Семеновский, Московский полки и Егерский батальон начали обзаводиться новыми казармами, между их зданиями образовался огромный плац. Площадь его составляла 26, 5 га: внушительные размеры! Именно здесь стали устраиваться строевые учения, стрельбы, смотры и торжественные парады расположенных рядом полков.
Вот из хроники того времени, составленной историком Николаем Шильдером, год действия 1817-й: «30-го июня (12-го июля) состоялся на Семеновском плацу большой парад войскам гвардейского корпуса. Во время парада император Александр часто подзывал генерала Натцмера и давал ему различные объяснения. Натцмер воспользовался случаем и сказал государю, какое счастье для Европы, что все эти войска принадлежат ему. Комплимент, по-видимому, понравился, и Александр заметил, что он никогда не употребит их с дурною целью (malfaisant), но всегда будет стремиться поддерживать ими спокойствие в Европе». Генерал Натцмер, добавим тут в скобках, был подданным Пруссии и выполнял в это время в России дипломатические и военные поручения.
В XIX веке площадь Семеновского плаца понемногу начала сокращаться. Новые его границы были обозначены Обводным и Введенским каналами, затем часть плаца была занята станцией и путями железной дороги. Это была первая железная дорога в России, и соединила она столицу с Царским Селом и Павловском. Торжественное открытие движения состоялось тут осенью 1837 года; на некоторых участках пути поезд развивал скорость до 60 верст в час. Газета «Санкт-Петербургские ведомости» восторгалась: «Шестьдесят верст в час, страшно подумать... Между тем вы сидите спокойно, вы не замечаете этой быстроты, ужасающей воображение; только ветер свистит, только конь пышет огненною пеною, оставляя за собой белое облако пара. Какая же сила несет все эти огромные экипажи с быстротою ветра в пустыне; какая сила уничтожает пространство, поглощает время? Эта сила – ум человеческий!».
Первая деревянная станция железной дороги довольно скоро уступила место каменной, а нынешний Витебский (Царскосельский) вокзал был построен на бывшем Семеновском плацу в начале XX века...
Оставшаяся после рождения железной дороги территория плаца достаточно долго оставалась неприкосновенной. Теперь здесь не только маршировали полки, но и случались события иного рода. В конце 1849 года, например, на Семеновском плацу проводилась экзекуция над участниками кружка Буташевича-Петрашевского.
Ранним утром 22 декабря петрашевцы стояли на плацу. Двадцать один человек был приговорен к смертной казни за «антиправительственные» беседы. Все было готово к свершению смертной казни. После чтения приговора палач переломил шпаги над головами дворян, что означало лишение их дворянского достоинства. Первых трех осужденных привязали к столбам, перед которыми были вырыты ямы, раздалась команда: «К заряду!» Но в тот же момент подъехала карета и флигель-адъютант зачитал помилование – замену смертной казни каторгой.
Среди переживших это испытание петрашевцев был Федор Михайлович Достоевский. Спустя три десятилетия он рассказывал об этих минутах (а его рассказ записала мемуаристка): «Мне показалось, что он никого из нас не видел, не слышал перешептывания; он смотрел куда-то вдаль и точно переживал до мелочей все, что перенес в то страшное морозное утро.
– Не верил, не понимал, пока не увидал креста... Священник... Мы отказались исповедоваться, но крест поцеловали... Не могли же они шутить даже с крестом!.. Не могли играть такую трагикомедию... Это я совершенно ясно сознавал... Смерть неминуема. Только бы скорее... И вдруг напало полное равнодушие... Да, да, да!! Именно равнодушие. Не жаль жизни и никого не жаль... Все показалось ничтожным перед последней страшной минутой перехода куда-то... в неизвестное, в темноту... Я простился с Алексеем Николаевичем, еще с кем-то... Сосед указал мне на телегу, прикрытую рогожей. "Гробы!" – шепнул он мне... Помню, как привязывали к столбам еще двоих... И я, должно быть, уже спокойно смотрел на них... Помню какое-то тупое сознание неизбежности смерти... Именно тупое... И весть о приостановлении казни воспринялась тоже тупо... Не было радости, не было счастья возвращения к жизни... Кругом шумели, кричали... А мне было все равно, – я уже пережил самое страшное...».
Впечатления этого дня отразились потом в романах Достоевского «Идиот» и «Преступление и наказание».
С момента казни петрашевцев Семеновский плац прочно превратился в одно из лобных мест столицы. Александр Бенуа, живший неподалеку от Литовского замка, страшной тогда узницы, вспоминал: «Из этой тюрьмы выезжали те "позорные колесницы", которые я видел медленно следующими мимо наших окон, с восседающими на них связанными преступниками. Несчастных везли на Семеновский плац для выслушивания приговора ошельмования».
Бывали, впрочем, на плацу и события иного рода. Когда в 1862 году сгорели лавки Апраксина двора, купцам-погорельцам предоставили место для торговли именно здесь. Впрочем, обосновались они на плацу ненадолго: городские власти с максимальным поспешанием возвели новый Александровский рынок у Фонтанки и перевели торговлю туда...
И снова смертная казнь. В феврале 1880 года здесь был публично повешен Ипполит Млодецкий, покушавшийся на жизнь главы Верховной распорядительной комиссии графа Лорис-Меликова. Покушение это имело отчасти комичный характер: Млодецкий подскочил к графу на крыльце его дома, приставил пистолет к правому боку и выстрелил. Мимо! Пуля лишь оцарапала Лорис-Меликова. Террориста тут же схватили, оперативно судили и приговорили к смерти – для острастки других.
Утром 22 февраля 1880 года процессия с позорной колесницей въехала с Невского проспекта на Николаевскую улицу... потом с Николаевской вкатилась на Семеновский плац. Здесь уже собралось около 50 тысяч человек, и среди них был Достоевский. Хорошо знакомый с писателем великий князь Константин (поэт К. Р.), записал в дневнике:
«Достоевский ходил смотреть казнь Млодецкого, мне это не понравилось, мне было бы отвратительно сделаться свидетелем такого бесчеловечного дела; но он объяснил мне, что его занимало все, что касается человека, все положения его жизни, радости и муки. Наконец, может быть, ему хотелось мысленно пережить собственные впечатления? Млодецкий озирался по сторонам и казался равнодушным, Федор Михайлович объясняет это тем, что в такие минуты человек старается отогнать мысль о смерти, ему припоминаются большей частью отрадные картины, его переносит в какой-то жизненный сад, полный весны и солнца...».
Не все очевидцы казни пришли тогда на Семеновский плац с такими серьезными размышлениями. Для некоторых это было просто зрелище, бесплатное развлечение. Вокруг места казни сотнями стояли скамейки, табуретки, ящики, бочки, даже лестницы; удобные места продавали и покупали по таксе от полтинника до 10 рублей...
И еще одна смертная казнь, самая знаменитая. Вновь процессия движется по Николаевской, снова оживленные зрители запасаются скамеечками и лавочками (об этом мы уже знаем из воспоминаний Петра Гнедича). Только позорных колесниц на сей раз две. В них сидят пять человек с повешенными на груди табличками «Цареубийца»: Желябов, Кибальчич, Рысаков, Михайлов, Перовская. Их, осужденных за убийство Александра II, везут к месту казни...
«Начиная с восьми часов утра солнце ярко обливало своими лучами громадный Семеновский плац, покрытый еще снегом с большими тающими местами и лужами. Несметное число зрителей обоего пола и всех сословий наполняло обширное место казни, толпясь тесною, непроницаемою стеною за шпалерами войска. На плацу господствовала замечательная тишина» (это из официального отчета о казни).
В 8 часов 50 минут процессия на месте, на Семеновском плацу. С балкона своей квартиры на Николаевской, 84, за происходящим наблюдает актриса Александринского театра Мария Савина (о чем рассказывает в своих мемуарах адвокат Карабчевский):
«Знаменитая артистка М.Г. Савина, жившая в то время в конце Николаевской улицы, видела со своего балкона весь печальный кортеж. Она утверждала, что кроме одного из приговоренных, Рысакова, лица остальных, влекомых на казнь, были светлее и радостнее лиц, их окружавших. Софья Перовская своим кругловатым, детским в веснушках лицом зарделась и просто сияла на темном фоне мрачной процессии».
А вот иное свидетельство, из официального документа: «Осужденные преступники казались довольно спокойными, особенно Перовская, Кибальчич и Желябов, менее Рысаков и Михайлов: они были смертельно бледны. Особенно выделялась апатичная и безжизненная, точно окаменелая физиономия Михайлова».
С Михайловым был связан один из самых драматических моментов казни. Когда палачи выбили из-под его ног скамейку, веревка оборвалась и Михайлов рухнул на помост. Многочисленные зрители заволновались, в толпе послышались возгласы о помиловании, но палачи снова приступили к своим обязанностям. Михайлов был еще жив, он сам взобрался на скамейку. И снова веревка оборвалась!
Мемуарист Лев Плансон вспоминал: «Невозможно описать того взрыва негодования, криков протеста и возмущения, брани и проклятий, которыми разразилась заливавшая площадь толпа. Не будь помост с виселицей окружен внушительным сравнительно нарядом войск, вооруженных заряженными винтовками, то, вероятно, и от виселицы с помостом, и от палачей и других исполнителей приговора суда в один миг не осталось бы ничего...
Но возбуждение толпы достигло своего апогея, когда с площади заметили, что Михайлова собираются вздернуть на виселицу еще раз...
Прошло с того момента более тридцати лет, а я до сих пор слышу грохот падения грузного тела Михайлова и вижу мертвую массу его, бесформенною кучей лежащую на высоком помосте!..
Однако откуда-то была принесена новая, третья по счету, веревка совершенно растерявшимися палачами (ведь они тоже люди!..).
На этот раз она оказалась более прочной... Веревка не оборвалась, и тело повисло над помостом на натянувшейся как струна веревке...».
В 9 часов 30 минут казнь была, наконец, завершена. Тела сняли с виселицы и отправили на Преображенское кладбище. Войска отправились в казармы. Зрители начали расходиться. А палачи открыли торговлю кусками снятых с виселицы веревок: было много желающих купить их «на счастье»...
Казнь народовольцев была последней публичной казнью в Петербурге. После этого только однажды, в 1946-м, на площади у кинотеатра «Гигант» повесили восьмерых гитлеровцев. Но это был уже послевоенный Ленинград.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.