Глава V

Глава V

Позиция шерифа Мекки[21] долгое время была аномальной. Титул шерифа, предполагается, восходит к пророку Мухаммеду через его дочь Фатиму и Хасана, его старшего сына. Подлинные шерифы были вписаны в генеалогическое древо — бесконечный список, хранимый в Мекке на попечении эмира, избранного шерифа шерифов, который, как предполагается, старше и благороднее их всех. Семья пророка обладала светской властью в Мекке последние девятьсот лет и насчитывала примерно две тысячи личностей.

Старые османские правительства взирали на этот мантикратический знатный клан со смесью почтения и недоверия. Так как он был слишком силен, чтобы победить его, султан спасал свое достоинство тем, что торжественно утверждал эмира на его месте. Это пустое одобрение что-то значило лишь на том отрезке времени, пока новый его носитель не начинал чувствовать, что окончательная печать на его избрание поставлена. Наконец турки нашли, что им нужен Хиджаз, чтобы вертеть им без вопросов как предметом реквизита в своих новых панисламистских представлениях. По случаю, открытие Суэцкого канала дало им возможность ввести гарнизон в Святые города. Они спроектировали Хиджазскую железную дорогу и увеличили турецкое влияние среди племен с помощью денег, интриг и вооруженных экспедиций.

Когда султан вошел там в силу, он отваживался все громче и громче заявлять о себе рядом с шерифом даже в самой Мекке, и при случае осмеливался сместить слишком могущественного, на его взгляд, шерифа и назначить преемника из соперничающей семьи клана, в надежде извлечь обычные преимущества из раздоров. Наконец, Абдул Хамид удалил некоторых членов семейства в Константинополь, в почетный плен. Среди них был Хуссейн ибн Али, будущий правитель, которого держали в заточении около восемнадцати лет. Он воспользовался возможностью обеспечить своим сыновьям, Али, Абдулле, Фейсалу и Зейду, современное образование и опыт, которые впоследствии дали им возможность привести арабские армии к победе.

Когда Абдул Хамид пал, наименее коварные из младотурок в противовес его политике послали шерифа Хуссейна обратно в Мекку эмиром. Он сразу приступил к работе, чтобы исподволь восстановить мощь Эмирата, и усилил свое влияние на прежней основе, сохраняя в то же время близкую и дружескую связь с Константинополем через своих сыновей: Абдуллу, вице-председателя турецкой Палаты, и Фейсала, ее члена от Джидды. Они держали его в курсе расстановки политических сил в столице, пока не разразилась война, и тогда они поспешно вернулись в Мекку.

Внезапное начало войны создало для Хиджаза трудности. Прекратилось паломничество, а вместе с ним — и доходные статьи Святых городов. Была причина опасаться, что не будут больше прибывать индийские продовольственные суда (так как шериф автоматически стал подданным противника), и поскольку область почти не производила собственных продуктов, она была бы отдана на ненадежную милость турок, которые могли бы ввергнуть ее в голод, закрыв Хиджазскую железную дорогу. Хуссейн никогда не был раньше в такой зависимости от турок, и в этот несчастный момент они особенно нуждались в его верности их «джихаду», Священной Войне всех мусульман против христианства.

Чтобы стать популярной и эффективной, эта война должна была быть утверждена Меккой; а, будучи утвержденной, она могла затопить Восток кровью. Хуссейн был почтенным, проницательным, упрямым и глубоко благочестивым человеком. Он понимал, что Священная Война несовместима по доктрине с войной агрессивной и абсурдна при наличии христианского союзника — Германии. Поэтому он отказался от турецких требований и в то же время с достоинством призвал союзников не морить его область голодом за то, в чем нет вины его народа. Турки в ответ сразу же установили частичную блокаду Хиджаза, контролируя сообщение на железной дороге паломников. Британцы оставили его побережье открытым для специально регулируемых продовольственных судов.

Просьба турок была, однако, не единственной из тех, что получил шериф. В январе 1915 года Йесин, глава офицеров Месопотамии, Али Риза, глава офицеров Дамаска, и Абд эль Гани эль Арейси от граждан Сирии послали ему прямое предложение поднять в Сирии военный мятеж против турок. Угнетенный народ Месопотамии и Сирии, комитеты «Ахада» и «Фетаха» взывали к нему как к отцу арабов, мусульманину из мусульман, величайшему принцу, старейшему аристократу, чтобы он спас их от зловещих замыслов Талаата и Джемаля.

Хуссейн как политик, как принц, как мусульманин, как реформатор и как националист был вынужден внять их призыву. Он послал Фейсала, своего третьего сына, в Дамаск своим представителем, чтобы обсудить их проекты и составить отчет. Он послал Али, старшего сына, в Медину, с приказом тайно поднять под каким угодно предлогом отряды крестьян и племен Хиджаза и держать их в боевой готовности, если позовет Фейсал. Абдулла, его дипломатичный второй сын, должен был связаться с британцами почтой и выяснить, каково будет их отношение к возможному арабскому восстанию против Турции.

Фейсал доложил в январе 1915 года, что местные условия хороши, но война в целом не способствует их надеждам. В Дамаске было три дивизии арабских войск, готовых к мятежу. В Алеппо — две другие дивизии, полные арабских националистов, которые уверенно присоединились бы, если бы кто-то начал. Только одна турецкая дивизия находилась с этой стороны гор Таурус, поэтому было ясно, что восставшие овладеют Сирией с первой же попытки. С другой стороны, общественное мнение не было вполне готово к крайним мерам, а военный класс просто уверен, что Германия войну выиграет, и выиграет скоро. Если бы, однако, союзники высадили свой австралийский экспедиционный корпус (который готовился в Египте) в Александретте, и таким образом закрыли сирийский фланг, было бы мудрым и безопасным рискнуть, даже если бы в итоге победила Германия, и пришлось бы заключить предварительный сепаратный мир с турками.

^Фейсал

Последовала задержка, когда союзники отправились в Дарданеллы, а не в Александретту. Фейсал отправился за ними, чтобы получить сведения из первых рук об условиях Галлиполи, поскольку поражение Турции было бы сигналом для арабов. Затем последовал застой на месяцы, пока шла кампания в Дарданеллах. В этой бойне оставшаяся первая линия османской армии была разрушена. Тяжесть суммарных потерь для Турции была столь велика, что Фейсал вернулся в Сирию, рассудив, что возможность для удара пришла, но обнаружил, что тем временем ситуация на месте стала неблагоприятной.

Его сирийские сторонники были под арестом или в подполье, а множество их друзей повешены по политическим обвинениям. Он обнаружил, что арабские дивизии, имевшие хорошую диспозицию, оказались или сосланными на дальние фронта, или разбитыми на отряды и распределенными между турецкими частями. Арабское крестьянство было зажато в тисках турецкой военной службы, а Сирия повержена перед беспощадным Джемаль-пашой. Его планы рухнули.

Он написал отцу, советуя ждать дальше, пока Англия не будет готова, а Турция — в крайнем положении. К несчастью, состояние Англии было плачевным. Ее войска в беспорядке отступали от Дарданелл. Медленная агония Кута[22] была на последней стадии, и восстание сенусси[23] совпадало с выступлением Болгарии, угрожающим им на новых флангах.

Положение Фейсала было до крайности неустойчиво. Он зависел от членов тайного общества, председателем которого был до войны. Он жил в качестве гостя Джемаль-паши в Дамаске, шлифуя свои военные знания — ведь его брат Али поднимал войска в Хиджазе под предлогом того, что они с Фейсалом поведут их через Суэцкий канал на помощь туркам. Так что Фейсал как примерный османец и офицер на турецкой службе должен был жить в штабе и терпеливо сносить наглость и оскорбления, которыми осыпал его народ, когда бывал в подпитии, задиристый Джемаль.

Джемаль посылал за Фейсалом и водил того на повешение его сирийских друзей. Эти жертвы правосудия не смели показать, что знают подлинные чаяния Фейсала, он не больше их осмеливался выдать свои мысли словом или взглядом, поскольку разоблачение приговорило бы его семью и, возможно, его народ к той же участи. Только однажды у него вырвались слова, что эти казни будут стоить Джемалю всего того, чего он пытается избежать; и потребовалось вмешательство его константинопольских друзей, турецких начальников, чтобы спасти его от расплаты за эти опрометчивые слова.

Переписка Фейсала с отцом была целым приключением. Они общались посредством старинных служителей семьи, стоявших выше подозрения, которые ездили туда-сюда по Хиджазской железной дороге и возили письма в ножнах мечей, в пирогах, вшитыми между подошвами сандалий или в невидимых письменах на обертке безобидных посылок. Во всех письмах Фейсал докладывал нелицеприятные вещи и молил отца отложить действия на разумное время.

Хуссейн, однако, не был разубежден эмиром Фейсалом ни на йоту. Младотурки в его глазах были безбожными предателями своей веры и человеческого долга, предателями духа времени и высших интересов ислама. Старик шестидесяти пяти лет, он все же бодро решил поднять войну против них, полагая, что его правота сравняет счет. Хуссейн веровал в Бога так сильно, что оставлял свое военное чувство в стороне, и думал, что Хиджаз способен побороть Турцию в честном бою. Поэтому он послал Абд эль Кадера эль Абду к Фейсалу с письмом, что все уже готово к его инспекции в Медине перед тем, как войска выступят на фронт. Фейсал уведомил Джемаля и попросил разрешения отправиться туда, но, к его тревоге, Джемаль ответил, что Энвер-паша, генералиссимус, сейчас на пути в провинцию, и что они вместе посетят Медину и проведут инспекцию. Фейсал рассчитывал поднять багряное знамя своего отца, как только прибудет в Медину, и застать турок врасплох; и вот ему придется сесть в седло вместе с двумя непрошеными гостями, которым, по арабским законам гостеприимства, он не может причинить никакого вреда, и которые, возможно, задержат его действия настолько, что вся секретность восстания окажется под угрозой!

В итоге все обошлось, хотя эта инспекция была исполнена жестокой иронии. Энвер, Джемаль и Фейсал осматривали войска, которые описывали круги и разворачивались по пыльной равнине за городскими воротами, носились взад-вперед в учебном бою на верблюдах или шпорили коней в игре с копьями по арабскому обычаю незапамятных времен. «И все они — добровольцы на Священную Войну?» — спросил Энвер наконец, обращаясь к Фейсалу. «Да», — сказал Фейсал. «И готовы сражаться насмерть против врагов веры?» «Да», — сказал Фейсал снова; и затем начальники арабов подошли, чтобы их представили, и шериф Али ибн Хуссейн из Модига отвлек его в сторону и прошептал: «Мой господин, убить ли их сейчас?», и Фейсал сказал: «Нет, они наши гости».

Шейхи продолжали протестовать, ибо верили, что могут таким образом закончить всю войну двумя ударами. Они твердо решили направить руку Фейсала, и он вынужден был ходить среди них, разве что за пределами слышимости, но в полной видимости, и молить за жизнь турецких диктаторов, которые убили на плахе его лучших друзей. В конце концов, ему пришлось придумать предлог, вернуться поскорее всем отрядом в Медину, расставить пикеты из собственных рабов по банкетному залу и препроводить Энвера и Джемаля обратно в Дамаск, чтобы спасти их от смерти в пути. Он объяснял эту тщательную вежливость, ссылаясь на арабский обычай жертвовать всем ради гостей; но Энвер и Джемаль, в которых то, что они повидали, пробудило глубокие подозрения, организовали суровую блокаду Хиджаза и приказали направить в его сторону крупное турецкое подкрепление. Они хотели арестовать Фейсала в Дамаске; но телеграммы, шедшие из Медины, требовали его немедленного возвращения, чтобы не допустить беспорядков, и Джемаль неохотно отпустил его на условии, что его свита останется в заложниках.

Фейсал обнаружил, что Медина заполнена турецкими войсками вместе со штабом и штаб-квартирой Двенадцатого армейского корпуса под командованием Фахри-паши, храброго старого мясника, «очистившего» кровью Зейтун и Урфу в Армении. Ясно было, что турки приняли предосторожности, и надежда Фейсала на внезапный бросок и завоевание победы почти без единого выстрела стала невозможной. Однако было слишком поздно быть благоразумным. Из Дамаска спустя четыре дня, взяв лошадей, его свита выехала на восток, в пустыню, чтобы найти убежище у Нури Шаалана, вождя кочевников-бедуинов; и в тот же день Фейсал открыл карты. Когда он поднял арабское знамя, идея панисламского наднационального государства, ради которой Абдул Хамид резал, трудился и умер, равно как и далеко идущие планы немецкого кайзера о сотрудничестве с исламом, отошли в область мечтаний. Одним фактом своего восстания шериф закрыл эти две несбыточные главы истории.

Мятеж — тяжелейший шаг, который способны предпринять политики, и победу или поражение арабского восстания невозможно было предсказать. Но фортуна единожды благоволит к дерзкому игроку, и арабский эпос рванулся в свой бурный путь — от рождения, через слабость, муки и сомнения, к алому цвету победы. Этим закончилось только приключение, полное такого дерзания, но после победы пришло тягучее время разочарования, и затем — ночь, в которой воины обнаружили, что все надежды покинули их. Теперь, наконец, к ним, возможно, пришел белоснежный мир, вместе со знанием, что они приобрели нечто бессмертное, лучезарное вдохновение для детей своего народа.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.