Глава ХХ

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Глава ХХ

Внезапно Фейсал спросил меня, не надеть ли мне, пока я в лагере, арабские одежды, как у него. Я, со своей стороны, находил, что так лучше, ведь это было самое удобное платье для той жизни на арабский манер, которую нам приходилось вести. Кроме того, люди из племен тогда понимали бы, кем меня считать. Единственными, кто носил хаки, на их памяти были турецкие офицеры, перед которыми они инстинктивно занимали оборону. Если бы я носил одежды Мекки, они вели бы себя по отношению ко мне так, как будто я и вправду был бы одним из их вождей; и я мог бы проскальзывать в палатку Фейсала и из нее, не вызывая каждый раз сенсации и не заставляя его объяснять незнакомцам мое присутствие.

Я сразу согласился, и с большой радостью; так как в армейской форме было отвратительно ехать на верблюде или сидеть на земле, а арабские вещи, с которыми я научился управляться до войны, были более чистыми и приличными для пустыни. Хеджрис был тоже доволен, и призвал всю свою фантазию, наряжая меня в великолепный белый шелковый, вышитый золотом свадебный наряд, который был послан Фейсалу недавно (возможно, с намеком?) его двоюродной бабкой из Мекки. Я пошел прогуляться по пальмовым садам Мубарака и Бруки, чтобы привыкнуть к новой просторной одежде.

Эти деревни были приятным местечком, построенные из глиняных кирпичей на высоких земляных насыпях, окружающих пальмовые сады. Нахль Мубарак лежал к северу, а Брука — прямо на юг через долину колючек. Дома были маленькие, внутри покрытые глиной, прохладные, очень чистые, снабженные ковриком или двумя, ступкой для кофе, горшками и подносами для пищи. Узкие улицы были затенены посаженными кое-где деревьями. Земляные насыпи вокруг возделанных земель были иногда пятидесяти футов высотой, и большей частью искусственно сформированы из почвы, вырытой между деревьями, из хозяйственного мусора и из камней, собранных в вади.

Эти берега должны были защищать посевы от течения. В противном случае вади Йенбо скоро заполнила бы сады, поскольку, в целях орошения, они были расположены ниже уровня долины. Узкие участки были разделены заборами из пальмовых веток или глиняными стенами, а вокруг них проходили узкие каналы с пресной водой. Ворота в каждом саду были над водой, с местом для прохода ослов или верблюдов из трех-четырех параллельных пальмовых бревен, пристроенных к ним. При каждом участке в земле был вырыт шлюз, открывающийся, когда приходила очередь на полив. Пальмы, за которыми хорошо ухаживали, аккуратно высаженные в ровные линии, были главными посадками; но между ними выращивали ячмень, редис, кабачки, огурцы, табак и хну. В деревнях выше по вади Йенбо было достаточно прохладно, чтобы выращивать виноград.

Стоянка Фейсала в Нахль Мубарак по природе своей могла быть лишь промежуточной, и я почувствовал, что лучше бы мне отправиться назад в Йенбо, чтобы обдумать всерьез нашу «земноводную» оборону этого порта, учитывая всемерную помощь, обещанную флотом. Мы остановились на том, что я должен посоветоваться с Зейдом и действовать вместе с ним, как нам покажется лучше. Фейсал дал мне великолепного гнедого верблюда для обратного пути. Мы двинулись через горы Аджиды по новой дороге, вади Мескарие, опасаясь турецких патрулей на более прямом пути. Со мной был Бедр ибн Шефия; и мы не спеша прошли все расстояние за один переход в шесть часов, попав в Йенбо до рассвета. Устав после трех напряженных дней почти без сна, среди постоянных тревог и волнений, я пошел прямо в пустой дом Гарланда (он жил на борту корабля в гавани) и заснул на скамейке; но потом я был снова поднят вестью о том, что прибывает шериф Зейд, и отправился к стенам увидеть, как приезжают разбитые войска.

Их было около восьми сотен, тихих, но, несомненно, убитых стыдом. Сам Зейд казался вконец равнодушным. Когда он вступил в город, то обернулся и крикнул Абд эль Кадиру, правителю, едущему позади него: «Как же это так, твой город в развалинах! Я должен телеграфировать отцу, чтобы он прислал сорок каменщиков починить общественные здания». И он это действительно сделал. Я дал телеграмму капитану Бойлю, что Йенбо в тяжкой опасности, и Бойль сразу же ответил, что его флот будет там вовремя, если не раньше. Эта готовность была своевременным утешением; на следующий день пришли еще худшие вести. Турки, бросив сильное войско вперед из Бир Саида на Нахль Мубарак, перекрыли путь новобранцам Фейсала, пока они еще не собрались с духом. После короткого боя Фейсал был разбит, уступил свою землю и отступал сюда. Казалось, наша война вступала в последний акт. Я взял свой фотоаппарат и с парапета ворот Медины сделал прекрасный снимок встречи братьев. С Фейсалом было уже две тысячи людей, но ни одного из племени джухейна. Это походило на измену и настоящее отступничество племени — то, что о чем мы оба не помышляли, считая невозможным.

Я сразу пришел в его дом, и он рассказал мне всю историю. Турки пришли с тремя батальонами, многочисленной кавалерией на верблюдах и пехотой на мулах. Их командование было в руках Галиб-бея, который обращался со своими отрядами с великой строгостью, потому что на них смотрел командующий войсками. Фахри-паша частным образом сопровождал экспедицию, которую вел Дахиль-Алла эль Кади, он же был посредником в отношениях с арабами — наследственный законодатель племени джухейна, соперник шерифа Мохаммеда Али эль Бейдави и второй человек в племени после него.

Они пересекли вади Йенбо до рощ Бруки за первый переход, и этим поставили под угрозу связь арабов с Йенбо. Они также вполне могли обстрелять Нахль Мубарак своими семью пушками. Фейсал не был напуган ни на йоту, но бросил племя джухейна влево, чтобы обработать большую долину. Свой центр и правое крыло он оставил в Нахль Мубарак, а египетскую артиллерию послал занять позицию в Джебель-Аджиде, чтобы не допустить в нее турок. Затем он открыл огонь в Бруке из своих пятнадцатифунтовок.

Расим, сирийский офицер, в прошлом командир батареи в турецкой армии, сражался с помощью этих двух пушек; и сделал из них большое зрелище. Их послали в подарок из Египта, однако это был старый хлам, который сочли годным для диких арабов, так же как и шесть тысяч винтовок, поставленных шерифу, остатки от кампании Галлиполи, были негодным оружием. Так что у Расима не было ни прицела, ни дальномера, ни дальномерных таблиц, ни взрывчатки.

Его дистанция была около семи тысяч ярдов, но фитили его шрапнели, древности времен войны с бурами, были забиты зеленой землей; если они и взрывались, то иногда палили в воздух, а иногда слегка задевали цель. Однако у него не было возможности отказаться от своих боеприпасов, если дела пойдут плохо, и он палил с большой скоростью, громко хохоча над таким способом воевать, и племена, видя коменданта таким веселым, приободрились и сами. «Ей-Богу, — сказал кто-то, — это настоящие пушки: главное, чтобы от них был шум!» Расим клялся, что турки погибают целыми кучами, и арабы рванули вперед, подогретые его словами.

Все шло хорошо, и Фейсал уже надеялся на решительную победу, когда внезапно его левое крыло в долине дрогнуло, встало, наконец, повернулось к врагу спиной и в суматохе вернулось в лагерь. Фейсал из центра бросился к Расиму и закричал, что джухейна разбиты, и надо спасать пушки. Расим запряг упряжку и рысью поскакал к вади Аджида, где египтяне боязливо держали совет. За ним потекли племена аджейль и атбан, люди ибн Шефии, гарб и биаша. Фейсал и его домашние составили тыл, и осторожной процессией они двинулись к Йенбо, оставляя джухейна с турками на поле боя.

Пока я еще слушал об этом печальном конце и клял вместе с ним продажность братьев Бейдави, за дверью зашевелились, и Абд эль Керим прорвался через рабов, бросился к помосту, поцеловал в знак приветствия шнур головного платка Фейсала и сел рядом с нами. Фейсал, глядевший на него, затаив дыхание, спросил: «Как?», и Абд эль Керим объяснил, как они были испуганы внезапным бегством Фейсала, и как он со своим братом и отважными людьми сражался с турками целую ночь один, без артиллерии, пока пальмовые рощи не стали непригодны для обороны, и их тоже выбили из вади Аджида. Его брат, вместе с половиной мужчин своего племени, только что входил в ворота. Другие отошли к вади Йенбо за водой.

«А почему вы отступили от нас в лагерь во время боя?» — спросил Фейсал. «Только чтобы приготовить чашку кофе, — сказал Абд эль Керим. — Мы сражались с восхода солнца, а был уже закат: мы очень устали и хотели пить». Фейсал и я покатились со смеху; затем мы пошли смотреть, что могло быть сделано для спасения города.

Первый шаг был простым. Мы послали всех джухейна обратно в вади Йенбо с приказом собраться в Хейфе и поддерживать равномерное давление на турецкую линию связи. Также им надо было разместить наряды снайперов по горам Аджиды. Эта диверсия задержит так много турок, что они будут неспособны выдвинуть против Йенбо войска, превосходящие числом защитников, которые вдобавок имеют преимущество — хорошую позицию. Город на вершине твердого кораллового рифа поднимался примерно на двадцать футов над уровнем моря и был окружен водой с двух сторон. Две другие стороны выглядывали из равнин песка, местами мягкого, на целые мили ничем не прикрытого и лишенного пресной воды. При дневном свете, под защитой огня артиллерии и пулеметов город был бы неуязвим.

Артиллерия прибывала с каждой минутой, поскольку Бойль, у которого, как обычно, дела превосходили слова, сосредоточил на нас пять кораблей, когда не прошло и суток. Он поставил монитор «М-31», мелкая осадка которого как раз для этого подходила, на край юго-восточного залива гавани, откуда он мог обстреливать продольным огнем из своих шестидюймовых пушек возможный путь турецкого наступления. У Крокера, его капитана, так и чесались руки пустить эти пушки в ход. Более крупные корабли стояли на якоре, чтобы обстреливать город на дальнем расстоянии или стрелять продольным огнем по другому флангу из северной гавани. Прожекторы «Дафферина» и «М-31» пересекали равнину за пределами города.

Арабы, в восторге подсчитывая корабли в бухте, готовились внести свою лепту в ночное развлечение. Мы могли надеяться, что с их стороны больше паники не будет, но, чтобы придать им полную уверенность, нужна была какая-нибудь крепостная стена для обороны на средневековый манер: не было проку рыть траншеи, отчасти — потому что земля состояла из коралловых скал, а, кроме того, у них не было опыта войны в траншеях, и они не могли занять их с уверенностью. Поэтому мы взяли осыпающуюся, изъеденную солью стену, которая там была, укрепили ее второй стеной, набили между обеими земли и поднимали их, пока наши бастионы образца шестнадцатого века не были защищены хотя бы от винтовок, а возможно, и от турецких горных орудий. За бастионами мы уложили гирляндами колючую проволоку перед стенами, между цистернами для дождевой воды. Мы вырыли гнезда для пулеметов в лучших углах и приставили к ним артиллеристов Фейсала из регулярных войск. Египтяне, как и все остальные, включенные в план, были, к нашей радости, счастливы. Гарланд был главным инженером и главным советчиком.

После захода солнца город дрожал от подавленного возбуждения. Пока длился день, раздавались крики, пальба в воздух и дикие взрывы неистовства среди рабочих; но, когда пришла темнота, они прекратились, и наступило затишье. Почти все просидели на местах всю ночь. Один раз, около одиннадцати, поднялась тревога. Наши аванпосты встретили врага всего за три мили от города. Гарланд вместе с глашатаем промчался по немногочисленным улицам, сзывая бойцов гарнизона. Они сразу повскакивали и отправились по местам, в мертвой тишине, без единого выстрела или крика. Моряки на минарете послали предупреждение кораблям, прожекторы которых вместе начали пересекать равнину, их лучи замысловато перекрещивались, вычерчивая, как карандашами, полосы света на полях, которые должны были пройти атакующие войска. Однако от тех не исходило ни одного движения, и открывать огонь не было повода.

Впоследствии старый Дахиль-Алла рассказал мне, что он вел турок, чтобы сделать рывок на Йенбо в темноте, где они могли уничтожить армию Фейсала раз и навсегда; но они пали духом от тишины и вспышек света с кораблей, скользящих из конца в конец гавани, с жуткими лучами прожекторов, открывающими мрачный передний скат бруствера, который они должны были пересечь. Поэтому они повернули назад; и в эту ночь, я считаю, турки проиграли свою войну. Лично я был на «Суве», чтобы меня не беспокоили, и наконец-то превосходно выспался, так что был очень благодарен Дахиль-Алла за осторожность, которую он проповедовал туркам, поскольку, хотя мы и могли бы, наверное, одержать славную победу, я был готов поступиться и большим всего за восемь часов непотревоженного сна.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.