ЗАгадка Дона Фадрике (Фредрего) и Бланки Бурбонской
ЗАгадка Дона Фадрике (Фредрего) и Бланки Бурбонской
Существовала легенда о том, что одна из ужасных жестокостей короля Педро, а именно зверское убийство своего сводного брата дона Фадрике, имела под собой не только политическую подоплеку, но и нечто большее. Согласно этой легенде, дон Фадрике состоял в любовной связи с опальной и покинутой королевой Бланкой. О страданиях несчастной королевы даже сложили романсеро, который был очень популярен в то время:
Донья Бланка, там, в Сидонье,
Изнывая в заточенье,
Со слезами говорила
Преданной своей дуэнье:
«Я родная дочь Бурбона,
Я принцесса по рожденью,
Герб мой – символ королевский —
Лилии изображенье.
Здесь о Франции с тоскою
Вспоминаю что ни день я,
Родины я не забуду,
Даже став бесплотной тенью.
Если мне даны в наследство
Горести и злоключенья,
Значит, я – дитя печали
И несчастья порожденье.
Вышла я за дона Педро, —
Так судило Провиденье.
Злобен он, как тигр гирканский,
Хоть красой ласкает зренье.
Мне венец он дал – не сердце,
Сотворил немало злого,
Разве можем ждать добра мы,
Раз король не держит слова,
Богом данную супругу
Он отверг без сожаленья,
Ибо он избрал другую,
Отдал сердце во владенье
Злой Марии де Падилья.
Мне он клялся, а на деле
Бросил ради фаворитки,
Что своей достигла цели.
Только раз он был со мною —
Гранды этого хотели.
Сотни дней, как мы расстались,
Вместе не прожив недели.
В черный день, во вторник утром
На меня венец надели,
День спустя мои покои
Стали мрачны, опустели.
Мужу в дар дала я пояс,
Яхонты на нем блестели,
Думала, что нас он свяжет,
Но была пустой затея.
Дал король мой дар Марии,
Все отдаст ей, не жалея.
Отнесла она мой пояс
К чернокнижнику-еврею;
Стал теперь мой дар бесценный
Мерзкому подобен змею.
С той поры не знаю счастья
И надеяться не смею».
Легенда также утверждает, что дон Фадрике часто навещал прекрасную королеву (а судя по ее портретам, она действительно была очень красива). Считалось, что и сам
Фадрике был самым красивым из братьев-бастардов.
Как живого, я доныне
Вижу юного героя —
Взор мечтательно-глубокий,
Весь его цветущий облик.
Вот таких, как дон Фадрике,
От рожденья любят феи.
Тайной сказочной дышали
Все черты его лица.
Очи, словно самоцветы,
Синим светом ослепляли,
Но и твердость самоцвета
Проступала в зорком взгляде.
Пряди локонов густые
Темным блеском отливали,
Сине-черною волною
Пышно падая на плечи.
Королева, пребывавшая в тоске, постоянном страхе и одиночестве, тоже полюбила пылкого юношу, тем более что так она чувствовала себя хоть немного отомщенной.
Вот как об этом рассказывает средневековый романсеро:
Разошлась молва в народе, —
Правда ль, нет, – но слух пустили,
Что магистр высокородный
Дон Фадрике де Кастилья
Опозорил дона Педро —
Короля, родного брата,
Соблазнил-де королеву;
Говорят одни: «Брюхата».
«Родила», – иные шепчут.
Разошлись по всей Севилье
Кривотолки. Неизвестно,
Правда ль, нет, но слух пустили.
Далеко король дон Педро,
И не слышал он покуда
Об измене. А услышит —
Кой-кому придется худо.
Что же делать королеве?
Сердце ужасом объято,
Пал на дом позор великий,
День и ночь страшит расплата.
И послала королева
За придворным именитым,
Был тот муж, Алонсо Перес,
У магистра фаворитом.
Он предстал пред королевой,
И ему сказала дама:
«Подойди, Алонсо Перес,
Не лукавь, ответствуй прямо,
Что ты знаешь о магистре?
Где он? Слышишь?» —
«О сеньора! Он уехал на охоту,
С ним все ловчие и свора».
«Но скажи… Ты, верно, слышал?
Толк о нем в народе шумный…
Я сердита на магистра.
Он такой благоразумный,
И к тому же благородный,
Славный столь и родовитый…
Родила на днях младенца
Девушка из нашей свиты.
Мне была она подругой
И молочною сестрою,
Очень я ее любила
И ее проступок скрою.
Беспокоюсь, что об этом
Вся страна узнает скоро».
Что ж в ответ Алонсо Перес?
«Вам рука моя – опора.
Воспитать берусь младенца,
Дайте мне его, сеньора».
Принесли немедля сверток
В желто-алом покрывале
Без гербов, без украшений
И Алонсо передали.
В Андалузию повез он
Этот сверток драгоценный,
В небольшой далекий город,
Называемый Льереной,
И дитя на воспитанье
Дал одной своей знакомой.
Женщина была прекрасна,
И звалась она Паломой.
Мать ее была еврейка,
А отец ее меняла.
Стал расти инфант, но вскоре
Эту тайну разузнала
Донья хитрая Мария,
Та, что вечно клеветала.
Толком истины не зная,
Королю она писала:
«Я — Мария де Падилья,
Знай, сеньор, твоя Мария
Ввек тебя не предавала,
Предали тебя другие.
То, что я пишу, – все правда,
Верь, сеньор, я лгать не стану.
Твой обидчик спит спокойно,
Хоть нанес тебе он рану.
Не придет он сам с повинной,
Обличить пора Иуду. Все.
На этом я кончаю,
Докучать тебе не буду».
Прочитал, король посланье,
Вызвал грандов для совета,
В самый мрачный день недели —
В понедельник было это.
Эту легенду приводит даже Генрих Гейне в своих «Романсеро» (Испанские Атриды) в форме беседы с «серым кардиналом» начала правления Педро – доном Хуаном Диего Альбукерке.
В лето тысяча и триста
Восемьдесят три, под праздник
Сан-Губерто, в Сеговии
Пир давал король испанский.
Все дворцовые обеды
На одно лицо, – все та же
Скука царственно зевает
За столом у всех монархов.
…
К счастью, был моим соседом
Дон Диего Альбукерке,
Увлекательно и живо
Речь из уст его лилась.
Он рассказывал отлично,
Знал немало тайн дворцовых,
Темных дел времен дон Педро,
Что Жестоким Педро прозван.
Я спросил, за что дон Педро
Обезглавил дон Фредрего,
Своего родного брата.
И вздохнул мой собеседник:
«Ах, сеньор, не верьте вракам
Завсегдатаев трактирных,
Бредням праздных гитаристов,
Песням уличных певцов.
И не верьте бабьим сказкам
О любви меж дон Фредрего
И прекрасной королевой
Доньей Бланкой де Бурбон.
Действительно, судя по последним историческим исследованиям, основанным на найденных в испанском монастыре архивах – письмах, указах, распоряжениях и прочем, – между королевой и Фредрего де Кастилья не было никаких отношений, они практически не виделись. Охрана королевы пускала в тюрьму только тех лиц, у которых было письмо от короля, а юный брат короля просто физически не мог приблизиться к замку-темнице – он был за границей, и если бы появился, был бы немедленно схвачен. Как впоследствии и случилось. Только донья Бланка тут была ни при чем.
Только мстительная зависть,
Но не ревность венценосца
Погубила дон Фредрего,
Командора Калатравы.
Не прощал ему дон Педро
Славы, той великой славы,
О которой донна Фама
Так восторженно трубила.
Не простил дон Педро брату
Благородства чувств высоких,
Красоты, что отражала
Красоту его души.
Правда, Генрих Гейне приводит несколько иную трактовку казни дона Фредрего, что была на самом деле, но литературное произведение тем и отличается от научного труда, что допускает эмоциональную трактовку в ущерб правде жизни. При этом Гейне явно использовал старинный романсеро о казни Фредрего, где все зло сосредоточено в коварной Марии де ла Падилья:
КАК КОРОЛЬ ДОН ПЕДРО ПРИКАЗАЛ УБИТЬ СВОЕГО БРАТА ДОНА ФАДРИКЕ
«В дни, когда я был в Коимбре,
Взятой мной у супостата,
Королевский вестник прибыл,
Мне привез письмо от брата.
Повелел мне брат мой Педро
Быть в Севилье на турнире.
Тотчас я, магистр несчастный,
Самый горемычный в мире,
Взял с собой тринадцать мулов,
Двадцать пять коней холеных
В драгоценных пышных сбруях,
В пестрых шелковых попонах.
Двухнедельную дорогу
Одолел я за неделю,
Но когда мы через реку
Переправиться хотели,
Вдруг мой мул свалился в воду.
Сам я спасся еле-еле,
Но кинжал свой потерял я
С рукояткой золотою,
И погиб мой паж любимый, —
Тот, что был воспитан мною.
Так привел меня в Севилью
Путь, отмеченный бедою.
А у самых врат столицы
Встретил я отца святого,
И монах, меня увидев,
Мне такое молвил слово:
«О магистр, храни вас небо!
Есть для радости причина:
В этот день – в ваш день рожденья,
Подарил Господь вам сына.
Я могу крестить младенца.
Вы скажите только слово,
И приступим мы к обряду, —
Все для этого готово».
И ответил я монаху:
«Мне сейчас не до обряда,
Не могу остаться, отче,
Уговаривать не надо.
Ждет меня мой брат дон Педро,
Повелел он мне явиться».
Своего пришпорив мула,
Тотчас въехал я в столицу.
Но не вижу я турнира,
Тишиною все объято.
Как незваный, я подъехал
Ко дворцу родного брата.
Но едва вошел в палаты,
Не успел ступить я шагу —
Дверь захлопнулась, и мигом
У меня забрали шпагу.
Я без свиты оказался —
Задержали где-то свиту,
А без преданных вассалов
Где же я найду защиту?
Хоть меня мои вассалы
О беде предупреждали,
За собой вины не знал я
И спокоен был вначале.
Я вошел в покои брата
И сказал ему с поклоном:
«Государь, пусть Бог поможет
Вам и вашим приближенным».
«Не к добру, сеньор, приезд ваш,
Не к добру. За год ни разу
Брата вы не навестили,
Прибегать пришлось к приказу.
Почему-то не явились
Вы, сеньор, своей охотой.
Вашу голову в подарок
К Рождеству получит кто-то».
«Государь, в чем я виновен?
Чтил я ваш закон и волю,
С вами вместе гнал я мавров,
Верным был на бранном поле».
«Стража! Взять! И обезглавить!
Приступайте к делу быстро!»
Не успел король умолкнуть,
Сняли голову с магистра
И Марии де Падилья
Поднесли ее на блюде,
И она заговорила
С головой. Внемлите, люди! —
Вот какую речь держала:
«Вопреки твоим наветам
Мы сочлись за все, что было
В том году, а также в этом,
И за то, что дона Педро
Подлым ты смущал советом».
Дама голову схватила
И ее швырнула догу.
Дог – любимый пес магистра —
Голову отнес к порогу
И завыл, да так, что трепет
По всему прошел чертогу.
«Кто, – спросил король дон Педро, —
Кто посмел обидеть дога?»
И ответили дворяне
На такой вопрос владыки:
«Плачет пес над головою
Брата вашего Фадрике».
И тогда сказала слово
Тетка короля седая:
«Вы, король мой, зло свершили!
Вас, король, я осуждаю!
Из-за женщины коварной
Брата погубить родного!..»
Был смущен король дон Педро,
Услыхав такое слово.
На Марию де Падилья
Поглядел король сурово:
«Рыцари мои, схватите
Эту злобную волчицу!
Ждет ее такая кара,
Что и мертвый устрашится».
Появилась тут же стража,
Даму бросили в темницу;
Сам король носил ей пищу,
Разных козней опасался.
Лишь пажу, что им воспитан,
Он всецело доверялся.
А вот как это же событие описал Гейне (во всяком случае, тема собаки перекочевала из романсеро):
Я в последний раз живого
Увидал его в Коимбре,
В старом городе, что отнял
Он у мавров, – бедный принц!
Узкой улицей скакал он,
И, следя за ним из окон,
За решетками вздыхали
Молодые мавританки.
На его высоком шлеме
Перья вольно развевались,
Но отпугивал греховность
Крест нагрудный Калатравы.
Рядом с ним летел прыжками,
Весело хвостом виляя,
Пес его любимый, Аллан,
Чье отечество – Сиерра,
Несмотря на рост огромный,
Он, как серна, был проворен.
Голова, при сходстве с лисьей,
Мощной формой поражала.
Шерсть была нежнее шелка,
Белоснежна и курчава.
Золотой его ошейник
Был рубинами украшен.
И, по слухам, талисман
Верности в нем был запрятан.
Ни на миг не покидал он
Господина, верный пес.
О, неслыханная верность!
Не могу без дрожи вспомнить,
Как раскрылась эта верность
Перед нашими глазами.
О, проклятый день злодейства!
Это все свершилось здесь же,
Где сидел я, как и ныне,
На пиру у короля.
За столом, на верхнем месте,
Там, где ныне дон Энрико
Осушает кубок дружбы
С цветом рыцарей кастильских,
В этот день сидел дон Педро,
Мрачный, злой, и, как богиня,
Вся сияя, восседала
С ним Мария де Падилья.
А вон там, на нижнем месте,
Где, одна, скучает дама,
Утопающая в брыжах
Плоских, белых, как тарелка,—
Там, на самом нижнем месте,
Стул незанятым остался.
Золотой тот стул, казалось,
Поджидал большого гостя.
Да, большому гостю был он,
Золотой тот стул, оставлен,
Но не прибыл дон Фредрего,
Почему – теперь мы знаем.
Ах, в тот самый час свершилось
Небывалое злодейство:
Был обманом юный рыцарь
Схвачен слугами дон Педро,
Связан накрепко и брошен
В башню замка, в подземелье,
Где царили мгла и холод
И горел один лишь факел.
Там, среди своих подручных,
Опираясь на секиру,
Ждал палач в одежде красной,
Мрачно пленнику сказал он:
«Приготовьтесь к смерти, рыцарь.
Как гроссмейстеру Сант-Яго,
Вам из милости дается
Четверть часа для молитвы».
Преклонил колени рыцарь
И спокойно помолился,
А потом сказал: «Я кончил»,—
И удар смертельный принял.
В тот же миг, едва на плиты
Голова его скатилась,
Подбежал к ней верный Аллан,
Не замеченный доселе.
И схватил зубами Аллан
Эту голову за кудри
И с добычей драгоценной
Полетел стрелой наверх.
Вопли ужаса и скорби
Раздавались там, где мчался
Он по лестницам дворцовым,
Галереям и чертогам.
Как меж нас, когда вбежал он
С головою дон Фредрего,
Всю в пыли, в крови, за кудри
Волоча ее зубами.
И на стул пустой, где должен
Был сидеть его хозяин,
Вспрыгнул пес и, точно судьям,
Показал нам всем улику.
Ах, лицо героя было
Так знакомо всем, лишь стало
Чуть бледнее, чуть серьезней,
И вокруг ужасной рамой
Кудри черные змеились,
Вроде страшных змей Медузы,
Как Медуза, превращая
Тех, кто их увидел, в камень.
Да, мы все окаменели,
Молча глядя друг на друга,
Всем язык одновременно
Этикет и страх связали.
Лишь Мария де Падилья
Вдруг нарушила молчанье,
С воплем руки заломила,
Вещим ужасом полна.
«Мир сочтет, что я – убийца,
Что убийство я свершила,
Рок детей моих постигнет,
Сыновей моих безвинных».
Данный текст является ознакомительным фрагментом.