Лингвистика

Лингвистика

Почти во всех последних работах на эту тему прослеживается полинезийское происхождение языка острова Пасхи. Некоторые слова, например, «poki» для обозначения ребенка, являются уникальными для острова и связаны с длительной изолированностью островитян от своих корней (считается, что остров Пасхи стал изолированным от остальной части Восточной Полинезии до колонизации Гавайских островов и Новой Зеландии); однако Тур Хейердал все равно рассматривал эти местные слова не как полинезийские, а как заимствованные из Нового Света. Например, он указывал на слова, обозначающие числа от одного до десяти, записанные испанскими путешественниками в 1770 году; но как отмечал Метро, испанцы провели на острове всего шесть дней и были совершенно незнакомы с полинезийскими языками, так что любая информация, полученная ими, почти наверняка искажена. Спустя всего четыре года Кук, в команде которого был таитянец, способный общаться с островитянами, записал правильные названия чисел от одного до десяти, имевшие полинезийские корни, а Форстер отмечал сходство слов, обозначающих части тела, с соответствующими таитянскими словами. Так же выглядит натянутой попытка Хейердала обнаружить в слове «kumara» южноамериканские корни: в действительности нигде на южноамериканском побережье не было людей, которые культивировали сорт батата с названием хотя бы отдаленно напоминающим слова «cumar» или «cumara». На языке индейского племени кечуа батат называется «kamote».

Несколько других исследователей, особенно Роберт Лэнгдон и Даррелл Трион, также пытались найти в старом языке острова Рапа Нуи связь между Полинезией и Южной Америкой: они утверждали, что во время контакта язык острова состоял из трех элементов, один из них был западнополинезийского происхождения, другой – восточнополинезийского, а третий – неопределенного. Первые два элемента якобы объединялись на острове Раиваваэ, расположенном в 500 км к югу от Таити, и этот язык затем попал на остров Пасхи не позднее XVI века. Третий элемент, состоящий из слов, не встречающихся в других полинезийских языках, сохранил следы другого, не полинезийского языка, который мог прийти только в древние времена с востока.

Однако другие специалисты, такие как Роджер Грин и Стивен Фишер, показали, что это мнение основано на слабых и выборочных фактах и что в действительности нет убедительных доказательств существования до-полинезийского языка или так называемой второй волны полинезийских иммигрантов на остров Пасхи. И другие специалисты не поддержали эту гипотезу. Лэнгдон и Трион придумали очень сложную картину с заокеанскими влияниями и повторяющимися заимствованиями, которые не обнаружены в лингвистике острова Пасхи. Традиционная точка зрения намного проще и лучше объясняет сведения, давая разумное объяснение: то есть язык острова Пасхи относится к восточной полинезийской подгруппе.

Некоторые слова островного языка указывают на явные связи с центральной восточной группой полинезийских языков, тогда как другие кажутся связанными с западной Полинезией. Все названия местностей полинезийского происхождения. Попытки глоттохронологии, используя изменения в языке, определить отрезок времени, с которого островитяне оказались отрезаны от своей родины, указывают на то, что этот процесс отделения от восточной Полинезии шел между 300 и 530 годами, возможно, около 400 года. Выдвигалось даже предположение о разделении языков в 100-е годы, хотя это и не проливает свет на то, когда этот процесс достиг острова. Однако отмечается, что это, «возможно, величайший пример изоляции, как в географическом отношении, так и во временном, известный лингвистике».

Язык пасханцев отличается от других языков в регионе некоторыми особенностями, потому что сохранил многие характерные черты, которые были потеряны на других островах. Между языками Западной и Восточной Полинезии он занимает промежуточное или «развивающееся» положение. Поэтому можно с уверенностью предположить, что наряду с мангаревским, он был первым языком, который откололся от Восточной Полинезии и из-за долгой изоляции претерпевал внутренние изменения, свойственные автономному языку, теряя некоторые особенности и принимая другие, тогда как на других островах шел общий процесс введения одних новых черт и отказа от других.

Сравнение Хейердалом наскальной живописи и письма острова Пасхи с боливийскими было столь же неясным, как и его теория, касающаяся языка острова: в действительности значительно больше удивительных сходств можно обнаружить при сравнении некоторых мотивов с табличек ронгоронго и рисунков, выполненных на Соломоновых островах, и это привело некоторых ученых к убеждению, что «письмо» на остров Пасхи пришло из Меланезии. Хотя теория прямой миграции оттуда на остров Пасхи сегодня уже не выдерживает критики (в настоящее время таким местом считаются Маркизские острова или Мангарева).

Все современные специалисты, такие как русские ученые Н. Бутинов и Ю. Кнорозов, утверждают, что «письмо» на острове явно полинезийское, со знаками, отражающими местную окружающую среду и культуру; они отметили использование «бустрофедона» в Перу, но не увидели никакого сходства между знаками в этих двух местах, заключив, что остров Пасхи не заимствовал свое «письмо» из Перу, хотя и остается возможность некоторого влияния с той или иной стороны.

Выдающийся специалист по ронгоронго, Томас Бартел из Германии, говорил, что те имена, фразы и аллюзии, которые удалось разобрать на острове Пасхи, недвусмысленно указывают на полинезийское происхождение: он обнаружил в языке упоминание островов Таити, Бора-Бора, Питкерна, а также обычных полинезийских растений, которые никогда не росли на острове Пасхи. Поэтому он считал, что «письмо» возникло где-то в Восточной Полинезии – возможно, на Хуахине или Раиатеа – и оттуда попало на Рапа Нуи.

Но существуют ли какие-то доказательства приезда на остров двух разных народов? Или можно предположить, как ранее и обсуждалось, что прибывшие путешественники или потерпевшие кораблекрушение могли быть убиты или порабощены, не получив возможности ввести новые отношения?