Две веры в одном храме

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Две веры в одном храме

Преображенское кладбище

В несчастный 1771 год, когда чума в Москве уносила в день до тысячи человек, и городская власть, в сущности, признала свое бессилие противостоять чудовищному мору, московское купечество вызвалось помогать бороться с напастью. Тогда один из предводителей московских старообрядцев-федосеевцев Илья Алексеевич Кавылин явился к губернатору с просьбой дозволить им устроить «на свой кошт» карантин со старообрядческой богадельней и кладбищем при нем у Преображенской заставы. А всех федосеевцев к концу XVIII века в Москве насчитывалось до 10 тысяч человек. Скорее всего, при других обстоятельствах старообрядцам было бы отказано: обычно им уступок не делалось. Но в этот раз нужда заставила российскую власть искать помощи у кого угодно и ради этого идти на уступки даже такой непримиримой духовной оппозиции, какой всегда были старообрядцы. Сама государыня Екатерина Алексеевна позволила Кавылину устроить в Преображенском богадельню с кладбищем.

Первыми погребенными на Преображенском кладбище были отнюдь не только старообрядцы. Здесь хоронили всех умерших гнилою горячкой, как называли в народе чуму, без различия вероисповедания — и старообрядцев, и православных. Но уже когда массовый мор прекратился, Преображенка сделалась кладбищем исключительно старообрядческим.

Этот комплекс, называемый Преображенским кладбищем, состоит из трех территорий, окруженных стеной с башнями и между собой разделенных также стенами: северного двора — Преображенской богадельни, южного — Никольского монастыря, и собственно кладбища между ними. Впоследствии кладбище разрослось: хоронить стали и за восточной стеной Никольского монастыря, а иногда и в самом монастыре.

Захоронений первых сорока-пятидесяти лет на кладбище уже почти не оставалось и к половине XIX века. Это были могилы самых простых людей под деревянными крестами с кровелькой, т. н. голубцами. Хотя их и вырезывали тогда чаще всего из дуба, но и для них полвека был немалый срок. Но уже с первых десятилетий XIX века на кладбище стали появляться основательные каменные надгробия купцов старообрядцев и федосеевских «наставников». Это старообрядческая группа, называемая также беспоповцами, не приемлет священства, поэтому федосеевцы выбирают из своей же среды непосвященных пастырей — наставников.

Посреди кладбища стоят две часовни. Большая — Никольская. И маленькая, единственная в Москве целиком чугунная, — Крестовоздвиженская, перед которой в аккуратной «одиночной» оградке находится надгробие-саркофаг из какого-то светлого камня. На нем написано: Под сим камнем погребено тело попечителя и учредителя Преображенского богадельного дома Московского купца Ильи Алексеевича Кавылина, скончавшегося в 1809 году августа в 21 день пополудни в 2 часу на 78 году от рождения его.

И. А. Кавылин вполне обустроил общину. К тому времени, когда он умер, на Преображенском кладбище, у самого большого в Москве Хапиловского пруда, вырос целый город. Имея немалый, по всей видимости, доход от собственных кирпичных заводов, суконной фабрики и от магазина заморских вин на Тверской, получая также щедрые пожертвования от многих состоятельных единоверцев своих, Кавылин построил вблизи кладбища с южной стороны большую Успенскую часовню (1792). Как считается, по проекту В. И. Баженова. Собственно, она представляет собой средних размеров храм, но поскольку беспоповцы не служат литургий, почему делают свои храмы безапсидными и не устраивают там алтаря с престолом, то и называются они у них часовнями. Тут же Кавылин поставил большой корпус с теплой моленной в два света. Но особенно много было сделано в северной части общины. Там поднялись шесть больших двухэтажных каменных корпусов с моленными в каждом. И все это было обнесено зубчатой стеной с псевдоготическими башнями. Спустя три года после смерти первого попечителя, его преемники построили на северном дворе Крестовоздвиженский храм, само собою без апсиды, с трапезной и колокольней в редком переходном от барокко к классицизму стиле. Вообще, это довольно удивительно, но отчего-то старообрядцы, не признающие икон «нового письма», не считают зазорным молиться в храмах новых архитектурных стилей. В равной степени это относится и к беспоповцам, и к старообрядцам «приемлющим священство», у которых главный их кафедральный Покровский собор в Рогожской общине выполнен в стиле зрелого, как говорят искусствоведы, классицизма.

Комплекс Преображенской общины в основном сохранился до нашего времени. Часть построек теперь возвращена верующим. Но многое так до сих пор и занято учреждениями, не имеющими к общине никакого отношения. Самый большой незваный арендатор здесь — это Преображенский рынок, занимающий половину северного двора. Как только не использовались монастыри в советское время: там устраивались и всевозможные предприятия, и лагеря, в лучшем случае — музеи. Но рынок в монастыре! — такое, кажется, было и осталось только здесь — на Преображенке.

У самого входа на кладбище находится высокая черная часовня с синим куполом-полусферой и громоздким восьмиконечным крестом на нем. Ничего подобного нет больше нигде в Москве. Эта часовня-склеп вся изготовлена из гранита. Но не по кирпичику сложена. А каждая ее стена — это единая колоссальная гранитная плита. У самого подножия ее выбита едва заметная надпись: Сооружена 7417 г. По проекту архитектора П. А. Заруцкого. Исполнил Георгий Лист. Год от сотворения мира 7417 соответствует 1899-му нынешнего летосчисления. О том, кто здесь похоронен, никаких сведений нет. Любопытно, но еще в 1916 году историк А. Т. Саладин в своих «Очерках» отмечает, что всякое упоминание о погребенных на часовне отсутствует. А тогда часовня была еще совсем новая.

Клеймо фирмы Георгия Листа

По некоторым данным, под ней лежит Федор Алексеевич Гучков (1775 /1780?/ — 1856), крупнейший фабрикант мануфактурных изделий и основатель известной в России династии.

Особенно прославился его потомок Александр Иванович Гучков — председатель Третьей Государственной думы, один из самых решительных сторонников идеи отречения Николая Второго, сам же и принявший, в конце концов, его отречение. В последние годы жизни Федор Алексеевич был главным попечителем Преображенской богадельни и хранителем казны общины. К середине 1850-х, когда государь Николай Павлович ужесточил гонения на старообрядцев, Ф. А. Гучков по какому-то сомнительному обвинению был арестован и сослан в Петрозаводск, где и скончался вскоре. Федосеевцы перевезли тело своего наставника в Москву и похоронили на родной Преображенке. А спустя сорок лет над его могилой поднялась бесподобная часовня.

А. И. Гучков

Теперь она в состоянии близком к руинам. Одна из стен часовни завалилась наружу и, кажется, вот-вот рухнет. Тяжелая дверь снизу сгнила. К тому же она настежь раскрыта. Внутри — мусор, листья. Однажды мы застали лежащую у двери гипсовую голову младенца, — по всей видимости, фрагмент какого-то памятника со столь же печальной судьбой. Еще несколько лет такого безынтересного отношения к часовне, и этой главной, может быть, достопримечательности Преображенского кладбища не будет.

Сколько всех купеческих захоронений на Преображенском кладбище, трудно даже подсчитать. В «исторической» его части вообще почти все могилы купеческие, кроме новых, конечно. Типичное старообрядческое родовое захоронение устраивалось так: крепкой кованой оградой, обычно на каменном цоколе, огораживался участок аршин 30–50 в квадрате. На противоположенной от калитки стороне участка устанавливался большой мраморный или гранитный крест на широком основании, на котором было написано, например: Род Любушкина, или При сем кресте полагается род Матвеевых, или При сем кресте род Ивана Никитича Зимина, или На сем месте погребен род Федора Павловича Смирнова. А перед крестом в ряд, а потом и два ряда, выстраивались могучие надгробия-саркофаги, на которых уже подробно излагались сведения об умершем — кто именно он такой, когда почил, сколько было всех лет его жития, когда отмечается его день Ангела. Вот такие делались надписи в старину: Под сим камнем погребено тело рабы Божией Хионтии Львовной Соколовой урожденной Борисовой, супруги московского 3-й гильдии купца Л. М. Соколова, скончавшейся 1858 года генваря 6-го дня в 2 часа пополудни, жития ея было 38 лет 9 месяцев и 19 дней. День Ангела ея бывает апреля 16 дня. В супружестве жила 17 лет и 2 месяца. Под соседним саркофагом похоронен ее муж купец 1-й уже гильдии Леонтий Мартинович Соколов, умерший в 1873 году, 55 лет. Похоронив жену, Леонтий Мартинович развил такую коммерческую деятельность и так увеличил свое состояние, что удостоился высшей гильдии. Кроме почета, доставляемого имущественным цензом его, первая гильдия давала купцу право по своему усмотрению торговать за пределами империи, а, следовательно, еще больше увеличивать этот ценз.

Таких родовых участков на Преображенке много. Там покоятся со всей своей фамилией купцы Челноковы, Кудряшевы, Шишкины, Курдашевы, Анисимовы и многие другие. И в основном эти родовые участки неплохо сохранились и по сей день. Правда, в XX веке их вполне в духе времени уплотнили. По современным стандартам, купцы лежали чересчур вольготно. И теперь в их старинных кованых оградах, по соседству с могучими саркофагами, на всяком свободном месте ютятся невзрачные памятники советской эпохи — мраморные дощечки или бетонные плиты.

Неподалеку от часовни — склепа Ф. А. Гучкова находится монумент, который иногда также называют часовней. Но если под часовней понимать строение с каким-то помещением внутри, то этот монолитный памятник часовней не является. Такого типа сооружения раньше иногда называли каплицами или капличками. Под этим исполинским монументом с врезанными в стены огромными цельными беломраморными крестами, лежит камень, на котором написано: Могилы рода мануфактур — советника Викула Елисеевича Морозова. Это род Морозовых так называемых Викуловичей, владельцев многих предприятий в Москве и в губернии. Перед смертью Викул Елисеевич (1829–1894) завещал сыновьям 400 тысяч рублей на строительство детской больницы. Больницу сыновья построили в Замоскворечье в 1903 году. В советские годы многие больницы, основанные купцами, фабрикантами или какими-то сановными особами, были переименованы. Новая власть не хотела хранить память о всяких, с ее точки зрения, лихоимцах и мироедах, как бы щедры они иногда ни были. Но детская больница, основанная Викулом Елисеевичем и его сыновьями всегда, неизменно называлась Морозовской.

Увы, и капличка на родовом участке Викуловичей, похоже, доживает свой век: снизу, у земли, облицовка разрушилась, осыпалась и обнажилась кирпичная основа, тоже уже осыпающаяся. Если срочно не начать его реставрировать, памятник может скоро превратиться в груду камней.

Вообще, безынтересное отношение кого бы то ни было к купеческим захоронениям на Преображенке поражает. Это же мемориальное кладбище, по сути, музей, и его «историческая» часть должна бы охраняться, как историческая часть древнего города. Скорее всего, заниматься реставрационными работами в обязанности администрации кладбища не входит, но поправить завалившийся памятник, кажется, можно, не считаясь с обязанностями. А сколько на Преображенке завалившихся купеческих надгробий: иные саркофаги покосились, иные вообще съехали с постамента и валяются рядом на земле на боку. Нет у нынешних могильщиков любви к отеческим гробам. Нет, в отличие от коллег из датского Эльсинора, и понимания, что крепче их никто не строит. Кажется, они к кладбищу относятся, как к средству производства, доставляющего им заработок. И не более того. О культурном его значении они понятия не имеют. Но любопытно, какое же усердие проявил директор Преображенского кладбища, когда привезли однажды хоронить какого-то первой гильдии бизнесмена, судя по лакированному гробу. Мы случайно стали свидетелями этой сцены. В дождь, в ненастье, он заблаговременно вышел из своей конторы на улицу караулить дроги. А, завидев их издали, бросился лично отворять ворота, как лакей, мечтающий получить на чай. И ведь не молодой человек… Хочется думать, что директор Преображенки встречает так каждого своего новопреставленного. Как хочется так думать.

В середине одного из центральных участков стоит хорошо заметный отовсюду, высокий и широкий обелиск, под которым похоронен фабрикант-революционер. Бывает, оказывается, и такое. Подойти к нему не просто — он весь окружен могилами и оградами. Но все, что на нем написано, видно с дорожек. На тыльной его стороне короткая надпись: Истпарт Красно-Пресненского райкома ВКП(б). А на лицевой: Николай Павлович Шмит фабрикант — революционер родился 10 декабря 1883 г. арестован 17 декабря 1905 г. за декабрьское вооруженное восстание на Пресне. Зверски зарезан царскими опричниками в Бутырской тюрьме 13 февраля 1907 г. Н. П. Шмит был родственником Морозовых. Он владел мебельной фабрикой на Пресне. И его мебелью был обставлен особняк «Викуловичей» в Введенском (по-новому — Подсосенском) переулке. В этом же особняке 16 февраля 1907 года был выставлен для прощания гроб с телом Шмита. Отсюда же грандиозная похоронная процессия, через всю Москву, двинулась на Преображенское кладбище.

После революции, когда старообрядцев стали притеснять, и, в частности, когда большевикам потребовалась их Успенская моленная, Преображенская община обратилась к новой власти с заявлением, в котором старообрядцы протестовали против такого решения, ссылаясь на свое… революционное прошлое. Вот, что они писали: «Храм этот является единственным…во всей Советской Республике, основанный еще в конце 18-го столетия известным революционером Ковылиным Ильею Алексеевичем, по имени которого в 1918 году поименован Благуше-Лефортовским Советом переулок, который сегодня называется Ковылинским». Вот так! — оказывается, в России революционеры появились раньше якобинцев. Это они уже от нас переняли. Вряд ли кого-нибудь особенно удивляет, что старообрядец Шмит был революционером, хотя и фабрикантом, потому что он жил в эпоху, когда революционеры выходили из любых сословий: из дворянства, духовенства, купечества, — тогда и великий князь Кирилл Владимирович нацепил на грудь красный бант и объявил себя революционером. Но по отношению к человеку XVIII столетия, владеющего солидными капиталами и возглавляющего к тому же целую конфессию, это звучит и парадоксально, и иронично. Но как бы по отношению к Кавылину это определение ни звучало, в некотором смысле он действительно был революционером. Если считать революционерами любых противников российской верховной власти, то старообрядцы именно таковыми и были. После никоновских реформ они стали почитать царскую власть — «властью антихриста». И падение этой власти имело для них, может быть, положительное значение с точки зрения их вероучения. А как иначе объяснить, отчего многие старообрядцы и сами были революционерами, как Николай Шмит, и, как Савва Морозов, помогали революции материально. Это потом они хватились, что для главарей Советской Республики Троцких и Ярославских все они одинаковые — и старообрядцы, и православные — «церковники-мракобесы».

В советский период Преображенка перестала быть кладбищем одной конфессии. Как и повсюду, здесь стали хоронить без разбора национальности и веры. В 1921 году на кладбище появилась одна из первых в Москве советских братских могил. На обелиске надпись: Памяти павших под Кронштадтом командиров и курсантов 2-й пехотной Московской школы. 4–18 марта 1921 года.

Во время Великой Отечественной и позже на Преображенском кладбище было похоронено свыше десяти тысяч солдат и офицеров, умерших в московских госпиталях. Вначале 1950-х здесь был устроен мемориал — самый большой в Москве. Одних надгробий — единообразных бетонных обелисков — было установлено порядка двух тысяч. Как ни поддерживали эти памятники в благообразном состоянии — красили, шпаклевали трещины, — предотвратить обветшание и разрушение бетона, десятилетиями стоящего под открытым небом, практически невозможно. И в 2004 году, к 60-летию победы в Великой Отечественной войне, решено было старые бетонные монументы заменить на гранитные. Эта реконструкция мемориала вызвала тогда в прессе целый переполох. Особенно, как обычно, раздувало из мухи слона телевиденье. Был показан такой сюжет: по полю идет гусеничный трактор и тащит за собой какие-то бетонные конструкции. Голос за кадром прокомментировал эту картинку следующим образом: варварским образом попираются кости упокоенных героев войны.

Прежде всего, нужно заметить, что ни одно захоронение на огромном поле не было потревожено. За этим следили не только военные, в чьем ведении находится этот мемориал, но и представители ветеранских организаций. Да и не могли эти захоронения, благодаря своей глубине залегания, быть потревожены. Во время войны братские могилы на Преображенке рыли при помощи какой-то землеройной техники. И представляла собою каждая такая могила настоящий противотанковый ров — длинный и глубокий. Надо ли говорить, что и закапывали тогда несчастных не лопатами?.. Но это одна сторона проблемы. Другая же сторона заключается в том, что вывернуть основательно вросшие в землю монументы и совершенно неподъемные цветники при них можно было только двумя способами — трактором или самым могучим вертолетом. Не говоря уже о том, что второй способ при всей своей фантастичности невероятно дорог, он еще и чрезвычайно опасен. Что бы сказали эти СМИ, если бы произошло крушение вертолета? Наверняка упрекнули бы руководителей реконструкции, в том, что те не избрали безопасный и дешевый способ проведения работ при помощи обычного трактора. У них же, как ни сделай — все не так и все сенсация!

Зато теперь этот мемориал устроен исключительно: красивые, бурого цвета, обелиски стоят рядами в совершенно безупречную линию, все имена на них написаны золотом, отчетливо, по-военному строго.

Нужно сказать, что с именами похороненных в братских могилах на московских кладбищах в свое время вышла большая путаница.

Несколько лет назад произошел такой случай. Приехал в Москву один ветеран Великой Отечественной, — захотелось ему повидаться с последним своим оставшимся в живых однополчанином: может, больше и не придется никогда. Встретились старички, посидели культурно, само собою хлопнули по чуть-чуть, как водится, да и решили съездить на кладбище к своему сержанту, умершему в 1942 году в госпитале — помянуть его прямо у могилки. Решили, да заспорили. Один говорит, что тот похоронен на Преображенском кладбище, а другой: нет, на Ваганьковском. И каждый утверждает, что был там и видел своими глазами его могилу. Москвич, хотя и знал наверняка, что на Ваганькове их сержант, все-таки уступил гостю. Приезжают они на Преображенку. Москвич глазам своим не верит: здесь их сержант лежит! И фамилия, и имя с отчеством, и даты — все его. Но ведь на майские же ездил он на Ваганьково к своим и навестил старого товарища… Неужто того перезахоронили? На обратном пути заехали они и на Ваганьково. Тут уже гость столицы смутился: быть этого не может. И там их сержант тоже похоронен! Решили фронтовые товарищи разобраться. Пошли по военкоматам, по архивам, по советам ветеранов. И выяснили: действительно, сержант похоронен и на Преображенке, и на Ваганькове. Но как же это так вышло?

По данным, приведенном в «Книге памяти», всего на московских кладбищах покоится свыше пятидесяти тысяч солдат и офицеров, погибших или умерших в госпиталя в 1941–45 годах. Но из них только тринадцать тысяч нанесены на мемориальные плиты. Впрочем, это число постоянно растет, на кладбищенских плитах появляются новые фамилии — людей, места захоронения которых устанавливаются.

Военный комиссариат Москвы провел учет воинских захоронений в столице и выяснил, что треть (!) всех надписей на кладбищенских мемориальных плитах не совпадает по имени, воинскому звания или датам рождения и смерти с записями в книгах регистрации кладбищ. К тому же часть данных по разным кладбищам просто дублируется, а в результате повторяются и надписи на монументах. Таких случаев в Москве сотни. Например, из 768 воинов, захороненных на новом Донском кладбище, 341 одновременно значится на Преображенском, 221 — на Ваганьковском, 152 — на Митинском, 31 — на Рогожском, 12 — на Пятницком, 7 — на Даниловском, 2 — на Востряковском и по одному — на Леоновском и Троице-Лыковском. То есть, получается, что солдат одновременно похоронен на двух кладбищах.

Но бывает даже, что погибший воин числится сразу в трех местах! Красноармеец Михаил Иванович Романов, погибший 3 июля 1942 года, «похоронен» на Донском, Преображенском и Армянском кладбищах одновременно! Так значится по бумагам. И он такой, трижды похороненный, далеко не единственный в Москве солдат.

Почему же такое происходило? Впрочем, ничего удивительного: сколько в войну было всякой неразберихи! Скажем, из одного госпиталя на Ваганьково привозили тридцать умерших раненых. А в это время там уже хоронили пятьдесят человек, которых чуть раньше доставили из другого госпиталя. Принять и похоронить тут же еще тридцать покойников не в состоянии даже такое большое кладбище, как Ваганьковское. И тогда их везли куда-нибудь в другое место, предположим, на Преображенку. Получалось так: в госпитальных бумагах они значились похороненными на Ваганькове, а на Преображенском кладбище их, естественно, оформляли, как похороненных у них. Спустя годы их имена выбивались на плитах в соответствии с обоими списками.

Бывают случаи, когда воин числится похороненным в двух братских могилах на одном и том же кладбище. Но это уже из-за собственной кладбищенской путаницы. Например, на Востряковском на двух мемориалах значится около двадцати имен одних и тех же людей, на Рогожском таких захоронений с полтора десятка. Сейчас советы ветеранов совместно с Московским городским отделением ВООПИК пытаются упорядочить эти списки.

Но дублирование имен еще не самая большая беда. Гораздо хуже, когда воинские захоронения вообще исчезают. Ведь в Москве много не только братских, но и индивидуальных солдатских могил. Если умерший в госпитале солдат был москвичом, хоронили его, как правило, родные и близкие на своих «родовых» погостах. Пока эти близкие и их потомки живы, есть шанс, что и могила героя останется при почете и уходе. Но если некому за ней присматривать? Значит, могила со временем придет в запустение, а потом и вовсе ликвидируется. Ведь если там похоронен не Герой Советского Союза и не кавалер трех «Слав», могила считается абсолютно рядовым захоронением, не имеющим никакой исторической ценности.

Запущенные, не знающие ухода, солдатские могилы исчезают ежегодно по всей Москве десятками. Поэтому оставшиеся еще в живых ветераны (кто же кроме них?) обращаются к власти с просьбой взять все без исключения могилы воинов — и братские, и индивидуальные — под государственную охрану. И речь-то идет не о каком-нибудь шикарном обустройстве солдатского холмика. Русский солдат — это не «новый русский». Крест да надпись «Погиб за Отечество» — вот и все, что солдату требуется. Только бы не забыли.

На центральной аллее Преображенского кладбища, справа от которой и находится этот колоссальный воинский мемориал, устроен первый в столице «вечный огонь». Теперь в Москве на всех кладбищах «вечные огни» погашены. Зажигаются они из экономии для чего-то лишь по праздникам, почему и вечными их называть уже нельзя.

Не так давно неподалеку от «вечного огня» появилось новое захоронение. На красивом монументе, кроме портрета человека в военном мундире, выбита надпись: Генерал-майор Шпигун Геннадий Николаевич 5.02.1947–03.2000. Отсутствующий день смерти в надписи — это не ошибка гравера. Эта дата действительно никому не известна. Генерал Шпигун участвовал в войне на Кавказе и был похищен горцами. Спустя какое-то время его нашли мертвым. Когда именно генерала казнили, выяснить так и не удалось.

На Преображенском кладбище находится церковь, подобной которой, возможно, нет больше нигде в мире. В ней одновременно молятся верующие двух конфессий — старообрядцы и православные. Это Успенская церковь в Никольском монастыре. Построена она была еще И. А. Кавылиным. Но в 1854 году, вместе со всем монастырем, царской волей ее отобрали у старообрядцев и передали т. н. единоверцам. Это религиозная группа в Русской православной церкви возникла, как компромисс официальной церкви и староверов: отправляя богослужебный чин по старому обряду, единоверцы получали священников, рукоположенных православными архиереями. Единоверцы, естественно, могли служить литургию. Поэтому они пристроили к бывшему до того без алтаря Успенскому храму апсиду и установили там престол. Освятил его сам митрополит Московский Филарет (Дроздов). После революции этот храм оказался в руках у обновленцев — псевдорелигиоз-ной организации, имитирующей православные богослужебные обряды. И тогда старообрядцы выкупили у обновленцев часть этого храма и немедленно отгородились от них стеной. Но выкупили они именно ту часть, где был алтарь, который им — старообрядцам-беспоповцам — не нужен. А у обновленцев осталась трапезная, в которой, как во многих храмовых трапезных, имелся придел. Казалось бы, все должно быть наоборот: если уж делиться, то старообрядцам — трапезную, а обновленцам — собственно храм — четверик с апсидой. Затем обновленческая часть храма, по вхождении этой организации в РПЦ, отошла Московской патриархии. И теперь там обычный православный приход. С 1963 по 1975 год в нем служил известный московский священник и религиозный писатель отец Дмитрий Дудко. Для тех лет проповеди батюшки были необыкновенно смелые: то, о чем стали говорить лишь в конце 80-х, он открыто говорил на двадцать с лишним лет раньше. К нему съезжались люди со всей Москвы. И — что удивительно! — послушать его нередко заходили и соседи — старообрядцы.

Старообрядческая же часть храма с непривычки кажется очень необычной. И, прежде всего именно тем, как ни странно, что там есть алтарь. Конечно, темные лики древнего письма, которыми завешаны в храме все стены с пола до потолка, впечатляют своей торжественной суровостью. Но недоумение и даже какой-то мистический трепет вызывает иконостас с царскими вратами, которые никогда не открываются и за ненадобностью заделаны во всю ширину неким подобием аналоя. В представлении православного человека, царские врата — это дверь, через которую он сообщается с Богом и, понятно, какое ощущение может испытывать православный верующий, когда видит эту дверь, замурованной наглухо. Но это уже, как говорится, чужой устав.

Так и живут два прихода разных верований в одном храме. Любопытно видеть, как в праздники к храму идут очень непохожие друг на друга богомольцы — староверы и православные. Одни — это обычные люди, каких видишь повсюду. Другие же, будто явились из глубокой старины: мужчины все с длинными бородами, иногда в косоворотках, а женщины в юбках до земли, с головой покрытой платом однообразного строгого фасона. И те, и другие подходят к общему их храму и расходятся по своим дверям.