«Моспарнас». Наши лучшие годы
«Моспарнас». Наши лучшие годы
Неформальное превращение, случившееся в это время в столичном кафе «Артистическое», стало событием неординарным.
Понимаю, что современному читателю вряд ли так покажется. И вправду, ну, сбегались в кафешку! Ну, вели нескончаемый треп под остывший кофе глясе! Только и делов-то!
Суровость естественного отбора
Но нет! «Только» — это если примерять к тому времени нынешние реалии. А тогда «дела» за треп заводились полегче, чем сегодня в прокуратуре. Да и отбор шел — не чета нынешней «Фабрике звезд». Наносное от настоящего фильтровалось жестко. Недаром, как справедливо заметил кто-то из моих коллег-сверстников, многие из тех, кто в свое время гляделись за столиками «Артистического» знаменитостями, светскими людьми, жрецами искусства, впоследствии оказались неудачниками, рабочими лошадьми экрана и сцены — словом, просто не слишком имущей богемой.
Зато уж что утвердилось в тех условиях высоких гражданских температур и тотального давления сверху, то утвердилось накрепко. Ведь не случайно именно в таком запредельном режиме графит превращается в алмаз.
Впрочем, не будем нагнетать! В «Артистическое» рвались прежде всего потому, что там было по-молодому живо, весело, интересно. Точно в таком же духе и дискутировали.
А очень скоро еще и запели…
«Из окон корочкой несет поджаристой…»
Эта песенка зазвучала одной из первых. По ее поводу в 1959 году главная комсомольская газета страны утверждала, что как раз с ней сочинитель ходил в окружении друзей по шашлычным. А остальные песенки — их тогда у начинающего автора, кажется, и было-то всего с пяток — пел на застольях, а также в небольшом кафе-мороженом на углу Староконюшенного и Старого Арбата. Так что было большой наглостью и даже вызовом властям со стороны организаторов одной из «клубных встреч» затащить его в «Артистическое». По наводке «народного телеграфа» на подобные «междусобойчики» обычно сбегалось столько народу, что у входа приходилось ставить крепких активистов и вывешивать табличку «Закрыто на мероприятие». Хотя большинству имя того, чья песенка про поджаристую корочку была на слуху, мало что говорило. Некоторые вообще пытались запомнить его имя по созвучию со словом «ржавый».
Кто-то даже пустил слух, что «это у него кликуха такая».
Знакомство с авторской песней
Однако после того памятного выступления в «Артистическом» правильно произносить его научились и они. Потому что в творчестве успевшего пройти войну тридцатипятилетнего Булата Окуджавы многое покоряло. Но то, что особенно потрясало и было внове, — авторская манера исполнения. Для тогдашних моих сверстников, исторически приученных к тому, что под гитару лучше всего идет цыганочка и «блатняк», такое было настоящим откровением. Не говоря уже о сразу взявшей за душу «Песенке о полночном троллейбусе». В «Артистическом», кажется, состоялась ее премьера.
Тогда же научно-технический прогресс позаботился о том, чтобы это искусство шагнуло в массы. Потому что в ногах у поэта медленно вращал огромными бобинами кем-то «притараненный», неподъемный даже на вид студийный магнитофон.
Большое видится на расстоянии
Не будем также забывать о другом. О том, что уже в следующем году в двух шагах от Маяковского — но не того, живого, который, положив голову на руки, когда-то сидел и терпеливо ждал в «Артистическом» свою последнюю любовь, а памятника — получил свое первое собственное помещение молодой, ищущий, талантливый — словом, живой театр «Современник». А вырос он, между прочим, из дипломного спектакля «Вечно живые» тех самых «мхатовских школяров», которые в начале 1950-х так увлекательно проводили досуг в кафе напротив своей «учебки». И, судя по дальнейшему, даже тот развлекательный момент ухитрились использовать для большой внутренней работы.
А впервые услышанный вживую Окуджава? Ведь это его первые в авторском исполнении песенки открыли на данный жанр глаза целому поколению. И среди них завоевали поступившего в 1956 году в Школу-студию мало кому тогда известного студента. Звали его Владимир Высоцкий.
Код личного доступа
Сам Владимир на том памятном выступлении Булата в «Артистическом» не присутствовал. Их личная встреча произошла гораздо позже, в Ленинграде, куда Окуджава приехал выступать на поэтическом вечере, а Высоцкий — на съемки. Однако заочная встреча с человеком, который своей манерой исполнения вдохновил его самого попытаться «читать стихи под гитару», уже имела место быть. Как? Да опять же благодаря старенькому студийному магнитофону, который — помните? — скромно стоял во время первого выступления Окуджавы в «Артистическом» у него в ногах. Сделанные таким самопальным образом записи потом переписывались друг у друга. И с помощью только-только появившихся первых бытовых магнитофонов типа «Яуза» или «Комета» пополняли наши личные фонотеки.
Помнится, первая пластинка Высоцкого фирмы «Мелодия» появилась у меня только в середине 1980-х. Но уже года за три до этого стоило летним днем зайти в наш переулок, как чуть ли не из каждого открытого окна несся его характерный, с хрипотцой голос…
Так, оставив советскую цензуру с носом, научно-технический прогресс одним махом сделал нас свободными в выборе слушать то, что хотелось.
Доказательство от противного
В плане коммуникации и тиражирования возможности самого «Артистического» оказались конечно же куда как скромнее. Но вклад этого заведения благодаря имевшим там место сборищам все равно оказался уникальным. Потому что, скажем, выпущенный в 1959 году в Калуге сборник «Тарусские страницы» из-за помещенного там рассказа В. Максимова «Мы обживаем землю» и повести «Будь здоров, школяр!» Окуджавы был из оборота изъят. В «Артистическом», однако, о нем «жужжали» за каждым столиком, скрытно менялись машинописными экземплярами и уважительно показывали неофитам, знавшим о сборнике лишь понаслышке: «Смотри, вон за столиком в углу сидит Володя Максимов!»
Володю уже нигде не печатали. Да он и сам периодами так сильно зашибал, что казалось, уже не вынырнет никогда. Но потом все равно брал себя в руки. И снова — с похмела особенно саркастичный — объявлялся в «Артистическом». Цензура, бдительно не пускавшая его слово в тираж, добилась в конце концов совершенно обратного эффекта: за творчеством гонимого ею писателя, кроме нее, следила уже вся более или менее продвинутая читающая публика.
Так в то время можно было прославиться сочинениями, с которыми на весь Советский Союз фактически была знакома лишь небольшая группа людей.
Кого привел с собой ажиотаж
Процесс, в результате которого «Артистическое» превратилось в настоящее кафе-клуб, в котором жил подлинный дух Москвы той поры, оборвался на пике популярности. То, что оно этот дух в одночасье испустило, тоже было во многом связано с бурным ростом. Со временем попасть в кафе в проезде Художественного Театра становилось все труднее. Очень уж модным оно стало! Очень скоро в «Артистическое» зачастили иностранцы. Видимо, без визита в это кафе свою программу знакомства с жизнью советской богемы они считали неполной. За иностранцами, как водится, потянулись валютные проститутки. И те и другие, естественно, притащили у себя на хвосте «искусствоведов в штатском» — да не рядовых, а в офицерских званиях и даже со знанием иностранных языков без словаря.
Словом, как сказал бы уже «легендированный» писателем Трифоновым дядя Володя Маркуша: «Здесь дятлы не поют…» По этой причине старожилов в «Артистическое» тянуло все меньше и меньше…
Голубое и серое
В следующее десятилетие кафе в проезде Художественного Театра постигла новая беда. Вдруг наводнившие его граждане нетрадиционной сексуальной ориентации превратили «Моспарнас» в свой гей-клуб. Наши люди заходить в этот «сюсюкающий муравейник», естественно, вообще перестали.
К тому же ближе к перестройке легендарное кафе стали попросту растаскивать. Вывезли даже знаменитые бронзовые лампы. Говорят, их пристроили в правительственном Доме приемов на Воробьевых горах.
Уже после августовского путча 1991 года, проходя по снова ставшему Камергерским переулку, мимоходом заглянул в «Артистическое» и охнул: мебель, лепнина на потолке, декор на стенах и даже, кажется, лица посетителей — все словно было покрыто серой пылью и требовало срочного ремонта…
Процесс пошел…
И все же судьба «Артистического» оказалась удачной. И не потому, что в наши дни прежние, перепланированные и стилизованные под модерн начала прошлого века площади в доме № 5/6 украшает вывеска Cafe des Artistes. В конце концов, наличие подобных заведений с умопомрачительными ценами, где обслуги больше, чем посетителей, в этом престижном столичном районе явление объяснимое.
Дело в ином. В том, что пригасить-то в свое время «Артистическое» пригасили, а процесс остановить не могли. Более того, развитие клубных кафе пошло вширь. В середине тех же 1960-х в Москве стали самодеятельно возникать разнообразные, в чем-то не то напоминающие, не то пародирующие «Артистическое» заведения.
На своей земле
И снова по части клубности в авангарде оказались люди театра. Обзаведшийся собственной крышей над головой «Современник» поступил солидно. В 1963 году в подвальчике своего театрального помещения на Маяковке коллектив открыл собственное, «внутрикорпоративное» кафе, которое работало после спектаклей. Вход — 20 копеек. Самообслуживание. На стойке водка, коньяк, бутерброды, сосиски, кофе. Отыграв свое, участники собирались в кафе, чтобы в собственном кругу потолковать о театральных делах, пообщаться с приглашенными гостями, просто отдохнуть в узком кругу близких, интересных им людей. Посторонним в эту компанию вход был закрыт.
Кое-кто поступил как таганцы, приспособившие для своих посиделок близлежащую к театру общепитовскую кафешку — ну, ту, коей сами же присвоили кличку «Гробики». Родилось ли это неформальное название оттого, что неформальные актерские дискуссии принимали там очень уж бескомпромиссный характер, история умалчивает.
Мысленно с вами!
Лично у меня встречи в «Артистическом» оставили неизгладимое впечатление. Что стало особенно понятно в 1971 году, когда судьба все-таки закинула меня в вожделенный Париж. Едва заглянув в крошечную гостиницу у «Галери Лафайет», чтобы только закинуть сумку, я сразу же помчался на Монпарнас в легендарную «Ротонду». Однако, удачно расположившись там на веранде и неспешно наблюдая за разворачивающимся на моих глазах спектаклем под названием «жизнь парижской улицы», вдруг ощутил в себе некую тоску от крушения давней мечты.
Почему? Да потому, что мысленно перенесся на десять лет назад, в уже безвозвратно минувшие 1960-е. Вспомнил наш бесшабашно говорливый «Моспарнас» в проезде Художественного Театра.
И, снова обнаружив себя в точке, с которой, куда ни глянь, во все стороны один Париж, вдруг сам себе сказал: «Не эксклюзив!»