Глава 4 Ее высокородие Анна Андреевна Михайлова
Глава 4
Ее высокородие Анна Андреевна Михайлова
Я как ни хочу, не могу никого любить кроме себя. И Анюты.
К. Сомов
В своем постоянном и неустанном поиске собиратели проявляют удивительную настойчивость и терпение. В то же время эти люди не исключают и возможности случайной удачи, внезапного везения. Многочисленные рассказы старых коллекционеров, напоминающие приключенческие истории, свидетельствуют, что в жизни каждого из них бывали подобные счастливые моменты, когда вдруг волшебно открывались перед ними двери потаенных кладовых, хранящих отгадки к заветным тайнам.
Признаюсь и я, со своей скудной информацией об адресате с Офицерской улицы, в душе надеялся на этот запасной вариант коллекционеров – Его Величество Случай. А вдруг!..
Хорошо! Ну, звали адресата Анна Андреевна Михайлова. И что? Кто она? Легко ли почти через целое столетие получить о жительнице рядового доходного дома в старой Коломне какие-либо сведения. Легко ли или трудно ли, но попытаться необходимо. Поиск решил начать непосредственно с дома № 57, подавив в себе естественное желание направиться сначала в архивы или прибегнуть хотя бы к обычной справочной литературе, коей является сборник «ревизских сказок» жителей Петербурга – солидные и в прямом смысле весомые (бедные библиотекари!) справочные тома сытинского издания «Весь Петербург» и «Весь Петроград». Теплилась надежда: может быть, в доме еще живут ближайшие родственники или соседи Анны Андреевны.
Предчувствие возможной удачи не оставляло меня. Ведь в доме существует прекрасный Музей-квартира А.А. Блока, а там работают замечательные знающие люди, влюбленные в свое дело. И я направился туда. Из бесед с сотрудниками выяснилось, что искусствовед Ю.Е. Галанина располагает многими сведениями об истории интересующего меня дома № 57 и даже обладает картотекой жильцов этого старого здания. Какая удача! Однако она отсутствовала, поэтому ее коллеги, выслушав меня, единодушно рекомендовали обратиться с моим делом к самой Юлии Евгеньевне и любезно дали ее домашний телефон.
Предварительно договорившись о встрече, снова прихожу в музей в назначенный день. Представился, изложил просьбу. Веером рассыпал старые иллюстрированные открытки. Юлия Евгеньевна с неподдельным любопытством прочитала вслух адрес на открытках и короткие тексты на каждой, помолчала, а затем в упор убила меня уверенным и решительным ответом: «Нет, такой не помню! Михайлова в этом доме не проживала, не помню».
Посмотрев на мое «перевернутое» от огорчения лицо, все же подошла к картотеке и долго перебирала ее содержимое. Надежда вернулась ко мне после того, как Юлия Евгеньевна, найдя наконец нужную карточку и заглянув в нее, медленно произнесла: «Простите, была такая. Это Сомова Анна Андреевна, в замужестве Михайлова, любимая сестра известного художника творческого объединения «Мир искусства» Константина Андреевича Сомова.
Да, действительно, Анна Андреевна жила после своего замужества несколько лет в этом доме, в квартире 1, в третьей парадной, со входом с Офицерской улицы. О ней в своих воспоминаниях неоднократно и по-доброму упоминают близкие друзья Константина Андреевича Сомова – художники А.Н. Бенуа, М.В. Добужинский, А.П. Остроумова-Лебедева. Она была обаятельна и талантлива, делила с братом все жизненные превратности, радости и печали, как художница, находилась в водовороте всех событий культурной жизни Петербурга и Петрограда».
Вот это удача! Скажите, как после этого не верить старым чудакам-коллекционерам?! Полученная мною в Музее-квартире А.А. Блока информация удостоверила меня, что я не зря взялся размотать клубок судьбы Анны Андреевны Михайловой, чей славный род с давних пор обосновался на жительство в Коломенской части Санкт-Петербурга, считал Коломну своей «малой родиной» и до 1917 года владел в этих заповедных местах собственным домом.
Недалеко от Калинкина моста в 1830 году был возведен дом № 97 с окнами парадных комнат на Екатерининский канал. Четырехэтажное строение достаточно скромного ампирного стиля принадлежало старинному дворянскому роду Лобановых. Солидность особняку придавали красивые высокие резные двери из полированного красного дерева. Дом № 97 по Екатерингофскому проспекту составлял приданое Надежды Константиновны Лобановой (в замужестве Сомовой).
Сомовы происходили из древнего, но обедневшего дворянского рода. Начало ему дал приехавший в 80-х годах XIV столетия на службу к великому князю Дмитрию Ивановичу посланник Золотой орды Мурза-Ослан. Татарскому царевичу, вероятно, понравилось житье на Руси, в 1389 году этот мурза вдруг принял святое крещение, был наречен Прокопием и по любви женился на дочери стольника Марии Золотовне Титовой. От их счастливого брака на свет появилось пять сыновей. Один из них – Лев, прозванием Широкий рот, имел впоследствии любимого сына, Андрея Львовича, по прозвищу Сом. Сын этого Сома Василий и явился, по семейному преданию, родоначальником династии дворян Сомовых.
Дед Анны Андреевны Михайловой-Сомовой, Иван Иосифович славился по всей округе своими многочисленными причудами и грандиозными празднествами. К праздникам по его эскизам и проектам разбивались и строились во множестве необыкновенные парки, павильоны и пышные храмы Амура. Он лично расписывал их яркими красками. Фантазии деда были беспредельными и неистощимыми, а возможности их финансировать, увы, имели естественный предел и печальный конец. Игривые затеи и беспробудная тяга к роскоши привели в конце концов дела Ивана Иосифовича в такое критическое состояние, что он подпал под опеку.
Однако старшим детям Ивана Иосифовича повезло. До его разорения и учреждения над ним позорного опекунства они все же сумели получить хорошее образование и занять достойное место в обществе. Младшего из братьев, Андрея, в десятилетнем возрасте отправили в Петербург и препоручили заботам старшего брата, Иосифа Ивановича, профессора Петербургского университета, известного русского математика. Его жена, добрейшая Прасковья Ростиславовна, окружила Андрея нежной материнской заботой, а брат полностью заменил ему отца.
Екатерингофский пр., 97. Фото 1927 г.
Блестяще окончив Ларинскую гимназию в Петербурге, Андрей Иванович завершил свое обучение на физико-математическом факультете столичного университета и некоторое время служил преподавателем математики. Страстно влюбившись в Надежду Константиновну Лобанову, Андрей Иванович сменил службу и перешел работать ближайшим помощником к непременному секретарю Академии наук К.С. Веселовскому для исполнения обязанностей по научной части и редактированию академических записок.
Соприкосновение с изящным искусством покорило Андрея Ивановича, он глубоко и всесторонне знал его и посвятил служению ему свою жизнь. В 1859 году он издал краткое описание Картинной галереи Эрмитажа, а в 1873 году (в год рождения Анны Андреевны) составил и издал описательный каталог Картинной галереи Музея Академии художеств, за что ему присуждается Уваровская премия. Он представляет в качестве члена Международного жюри Российскую художественную выставку в Париже, под его руководством редактировался журнал «Вестник изящных искусств». Долгое время он преподавал историю изящных искусств на Высших женских курсах в Санкт-Петербурге. Наконец, в 1886 году Андрей Иванович занял ответственную и почетную должность старшего хранителя по отделению картин, гравюр и рисунков Эрмитажа.
Молодожены Сомовы поселились в бельэтаже родового дома Лобановых, переданного в качестве приданого Андрею Ивановичу. К жене он относился с трогательным вниманием и глубоким уважением. Брак оказался счастливым, и вскоре в доме на Екатерингофском проспекте зазвенели веселые детские голоса. Первенец, Саша, родился в 1867 году. В нем преобладали черты характера матери. В 1869 году родителей осчастливил появлением на свет второй сын – Костя, в том доминировали отцовские черты. В любимице же всего семейства, Анюте, родившейся в 1873 году, удивительно тепло сочетались и нашли пленительную гармонию добродетели обоих родителей. Внешне суровый и строгий Андрей Иванович, улыбавшийся в редчайших случаях, дочери Анюте всегда выражал открытую нежность.
Особой элегантностью обстановка сомовской квартиры не отличалась – меблирована достаточно скромно, интерьер ее комнат заполняли вещи, типичные для любой петербургской квартиры, где проживали люди среднего достатка. Ореховая столовая, обитая каким-то бесцветным шелком, гостиная, темный рояль в углу, тюлевые занавески на больших окнах, обращенных на спокойный Екатерининский канал.
Гостиная квартиры Сомовых. Екатерингофский пр., 97. Фото 1900 г.
Зато особый колорит и прелесть квартире придавали картины, сплошь покрывавшие стены. Среди огромного числа приобретенных «по случаю» полотен выделялись значительные произведения, например, большой портрет певицы Семеновой кисти Ореста Кипренского, автопортрет Катерины Гемессен, женский портрет кисти Яна Стэна и огромное количество работ «малых голландцев», составлявших предмет страстного коллекционирования Андрея Ивановича. На самом почетном месте в доме висело изображение бравого военного, приходящегося прадедом братьям Сомовым и Анне Андреевне, – фамильный портрет офицера Раткова, его подвиг, согласно семейному преданию, заключался в том, что он, не щадя коня, первым прискакал в Гатчину с радостным известием для цесаревича Павла о скоропостижной кончине его матушки, Екатерины II.
Одних рисунков и акварелей Кипренского, Брюллова и Федотова у Андрея Ивановича накопилось такое множество, что, как вспоминал А.Н. Бенуа, «…старик охотно их дарил людям, чем-либо заслужившим его благоволение. Так и мне, студенту, в поощрение моих коллекционерских наклонностей, Андрей Иванович в какую-то добрую минуту вырезал из большого путевого альбома Кипренского несколько листов с превосходными набросками пером». Дом постоянно посещали известные художники, но чаще всех – А.Т. Марков и И.И. Шишкин. Чувствовалось, что здесь живут люди с небольшим достатком, но порядочные, умеющие вести хозяйство и создавать семейный уют. Двум последним качествам семья в основном была обязана хозяйке дома, Надежде Константиновне, благодушной и добрейшей женщине. Подлинный житейский ум сочетался в ней с удивительной скромностью. По воспоминаниям А.Н. Бенуа, «Надежда Константиновна была сама простота, сама ласка, само гостеприимство, сама искренность».
Портрет матери.
Художник К.А. Сомов. 1895 г.
Глава семьи Сомовых, Андрей Иванович – высокий, чрезвычайно худой человек с лицом монгольского типа и необыкновенно большими ушами. Его манера держать себя с молодежью отличалась напускной суровостью и важностью.
В разговоре Андрей Иванович любил щеголять старомодными и «простонародно-помещичьими» выражениями. Детей своих он обожал и ставил их способности и таланты превыше всего на свете.
Андрей Иванович Сомов.
Портрет работы К.А. Сомова. 1897 г.
Уже первые работы брата Анны Андреевны К.А. Сомова – портреты родителей, по оценке А.Н. Бенуа, являлись «…неоспоримыми шедеврами. Не говоря уже о том, что из них на нас глядят совершенно живые люди, что на полотне, как в зеркале, отразились черты их и вся их повадка, вся их „манера быть“, в них светится и душа этих с бесконечной нежностью любимых Костей и Анютой людей. Мне кажется, что, глядя на них, даже те, кто ничего не будут знать о том, кто были эта ласково поглядывающая старушка и этот строгий старик, все же будут входить в полный душевный контакт с ними, они будут до самого сердца тронуты слегка меланхоличной улыбкой Надежды Константиновны, тогда как чуть брезгливое выражение лица Андрея Ивановича будет держать их на дистанции, не препятствуя, однако, беседе, а в конце концов, и способствуя созданию совершенно специфической атмосферы уюта.
Отца Сомов изобразил окутанным той специфической прохладой, которая так очаровывала в знойные дни в наших милых деревянных убогоньких дачках, и это уже одно отнимает у старика Сомова то, что в нем было суховато-чиновнического, а также и долю той дворянской спеси, которая жила в этом дальнем потомке татарских царевичей. Сила жизни в этом портрете такова, что если долго в него всматриваться, то начинает мерещиться, точно слышишь запах сигары в руках Андрея Ивановича…».
Дети Сомовы воспитывались в семье, где еще были достаточно сильны добрые обычаи старины, в которых преобладали радушие, простота, доброта и хлебосольность. Детство Анны Андреевны, как и ее братьев, проходило в семействе, горячо любившем и свято ценившем искусство – живопись, музыку, театр и литературу. От отца дети унаследовали любовь к коллекционированию. Общаясь ежедневно у себя дома с искусствоведами и известными художниками, они сами рано начали тянуться к искусству. Особый талант к рисунку проявился у Кости и Анюты. Для уроков рисования на дом приглашалась художница В.М. Судиловская, преподававшая детям основы рисунка. Анюта и Костя начали рано брать уроки музыки сначала у той же Судиловской, а потом и у других учителей. Музыкальной частью в семье ведала мать, Надежда Константиновна, она сама отлично музицировала на фортепьяно и хорошо пела.
Пение матери, а еще раньше нежные звуки музыкального ящика под старинными бронзовыми часами с фигуркой Ахиллеса (подарок Надежде Константиновне от ее деда), по существу, стали самыми первыми и незабываемыми впечатлениями о волшебном мире музыки, воспринятыми детьми в родительском доме. Костя, а затем и Анюта в ранних зимних петербургских сумерках любили садиться с ногами на клеенчатый стул около музыкального ящика и подолгу слушать его нежные незамысловатые мелодии. Подрастая, дети настолько увлеклись музыкой, что даже серьезно мечтали о карьере камерных певцов. Хорошими голосами обладали все дети, но особые способности отмечались у Анюты и Кости Сомовых. Впоследствии, став взрослыми, брат и сестра не оставляли музыку, они хорошо играли на фортепьяно и часто пели на музыкальных вечерах, где выступали известные профессиональные певцы и музыканты Петербурга. Театр стал их безумной, страстной любовью. Вплоть до отъезда Сомова в эмиграцию они посещали все концерты, музыкальные вечера и спектакли.
Отец и мать много времени посвящали детям. Андрей Иванович постоянно что-нибудь для них клеил, вырезал, устраивал всевозможные забавы – всю ту милую чепуху, которая доставляла сыновьям и дочери много радости. Иногда он делал им оригинальные подарки в виде «неважных», по его мнению, или попорченных картин.
Дети дружили друг с другом. Очаровательны были и Анюта, и старший брат, великий шутник – толстяк Саша. Особенно дружил с Анютой Костя, он нежно любил сестру и сохранил любовь к ней на всю жизнь. В письмах к ней он называл ее ласковыми именами: «Милая моя Анюточка! Мой друг, моя драгоценная сестра!» Он делился с ней своими планами, с полной откровенностью сообщал о своих неудачах и разочарованиях.
Детей воспитывала не только высокая культура родителей, постоянно рассказывавших им о знаменитых художниках, музыкантах и их работах, но и вся та прекрасная атмосфера, что существовала в сомовском доме. Будучи хранителем Картинной галереи Эрмитажа, Андрей Иванович регулярно демонстрировал детям шедевры художественного мирового искусства, давая при этом пространные пояснения.
Константин Сомов.
Фото 1883 г.
Костя Сомов учился в гимназии К. Мая – та, по словам А.Н. Бенуа, «была старомодным и уютным учебным заведением, ничего казенного в себе не имевшим». Там он подружился с одноклассниками – А.Н. Бенуа, В.Д. Нувелем и Д.В. Философовым, будущими основателями «Мира искусства». Приятели часто встречались в доме у Сомовых. Вечера проходили в рассматривании коллекций и приятных беседах в кабинете Андрея Ивановича. Его замечательные комментарии усиливали наслаждение от увиденного. Он помнил многочисленные эпизоды и анекдоты из жизни Карла Брюллова, коего знавал в молодости. Отец Кости встречался с художником Федотовым. Интересные рассказы о нем прекрасно дополняли рассматриваемые детьми подлинные работы этого великого русского живописца. Беседы
затем переносились в столовую, за чайный стол, уставленный множеством вкусных вещей, приготовленных Надеждой Константиновной.
Бенуа вспоминал, что часто на этих вечерах «Костя и Анюта нас угощали пением преимущественно старинных итальянских песен и арий. Костя был вообще очень музыкален, и его страсть к музыке, его глубокое понимание ее в значительной степени способствовали нашему с ним сближению. Он годами учился петь. Голосом обладал приятным, с бархатистым тембром. Однако он все портил той, доходящей до карикатуры аффектацией, которую он вкладывал в исполнение любого романса, сам упиваясь звуком своего голоса, вздымая очи к небу и кладя руку на сердце».
За обедом, в течение которого хозяйка дома по второму и третьему разу потчевала детей и их друзей вкусными, собственного изготовления пирогами, Андрей Иванович обыкновенно что-либо рассказывал. Саша и Костя начинали над ним подтрунивать. Анюта и Надежда Константиновна при этом заливались тихим и совсем необидным смехом.
Старший брат Анны Андреевны, Саша, уже в юности полнеющий человек, являл собой олицетворение благодушия и добродушия. Он был, по выражению А.Н. Бенуа, «…великим смехачом и любил всех веселить и смешить», очень искусно пародируя певцов итальянской и русской оперы. Сколько бы он ни представлял баса Мельникова, тенора Васильева, М. Фигнер, Славину или Мизини и Котиньи, каждый раз со зрителями, в том числе и с Шурой Бенуа, «делалась истерика смеха» – до того верно и точно передавал он манеру исполнения этих замечательных артистов, их повадки и, разумеется, все комические недочеты, присущие каждому из них. При этом все знали, что насмешливость Саши Сомова не мешала ему самому искренне наслаждаться их искусством.
Сомовская семья слыла замечательной, доброй и дружной, и всякий, кто к ним приходил, чувствовал себя там как дома. Константин Андреевич в лице сестры имел преданного друга, редкого по своим душевным качествам и доброжелательности человека. Дружбе способствовала общность их интересов и совместная работа в искусстве. Анна Андреевна сама являлась талантливым художником-прикладни-ком, участницей многих выставок «Союза русских художников», а затем «Мира искусства». Она была близка к кругу основных организаторов этих вернисажей. В своих воспоминаниях А.Н. Бенуа писал: «Костя поощрялся в рисовании отцом. Его в живописи поддерживала и его сестра Анюта, тогда еще не бывшая замужем, к которой он с детства и до конца жизни питал чувства, близкие к обожанию».
Анна Андреевна имела тонкий вкус, была всегда жизнерадостной и обладала чувством юмора. Уже находясь в эмиграции, страдая от своего эгоцентризма, честно признаваемого, Константин Андреевич писал: «Я, как ни хочу, не могу никого любить кроме себя. И Анюты. Это чувство пронесено через всю жизнь. Оно прочно, как железо». В старости художник по-доброму завидует двум, может, самым для него дорогим людям на свете – любимой сестре Анне Андреевне и Александру Бенуа, своему близкому другу. Сестре завидует, «потому что у нее светлое мировоззрение и умение любить людей, т. е. доброта, помимо прелести, изящества, духовности, культуры и других добродетелей». Шура Бенуа вызывает у художника зависть «легкостью, с которой он всегда работает». В своей Анюте Константин Андреевич находил соединение духовности и душевности – драгоценное сочетание, столь редко сочетаемое в одном в человеке.
С наступлением дачного сезона большинство обывателей среднего достатка – служащие, чиновники и даже офицеры, будучи связаны с городом в силу своих служебных обязанностей, старались вывезти свои семьи в зеленые дачные уголки под Петербургом.
Начиная с марта-апреля каждого года, в газетах Санкт-Петербурга появлялись многочисленные объявления, предлагавшие горожанам снять дачу «в прекрасном и здоровом месте».
Выезд горожан на дачу – всегда массовое и хлопотное явление. Он напоминал паническое бегство жителей из города. По традиционному представлению питерцев, оставаться в нем летом считалось делом убийственным.
На дачах бывало и чинно и шумно. В зелени участков слышались звуки граммофонов, на клумбах пестрели цветочные ковры.
Отправив семьи на дачи, главы семейств имели возможность бывать там раз-два в неделю. Все оставшееся время им приходилось жить на положении холостяков и столоваться в местных кухмистерских, трактирах, ресторанах, где, пользуясь ситуацией «дачной горячки», брали дорого и кормили отвратительно. В газетах Петербурга в этот период появлялись хлесткие статьи о том, что в кухмистерских и прочих ресторациях еду готовят на плохом масле и (о, ужас!) даже просто на сале! Всякие жалобы на недоброкачественность пищи бесполезны. «Бедняги получают неутешительный ответ – „не нравится, не ешьте!“ Подумать только! – негодовал корреспондент петербургской газеты. – Подобные вещи преподносятся в заведениях для так называемой „чистой публики“, ибо о заведениях низшего уровня говорить не приходится».
Каждым летом Сомовы жили в Мартышкино на Пасторской улице. После своего замужества Анна Андреевна также снимала дачу в этом поселке, неподалеку от родителей. В Мартышкино же каждое лето жила семья Бенуа с детьми.
Дача, постоянно снимаемая Сомовыми, мало чем отличалась от других небольших домиков с маленькимими садиками. Местные жители жили небогато, но достойно. На краю поселка стояла кирха, довольно красивая и добротно построенная, селение располагалось у самого моря и отделялось от него полоской песчаных дюн. Вдоль побережья росли прекрасные сосны с могучими бронзовыми стволами и пахучей игольчатой кроной. Жители поселка выращивали прекрасную клубнику и малину. На берегу были разбросаны почерневшие от времени рыбацкие хижины с постоянно сушившимися на шестах сетями.
Вдали, в глубокой ложбине, виднелась высокая труба покосившегося домика, знаменитая по всей округе пекарня «Выборгские кренделя», выпускавшая лакомство, за которым люди приезжали не только из ближайших мест, но даже из Петербурга. В меру сладковатые, пахнущие не то кардамоном, не то ванилью, изумительно белые внутри и в меру коричневые снаружи, эти кренделя просто таяли во рту. Пеклись они по старинному шведскому рецепту, тайну его строго хранили в семействе пекаря. Далеко от берега, за железной дорогой, находилось кладбище с останками гольштинцев из свиты Петра III, поголовно перебитых в день переворота в 1762 году.
На самом берегу залива, занимая большой земельный участок, возвышалась особняком дача царского повара Максимова. Каменная трехэтажная дача имела огромный фруктовый сад и даже собственный небольшой сосновый парк. От нее в море выступал персональный железобетонный причал. Берег залива в то время пляжем не служил. Тогда еще не было принято загорать или просто лежать на песке в купальных костюмах. Это считалось неприличным. Далеко от берега, в море, предприимчивые люди устраивали купальни, сооружая деревянные платформы на сваях. В воду вела удобная лестница. Дно купален устилалось песком, глубина – по пояс. Купальни считались платными. Дачники в Мартышкино обычно заранее покупали сезонный билет, стоивший 3 рубля. Существовало строгое расписание для купания женщин и мужчин.
В Мартышкино на дачах жило много немцев: чиновников, служащих, ремесленников, очень инициативных и организованных людей. Их усилиями в период дачного сезона здесь создавалось гимнастическое общество, куда дачники с удовольствием записывали своих детей. Три раза в неделю по два часа опытные инструкторы обучали ребят гимнастическим упражнениям и упражнениям на спортивных снарядах. По воскресеньям в помещении общества устраивались танцы для взрослой дачной публики. Два раза за лето родителям демонстрировались «отчетные» выступления ребят, занимавшихся гимнастикой. Устраивались также интересные и веселые прогулки для детей и походы с играми и забавами. На дальние маршруты проводились сборы по 20 копеек, они шли на покупку бутербродов и молока. Провизию несли с собой в больших плетеных корзинах. В поход шли строем в ногу под барабан. За отличия и успехи в гимнастических упражнениях детям вручали красивые значки общества, на них были начертаны начальные буквы латинского изречения: «В здоровом теле здоровый дух».
В двух верстах от Мартышкино находился маленький монастырь св. Арефия. Его монахи накупили самоваров и под большой елкой поставили столы и лавки. Дачники с удовольствием приходили сюда со своими бутербродами, заказывали самовар (за 10 копеек – маленький, а за 20 – большой). Дачники в Мартышкино назывались «мартышками». Они весело и дружно проводили время. Вокруг простирались чудесные зеленые леса, парки, а в них много ягод и грибов. Неподалеку – Петергоф с его замечательными фонтанами. Быстро образовывались компании молодежи, в них обычно входили и Сомовы. Брали с собой бутерброды, лимонад, гитары. Спиртного не полагалось. Пили молоко и варенец, приносимый в симпатичных керамических горшочках предприимчивым лесничим. И без вина было весело. Пели, играли в горелки. Появился футбол. Команда «мартышек» ездила играть в Стрельну, Петергоф. Гимназисты и студенты развешивали по Мартышкино объявления, что они готовят к переэкзаменовкам. И зарабатывали по 7-10 рублей в месяц за уроки – на карманные расходы, цветы дамам сердца и оплату билетов на танцы и спектакли. Андрей Иванович приезжал на воскресенье, усталый, нагруженный покупками. Его буквально воскрешал отдых на свежем воздухе.
Дети Сомовых и Бенуа на даче в Мартышкино много рисовали, Анюта занималась прикладным искусством. Однажды группа молодежи, приехавшая навестить на даче в Мартышкино Костю и Анюту Сомовых, в яркий солнечный день зашла на старое кладбище, чтобы посмотреть старинную полуразрушенную гробницу начала прошлого столетия, и увидела в окне сумрачной часовни группу людей, стоявших вокруг гроба. Картина, несмотря на свою обыденность, произвела на всех болезненное впечатление. Костя сказал: «В подобном зрелище есть что-то отвратительное, но в то же время и притягательное – я никогда не могу удержаться, чтобы не посмотреть».
Художник С.П. Яремич, присутствовавший при этой сцене, впоследствии вспоминал: «Это мимолетное замечание осветило для меня одну из основных сторон характера Сомова. У меня в памяти мелькнула та или иная черта, тот или иной штрих в его произведениях, ясно говорящие о неумолимых Парках, о грозном Сатурне, и нередко лезвие острой косы беспощадного бога мелькает среди самой радостной обстановки. Смех, выражение нежности, удивление, порыв страсти, самые разнообразные ощущения поглощены у него желанием заглянуть по ту сторону существования».
Шли годы, проходила блаженная и романтическая пора детства и юности. Семья много путешествовала по Европе (Варшава, Вена, Берлин, Дрезден, Швейцария, Италия, Мюнхен, Венеция, Генуя, Ливорно, Флоренция, Пиза, Рим, Неаполь, Капри, Сорренто). Первым, окончив Петербургский университет, вышел в самостоятельное «плавание» брат Саша. Костя учился неважно: ленился, имел переэкзаменовки по алгебре и геометрии. Но увлекался рисованием, музыкой, концертами и театром.
С.Д. Михайлов, муж А.А. Михайловой.
Портрет работы К.А. Сомова. 1900-е гг.
В 1894 году в семье Сомовых отмечали радостное событие – Анюта выходила замуж. Теперь она уже Анна Андреевна Михайлова. Кто же муж? Михайлов Сергей Дмитриевич. Установлено, что перед женитьбой Сергей Дмитриевич служил столоначальником шестого отделения департамента окладных сборов Министерства финансов. В ведении департамента числились операции, связанные с налогами, податями, повинностями. В функции департамента входили также ревизская служба, пошлины, податное народоисчисление, народная перепись и осуществление надзора за податными инспекторами.
Столоначальник Сергей Дмитриевич Михайлов имел в это счастливое для него время чин коллежского асессора и жил на Екатерингофском проспекте в доме № 89. Так, дом № 89, а Анна Андреевна проживала рядом, в доме № 97. Сразу же рождается «лихая» версия их возможного знакомства. Два молодых человека живут на одной улице, почти дом в дом. Весна. Случайно повстречались на Екатерингофском проспекте или на набережной канала (почти по Достоевскому). Милая девушка понравилась Сергею Дмитриевичу. Влюбился, познакомился, назначил свидание, одно, другое. Объяснение в любви, официальное предложение и счастливый конец романа – свадьба.
Однако я вовремя вспомнил, что это не наше бурное время, а эпоха других нравственных устоев и житейских правил. Сергей Дмитриевич был не юный гимназист и не пылкий студент, а столоначальник и коллежский асессор, а, во-вторых, порядочные девушки конца XIX столетия считали предосудительным знакомиться с молодыми людьми на улице. Отвергаю эту «гусарскую» версию и тут же обращаю внимание на интересное обстоятельство.
Оказывается, в 1894 году старший брат Анны Андреевны, Александр Андреевич («смехач» Саша), живший в доме отца, по окончании университета также служил в Министерстве финансов и в том же шестом отделении департамента окладных сборов, где столоначальником являлся Сергей Дмитриевич. Титулярный советник А.А. Сомов и коллежский асессор С.Д.Михайлов оказались не только сослуживцами, но имели приятельские отношения. Вот тут все становится на свои места. В один прекрасный момент приглашенный Александром Андреевичем столоначальник Михайлов С.Д., соответственно одевшись, наносит визит в дом Сомовых, где согласно всем строгим правилам этикета и нравственным устоям того, еще патриархального, времени, он и имел честь быть представленным милой и веселой барышне Анюте, вероятно, покорившей его своей добротой, воспитанностью и, конечно, прекрасным пением. Дальше все проходило по тривиальной программе согласно моей первой версии, вплоть до ее счастливого окончания – торжественного венчания и принятого в те далекие годы свадебного путешествия.
А.А. Сомова-Михайлова.
Портрет работы К.А. Сомова. 1897 г.
Анна Андреевна, уже Михайлова, переехала на Офицерскую улицу, здесь же, в Коломне, в дом № 57, в квартиру, снятую Сергеем Дмитриевичем. В адресной книге «Весь Петербург» за 1894 год появились сведения: «Михайлова Анна Андреевна, жена коллежского асессора, Офицерская 57/24» (номер 24 дом имел по набережной реки Пряжки). Кончились праздники и начались будни семейной жизни. Каждое утро Сергей Дмитриевич регулярно направлялся к себе на службу в департамент, на Галерную, в Николаевский дворец. Как начальник отделения, по понедельникам и пятницам, от 12 до 16 часов, он обычно принимал посетителей.
Анна Андреевна погрузилась в домашние хлопоты. Шло время, подрастали сыновья, приходили и уходили радости и печали, но дружба с братом, зародившаяся в детстве, с годами еще более окрепла и прошла через всю жизнь. Этому во многом способствовали общие интересы к искусству, их совместная в нем работа. Анна Андреевна под руководством брата с большим успехом продолжала работать в области художественных выставок, активно помогала живописцам, участвовавшим в вернисажах.
А.А. Сомова-Михайлова за работой.
Портрет работы К.А. Сомова
Проживая теперь в разных домах, Константин Андреевич писал ей, даже ненадолго отлучаясь из Петербурга, а с момента отъезда за границу превратил корреспонденцию сестре в настоящую летопись своей жизни в Америке и Франции. Но это будет потом, а пока они часто виделись, посещали выставки и концерты. Летом Константин Андреевич со своими родителями по-прежнему жил в Мартышкино, на той же Пасторской улице. Неподалеку от родителей снимала дачу и семья Михайловых. Поэтому дети Анны Андреевны постоянно жили у бабушки с дедушкой, играли со своими двоюродными братьями (детьми Саши Сомова), вовлекали в свои забавы и дядю Костю («дяденьку Констянкина»). Дети позировали художнику.
Сын Анны Андреевны, Женя Михайлов, вспоминал: «В это лето (1901 г.) я первый раз позировал Константину Андреевичу. Я был посажен на табуретку около дачи и помню, до чего утомительно и скучно было мне, подвижному ребенку, сидеть, да еще неподвижно, даже не понимая, для чего это делается. Результатом этого позирования (а оно продолжалось несколько дней) был прекрасный этюд маслом, неоднократно выставлявшийся как „Женя Михайлов", и акварель на толстом торшоне, на котором крупно изображено мое лицо, искаженное от плача. К крайнему моему сожалению, местонахождение этой акварели неизвестно…».
После переезда Анюты на Офицерскую Константин Андреевич Сомов жил вместе с родителями в доме № 97 по Екатерингофскому проспекту. Комната Кости, с двумя окнами, выходящими во двор, площадью несколько более двадцати квадратных метров, имела две двери: одна – в прихожую, другая – в кабинет отца. Ранее скромно обставленная комната преобразилась, заполнилась дорогими старинными вещами и мебелью, до которых Константин Андреевич был большой охотник. Прекрасная горка начала постепенно заполняться фарфором – коллекционной страстью художника. Диван красного дерева, дорогие красивые портьеры, старинный восьмиугольный столик солидно смотрелись в уютной комнате. Андрей Иванович специально для сына оборудовал на четвертом этаже дома небольшую мастерскую, создав в ней полуверхнее хорошее освещение. Правда, в мастерской не было воды, и зимой она не отапливалась, поэтому художник пользовался ею редко, и она постепенно превратилась в складское помещение.
Комната Константина Андреевича продолжала пополняться новыми красивыми вещами. По случаю приобретается старинный рабочий стол красного дерева, специально сделанный когда-то для неизвестного художника. Столешница снималась, и выдвигался пюпитр, его можно было поставить под любым углом. В столе имелось большое количество небольших ящичков и отделений для хранения красок, растворов и кистей. Несколько больших нижних ящиков стола предназначались для хранения бумаги. Этот стол служил для художника портативной мастерской. В комнате также установили прекрасный кабинетный рояль, заказанный у Стенвея, оформленный под старинный инструмент. Он имел очень приятный звук, напоминавший клавесин, и прекрасно вписался в интерьер. (После смерти Андрея Ивановича в комнату сына переместилась часть картин и рисунков из коллекции отца. Константин Андреевич продолжал пополнять ее новыми покупками.)
Художник К.А. Сомов в интерьере квартиры родового дома. Фото 1900 г.
Анюта имела свой дом. Костя пропадал в Париже. Старики остались одни в старом родовом гнезде, из которого улетели их любимые птенцы. В октябре 1897 года Андрей Иванович писал дорогому другу и сыну Косте: «…вот ты, наконец, в Париже… Мысль об этом весьма утешает меня в разлуке с тобой. Чего бы я ни дал, чтобы сделаться снова молодым и быть на твоем месте: жить в таком центре интеллигенции и всякого научного и технического движения, иметь там подле себя такого человека, как Бенуа, с которым можно делиться мыслями и впечатлениями, видеть несчетные сокровища искусства… Поэтому я не только не грущу по тебе, а сердечно радуюсь за тебя… Я верю, что ты разовьешься в хорошего художника, если будешь усердно работать… Эти мысли утешают меня в минуты, в которые чувствуется твое отсутствие. А это бывает преимущественно тогда, когда я вхожу в твою опустевшую комнату, или тогда, когда в долгий вечер я и мама сидим одни по своим углам и сходимся только за вечерним чаем, при питье которого твое место остается пустым… Первые дни после твоего отъезда нам было довольно жутко…».
Константин Андреевич Сомов являлся одним из ведущих художников круга «Мир искусства», общества живописцев, группировавшихся вокруг издаваемого под руководством С.П. Дягилева и А.Н. Бенуа одноименного журнала, выходившего в 1894–1904 годах. Начиная с 1898 года вплоть до 1903 года выставки «Мира искусства» объединяли мастеров, весьма различных по своим творческим позициям.
С «Миром искусства» сотрудничали и выставлялись там В.А. Серов и И.И. Левитан. Представителей «Мира искусства» критика не жаловала и не щадила. Стасов, самый непримиримый критик этого течения, считал, что Сомов вместе с Врубелем являлись типичными представителями декадентства. Маститый старец презрительно, но добродушно высказывался по поводу сомовских «каракулей, раскоряк и смехотворных боскетов», считая, что это не искусство, а «только невинные детские шалости». Стасову вторил и учитель К.А. Сомова по Академии художеств И.Е. Репин, и его собственный отец, А.И. Сомов.
Репин искренне сокрушался, что «способный юноша» Костя Сомов притворно напускает на себя «детскую тупость в красках…», «идиотизм» в композициях с «маленькими, выломанными уродцами». Отец же, Андрей Иванович Сомов, трижды побывав в феврале 1898 года на Дягилевской выставке, писал сыну в Париж не только об «умышленно картавом младенческом лепете», но и о том, что «странное впечатление производит на нас, стариков, Дягилевская выставка. Много на ней сущего хлама и вычурной ерунды, но среди чепухи попадаются там и сям попытки оригинально художественные и здоровые. На ваше декадентское направление я смотрю только как на резкий протест против того бесчувственного фотографирования природы, которому в течение сорока лет предавались наши художники, например, Шишкин, Крамской, Орловский и иные. Но дай бог чтобы этот протест, освободившись от крайностей, привел к чему-нибудь путному, а не выродился в юродство…
В Эрмитаже у нас теперь большая возня. Государь захотел, чтобы в заново отделанном эрмитажном театре давались для царской фамилии и избранных лиц двора балетные и другие представления, а после них ужин в Картинной галерее. Вследствие этого Эрмитаж закрыт для публики, в три большие его залы: испанской, итальянской и фламандской школы – провели электричество, установили их столами и убрали растениями, и теперь еженедельно бывают в них многолюдные собрания… Придворные бесчинства продлятся до самого Великого поста…».
Активным защитником К.А. Сомова был его друг и единомышленник А.Н. Бенуа, угадавший сложную природу таланта своего товарища в самом начале его пути. Убежденно подчеркивая реалистическое начало в искусстве Сомова, Бенуа очень ценил его портреты, в них, по выражению Бенуа, «нет никакой „жизненной ужимки“», нет гримасы. Подобно портретам Клуэ или Гольбейна это „только портреты". Люди на портретах Константина Андреевича не говорят, не улыбаются, не пытаются понравиться зрителям. Они глядят просто со всем сознанием силы, и это простое спокойное „глядение“ сообщает сомовским рисункам монументальную торжественность».
Однако не все знали, что работа над изображением людей для художника становилась всякий раз тяжелым и мучительным испытанием. Сомов перед сеансом, если писал заказные портреты, волновался невероятно. Увереннее и спокойнее он писал портреты близких – отца, матери, сестры, своих племянников и близких друзей. Портреты сестры получались превосходно. Упомяну прежде всего ранний карандашный портрет Анюты 1897 года. Миловидное беззаботное личико, на котором «торчит», как говорил Константин Андреевич, маленький вздернутый носик. С этого момента начнется эволюция в портретах Анны Андреевны, передающая все повороты и удары судьбы, неизбежную печать нелегких прожитых лет замечательной русской женщины.
Но то – еще впереди, а пока Константин Андреевич закончил работу над портретом молодой женщины, своей Анюточки, и после переезда из Мартышкино в город передал любимому племяннику пакет. В нем находился большой окантованный карандашный овальный портрет его матери, сделанный цветными карандашами на грубой серой бумаге. На стекле художник приклеил картонку с надписью: «Женька, не смей расковыривать портрет и вынимать его из-под стекла!» Евгений Сергеевич Михайлов впоследствии вспоминал: «Приятно сделанный, он интересен и тем, что является как бы родоначальником сомовских карандашных портретов. Даря его мне, четырехлетнему мальчишке, дядя, очевидно, хотел, чтобы портрет сохранился в нашей семье. В том же оформлении он висит у меня и сейчас».
1903-й год сложился для Анны Андреевны и Константина Андреевича печально. Зимой, в феврале, арестовали их родственников Валентину Ивановну и Нину Ивановну Сомовых. 13 февраля художник писал Е.Н. Званцевой: «Наши самые близкие и любимые друзья – Валя и Нина Сомовы почти погибли. Они арестованы и вот уже 3-й месяц содержатся изолированно от всех и друг от друга в предварительном заключении. Папа хлопотал у очень влиятельных людей и, увы! Ничего не мог сделать. Они лишились, конечно, места учительниц. Какова их судьба в будущем, неизвестно – должно быть, очень горькая – они попались в очень серьезном деле политической пропаганды. Грустно видеть воочию, как устроен свет. Честные, добрые люди гибнут, и нельзя помочь. Вы, я думаю, не раз слышали от меня об их доброте совершенно исключительной и вместе с тем об их уме, выдающемся среди людей, слывущих за умных…». Валю и Нину Сомовых в ноябре 1903 года осудили и сослали в Архангельскую губернию.
В марте – новое горе. Тяжело, септическим эндокардитом, заболел брат Саша. Болезнь протекала бурно, и 19 мая в 11 часов 30 минут вечера, проболев 3 месяца, старший брат, Александр Андреевич Сомов, скончался. Великое горе постигло всю семью. Анюта и Костя потеряли самого дорогого им человека на свете.
Январь нового 1904 года начался для России печально. Манифестом царя объявлено о войне с Японией. Старшая дочь саратовского губернатора Столыпина спросила отца, почему не видно того воодушевления народных масс, что описано в истории государства Российского при объявлении войны с французами в 1812 году. «Как может мужик идти радостно в бой, защищая какую-то арендованную землю в неведомых ему краях!» – последовал ответ будущего премьера России.
Война принесла в Петербург смуту, забастовки, демонстрации, народные волнения и вооруженные выступления народа. 2 апреля получили известие о гибели адмирала Макарова в Порт-Артуре. Афиши в городе призывают посетить морской манеж, где можно увидеть сенсационные зрелища – события на Дальнем Востоке, в Порт-Артуре, взрыв японского броненосца, сопровождающийся пальбой, пляской, пением и прочими эффектами. 15 апреля над городом в начале пятого часа дня пронесся сильный вихрь, сопровождавшийся чрезвычайно обильным дождем, при этом слышался удар грома. С 1 мая прекратилось освещение городских улиц. В прежние годы в это время улицы еще продолжали освещаться. А теперь в темные еще вечера город погружался во мрак. Обыватели Коломны пробирались к своим домам почти наощупь, натыкаясь на фонарные столбы.
Однако война войной, а дачный сезон открылся как всегда. К.А. Сомов, тоскуя по Парижу, в конце мая перебрался в Мартышкино, где уже жили его родители и семья Анны Андреевны. 3 июня 1904 года он писал С.П. Яремичу в Париж: «Про себя пишу мало. Тщетно борюсь с весенней природой кистью, тусклой, грязной и робкой! Одно горе!»
5 июля в письме Е.Н. Званцевой он пишет: «…в Баденвейлере скончался Чехов, почти неожиданно. Известие это, наверное, Вас поразит и еще больше прибавит Вам грусти… Работа моя еще не вошла в колею. Все, что делаю, в каком-то заколдованном кругу ординарности и немощности… Эти неуспехи подрезывают всякую энергию бороться… Я все время один и один, у нас дома очень тяжело, мама еще больше ослабла, ужасно грустно, все говорит о смерти…».
Кровавыми событиями отмечено начало нового 1905 года в Санкт-Петербурге. «Русские ведомости» писали: «Кровавая трагедия 9 января является одним из проявлений общего движения, охватившего всю страну. К счастью, с высоты престола объявлено о коренных реформах, что должно успокоить общество». Газета «Кронштадтский вестник» 16 января 1905 года писала: «Первое кровавое столкновение между демонстрантами и военным кордоном, состоящим из Лейб-Гвардии Измайловского полка, произошло у Нарвских ворот, в воскресенье, в 11 часов 15 минут утра. Впереди демонстрации шел священник Гапон с крестом в одной руке и прошением рабочих к царю в другой. За ним следовало от 15 до 18 тысяч человек. Шагов за 80 перед военным кордоном раздался приказ повернуть назад, т. к. в противном случае будут стрелять. В толпе произошло замешательство, но Гапон повел народ дальше. Даны были 3 боевых залпа в толпу. Раздались крики ужаса. Один из первых упал раненный Гапон… Кровавый исход имел место и у Московских ворот… Около Зимнего… дали 2 боевых залпа. Около 50 человек убито, более ста – ранено. Священник Гапон лежит раненный пулей в грудь в Алафузовском госпитале. Воспрещена продажа керосина, т. к. рабочие пытаются его скупать в больших количествах. На Невском бьют витрины, поджигают киоски».
Свидетелями драматических событий в Петербурге стали художники Серов и Поленов, направившие свой письменный протест в Академию художеств. Серов вышел из состава Академии.
Январские события серьезно повлияли на образ мыслей членов «Мира искусства». В некогда дружном союзе образовалась глубокая трещина. Некоторые художники, такие, как М.В. Добужинский и Е.Е. Лансере, оказываются в это время среди главных иллюстраторов русских сатирических журналов. К.А. Сомов оставался в Петербурге, но сторонился всего, что могло бы его связать с политической жизнью столицы. А.Н. Бенуа в январе уехал во Францию и оттуда наблюдал за происходившими событиями. В декабре 1905 года в одном из писем Сомову в ответ на просьбу Е.Е. Лансере активно сотрудничать в сатирическом журнале «Жупел» он писал: «…не знаю, как у вас, а у меня совершенно нет в настоящую минуту ни охоты, ни радости по этому делу… Скажу прямо – у меня нет никаких политических убеждений, и мне кажется, что историку и художнику трудно их иметь». В августе 1905 года Бенуа писал: «…культ интимности прошел. „Мир искусства" погиб отчасти от того, что всем стало тесно, что захотелось улицы».
Данный текст является ознакомительным фрагментом.