Табакерка с портретом императрицы-матери под «алмазным стеком»

Табакерка с портретом императрицы-матери под «алмазным стеком»

В честь состоявшегося 18 апреля 1809 года бракосочетания великой княжны Екатерины Павловны с герцогом Георгом Ольденбургским граф Александр Сергеевич Строганов придумал вместе с давно прославившимся своими фантазиями художником-декоратором Пьетро Гонзаго чем по-настоящему можно удивить участников торжественного придворного бала. Маскарад, устроенный в придворном Эрмитажном театре, вызвал подлинную сенсацию у казалось бы привыкших к пышным зрелищам царедворцев. Глазам собравшихся предстала роскошная «хрустальная палатка», ослепительно переливавшаяся всеми цветами радуги от яркого пламени горящих свечей, находившихся изнутри и снаружи. Амфитеатр зрительного зала окружила высоко поднимающаяся изгородь из бесчисленных стеклянных трубочек, гирлянды коих увенчивались наверху букетами из страусовых перьев. Все это напоминало волшебные сказки «Тысячи и одной ночи». Даже сдержанный отец новобрачного, герцог Петер-Фридрих-Людвиг Гольштейн-Ольденбургский, и то не мог сдержать восхищения[214].

Празднество оказалось столь великолепным, что вдовствующая императрица Мария Феодоровна захотела достойно вознаградить верного слугу. Самым лучшим подарком царедворцу явилась бы табакерка с августейшим портретом. Ее-то матушка новобрачной и повелела исполнить своему придворному ювелиру. Но Франсуа Дюваль оказался в это время настолько завален другими работами, то дабы успеть к назначенному сроку, ему пришлось воспользоваться привезенной из-за границы табакеркой, сделанной модным парижским мастером Пьером-Андре Монтабаном[215]. Французская вещица была действительно элегантна: золото основы сплошь прикрывали пластины черепахового панциря и только на крышке, красиво контрастируя с черным фоном, сияли две накладки, сделанные из эффектно прочеканенного благородного металла. Оставалось только сменить миниатюру, украшавшую центр золотого прямоугольника, что и сделал Франсуа Дюваль, прикрыв портрет императрицы Марии Феодоровны не простым, а «алмазным стеклом», как иногда называли плоские «портретные» алмазы.

Только 22 ноября 1809 года ювелир отдал августейшей повелительнице готовую табакерку, отметив в счете, что переделка обошлась ему в полторы тысячи рублей, причем 200 рублей из них Дювалю пришлось отдать некоему неназванному миниатюристу за портрет монархини, прикрывавший же лик императрицы алмаз, ограненный «таблицей», был казенным.

Но как может многое сказать о человеке крошечная деталь, на которую часто даже не обращают внимания. Написав дату «22 ноября», как: «9bre 22.»[216], то есть «novembre 22», Франсуа Дюваль показал не только свое знание французского языка, но и собственную образованность. Знатоки античной истории помнили, что римляне, стремясь польстить правителям «столицы мира», втиснули между шестым месяцем июнем и следующим за ним сентябрем два месяца, в чьих названиях увековечили обожаемых правителей Юлия Цезаря и Октавиана Августа. Отныне сентябрь, обязанный своим именем «семерке»-«septas», стал в веренице из двенадцати месяцев после июля и августа лишь девятым, а следующие за ним октябрь, ноябрь и декабрь – соответственно, десятым, одиннадцатым и двенадцатым. Название последней троицы образовывали числительные «octo» – «восемь», «novem» – «девять» и «decem» – «десять», к коим прибавлялось в конце дополнение «-ber», перешедшее позднее в некоторых европейских языках в «-bre».

И вот уже с XVII века в среде образованных людей возникает мода обозначать при письме четыре последних месяца года, указывая перед «-bre» (или «-ber») лишь нужную цифру: «7bre» = сентябрь, «8bre» = октябрь, «9bre» = ноябрь, «10bre» = декабрь. Все было простенько и со вкусом: отлично свидетельствовало о немалой учености и знании латыни, а также хоть немного экономило время при скорописи. Кстати, в том счете, где наряду с табакеркой для подарка графу A.C. Строганову проходят и другие работы ювелира, именно так написаны названия месяцев последнего квартала 1809 года.