2. ТЕРНИИ АВГУСТЕЙШЕЙ СЕМЬИ

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

2. ТЕРНИИ АВГУСТЕЙШЕЙ СЕМЬИ

Мрачные мысли не покидали наследника престола во время его очередной поездки в Европу. 8 августа 1879 г. он отправился на собственной яхте «Царевна» в Стокгольм, куда прибыл 12 августа. Здесь цесаревич узнал, что столица Швеции была основана Биргером Ярлом, в своё время потерпевшим поражение в Невской битве. Город поразил Александра Александровича своей необычностью. Центр его расположен на острове Стаден, который мостами соединён с прилегающей сушей и другими островами. С интересом он осмотрел главные достопримечательности города — Королевский дворец, Оружейную палату, Королевский монетный двор, Казначейство и Исторический музей.

16 августа цесаревич покинул Стокгольм, направившись к берегам Дании. 19 августа он прибыл в Бернсдорф, где тепло был встречен своими датскими родственниками.

3 октября Александр Александрович с супругой и дочерью Ксенией выехал из Копенгагена в Париж, прибыв туда 6 октября. Из столицы Франции наследник отправился на Лазурный берег Средиземного моря в Канны, где после лечения в Киссингене, находилась его больная мать. Непривычный, морской климат Петербурга, частые роды подорвали и без того слабое здоровье Марии Александровны. Кроме того, глубокая душевная травма, нанесённая ей начавшимся в 1866 г. серьёзным увлечением Александра II княжной Екатериной Михайловной Долгорукой, ускорила развитие тяжёлой болезни лёгких. Сын знал, что слабое здоровье государыни окончательно пошатнулась после покушения на императора 2 апреля 1879 г. После него она уже не поправилась. Фрейлина А. А. Толстая, самоотверженная и преданная служанка царской семьи, позже вспоминала: «Я, как сейчас, вижу её в тот день — с лихорадочно блестящими глазами, разбитую, отчаявшуюся.

— Больше незачем жить, — сказала мне она, — я чувствую, что это меня убивает.

Она произнесла эти слова с некоторой горячностью, не свойственной её натуре. Затем она добавила:

— Знаете, сегодня убийца травил его, как зайца. Это чудо, что он спасся» (314, с. 26).

Пробыв у императрицы неделю, цесаревич с августейшей супругой 21 октября предпринял обратное путешествие через Париж, Гмунден, Вену, Берлин и 7 ноября вернулся в Царское Село.

Пользуясь казавшимся успокоением революционеров-радикалов, Александр II 26 августа вернулся в Ливадию, рассчитывая там пробыть до зимы. Дни монарха, как свидетельствует сопровождавший его Милютин, были насыщены многочисленными встречами с представителями высшей администрации, обычными докладами, совещаниями по европейским и азиатским делам, изучением различных письменных известий и телеграмм. Вместе с тем отсутствие императрицы давало возможность императору более открыто и свободно посещать княжну Екатерину Долгорукую, которая располагалась вблизи от Ливадийской слободки в местечке Биюк-Сарай. Александр Николаевич приезжал сюда обычно верхом на одном из трёх великолепных жеребцов, подаренных ему турецким султаном Абдул-Гамидом.

Княжна всегда ожидала его, окружённая своими детьми: Георгием, Ольгой и малюткой Катей.

Венценосный родитель сначала играл с ними, а затем уединялся со своей «дамой сердца». Ему было хорошо с ней. Он мог часами быть с нею то в парке, укрываясь от лучей заходящего солнца, то на балконе, «с которого открывался безграничный вид на серебристую лазурь Чёрного моря». Морис Палеолог, пользуясь доверительной информацией, пишет, что Александр II в мельчайших подробностях рассказывал княжне «всё, что случилось за истекший день… о посетивших его лицах, об обращённых к нему просьбах, о присланных донесениях, об отданных приказах. Их беседа оканчивалась бесконечной песнью любви.

Часто, вернувшись от неё, он вновь писал ей, чтобы высказать своё счастье, свою благодарность, своё обожание, свою ненасытную потребность быть около неё» (205, с. 60).

Как жаль, что нельзя было продолжить эту счастливую жизнь в Крыму надолго! С неподдельной грустью покидал император Ливадию утром 17 ноября.

19 ноября около 10 часов вечера он благополучно прибыл со свитой в Москву. Въезд правителя государства в Первопрестольную сопровождался обычными восторженными криками толпы, ожидавшей его проезда по иллюминированным улицам. Приехав в Кремль, Александр II телеграфировал императрице: «Благополучно прибыл в Москву, где теперь 14 градусов морозу. Получил твою телеграмму в Туле. Огорчён, что ты всё в том же состоянии. Чувствую себя хорошо и неутомлённым. Нежно целую. Александр».

Однако, не успев ещё разобраться в своих апартаментах, прибывшие с удивлением узнали, что второй поезд, шедший на полчаса позже первого с багажом царя и личным составом его канцелярии, на третьей версте Московско-Курской железной дороги потерпел крушение от взорванного снаряда.

Александр II, узнав о четвёртом покушении, которое он только избежал, воскликнул: «Что хотят от меня эти негодяи? Что травят они меня, как дикого зверя?»

В ходе расследования было установлено, что взрыв произошёл от мины, заложенной под полотно железной дороги и соединённой со взрывным устройством в нижнем этаже дома, расположенного в 20 саженях от железнодорожного пути и купленного незадолго перед тем человеком, выдававшим себя за саратовского мещанина Сухорукова. Позже выяснилось, что по подложному паспорту на имя Сухорукова проживал архангельский мещанин Лев Николаевич Гартман, а выдававшая себя его женою, была дворянка Софья Львовна Перовская (312, кн. 2, с. 220—221).

Взрыв под Москвой стал одним из первых жестоких шагов, предпринятых революционерами во исполнение августовского 1879 г. постановления исполнительного комитета «Народной воли» о подготовке убийства Александра II. Народовольцы, отчаявшись, начали настоящую охоту на царя, не останавливаясь в своей террористической вакханалии не перед какими возможными и случайными жертвами невинных людей.

Последний взрыв наложил на придворное общество какой-то мрачный колорит, навевая состояние опустошённости и безысходности. Наследник престола в переписке с Победоносцевым в декабре 1879 г. оценил ситуацию как «грустное и страшно тяжёлое положение» (215, т. 1, п/т 2-й, с. 1035).

Между тем климат в Каннах не пошёл на пользу императрице. К тому же, без всякой подготовки ей передали о новом покушении на царя под Москвой, что её смертельно напугало. Мария Александровна продолжала угасать, и, когда все надежды на её выздоровление были исчерпаны, было принято решение перевезти её домой в Россию прямо зимой. В Канны был послан граф Александр Адлерберг, и 23 января 1880 г. в 4 часа дня императрица в сопровождении сына — великого князя Сергея Александровича и дочери — герцогини Эдинбургской Марии Александровны прибыла в Петербург. Александр II с сыновьями и невестками встретил больную супругу в Гатчине. Чтобы уберечь её от лишних волнений и перенапряжений было строго запрещено кому-либо, кроме членов семьи находиться на вокзале или во дворце. При проезде скорбного экипажа, наполненного шубами, укрывавшими от взглядов больную царицу, все снимали шапки и крестились. На прильнувших к окнам дворца фрейлинам, по уверению графини А. Толстой, подъезжавший экипаж произвёл впечатление открытой могилы.

Казалось, чаша терпения была переполнена, но через две недели после приезда государыни на императорскую семью обрушился новый смертельный удар.

5(17) февраля 1880 г. в 6 часов 20 минут вечера был совершён очередной террористический акт, сатанинской целью которого было погубить не только царя, но и всю его семью за столом во время обеда по случаю приезда принца Александра Гессенского (брата императрицы и отца князя болгарского) с сыном Людвигом. Вот как описывает происшедшее цесаревич в своём дневнике: «В 1/2 6 отправился на Варшавскую дорогу встречать вместе с братьями Д [ядю] Александра и Людвига. Со станции все отправились в Зимний дв (орец) к обеду, и только что мы успели дойти до начала большого коридора Папа, и он вышел навстречу Д. Александру, как раздался страшный гул и под ногами всё заходило и в один миг газ потух. Мы все побежали в жёлтую столовую, откуда был слышен шум, и нашли все окна перелопнувшими, стены дали трещины в нескольких местах, люстры почти все затушены, и всё покрыто густым слоем пыли и извёстки. На большом дворе совершенная темнота, и оттуда раздавались страшные крики и суматоха. Немедленно мы с Владимиром побежали на главный караул, что было нелегко, так как всё потухло и везде воздух был так густ, что трудно было дышать. Прибежав на главный караул, мы нашли страшную сцену: вся большая караульная, где помещались люди, была взорвана и всё провалилось более чем на сажень глубины, и в этой груде кирпичей, извёстки, плит и громадных глыб сводов и стен лежало вповалку более 50 солдат, большей частью израненных, покрытых слоем пыли и кровью. Картина раздирающая, и в жизнь мою не забуду я этого ужаса!

В карауле стояли несчастные финляндцы, и, когда успели привести всё в известность, оказалось 10 человек убитых и 47 раненых. Сейчас же вытребованы были роты первого батал (ьона) Преображенских, которые вступили в караул и сменили остатки несчастного финляндского караула, которых осталось невредимыми 19 человек из 72 нижних чинов. Описать нельзя и слов не найдёшь выразить весь ужас этого вечера и этого гнуснейшего и неслыханного преступления. Взрыв был устроен в комнатах под караульной в подвальном этаже, где жили столяры. Что происходило в Зимнем дв (орце), это себе представить нельзя, что съехалось народу со всех сторон. Провели вечер у Папа, в комнатах Мари. Мама, Слава Богу, ничего не слышала и ничего не знала, так она крепко спала во время взрыва.

В 1/2 12 вернулись с Минни домой и долго не могли заснуть, так нагружены были все нервы и такое страшное чувство овладело всеми нами. Господи, благодарим Тебя за новую Твою милость и чудо, но дай нам средства и вразуми нас, как действовать! Что нам делать!» (390, 1995, т. VI, с. 350). О полном смятении в обществе свидетельствует и запись великого князя Константина Константиновича в своём дневнике 7 февраля: «Мы переживаем время террора с той только разницей, что парижане в революции видели своих врагов в глаза, а мы их не только не видим и не знаем, но даже не имеем ни малейшего понятия о их численности… всеобщая паника» (41, ф. 253, д. 16, л. 101).