Глава 18

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Глава 18

А затем я отправилась в Нью-Йорк, чтобы посмотреть на свою первую внучку Марису. Гого уже снова ожидала ребенка[175].

Мариса ползала по полу и издавала странные звуки. Я остановилась в «Плазе» и вот, надев свое лучшее, новое и самое элегантное пальто, собиралась пересечь Пятую авеню и дойти до нужного дома. Был День святого Патрика.

Эльза Скиапарелли со своими внучками, 1949

Кто не видел Нью-Йорк в День святого Патрика, не знает Ирландию. В этот день Нью-Йорк предоставлен ирландцам, а поскольку они большей частью служат в полиции, атмосфера царит веселая и спокойная. Все собираются на Пятой авеню, и движение транспорта по ней полностью перекрыто. Группы, ассоциации, общества дефилируют бесконечным потоком под звуки фанфар, размахивая флажками. Перед каждой колонной двигается невообразимая фигура, которая, кажется, сошла со сцены «Фоли-Бержер» или из кордебалета Билли Роуза[176] и олицетворяет мечту полка, затерянного в захолустье. «Маленькие полковники» одеты в маскарадную военную форму: медвежья шапка и золоченые пуговицы на белой, красной, синей одежде, доходившей до бедер. Внизу соблазнительные женские округлости прикрыты шелковыми чулками, и все это принимает «военный» вид лишь благодаря ботинкам. А все вместе это напоминает венгерскую оперетту. Маршируют они как цирковые пони с крайне серьезным видом – целиком поглощены своей ролью, крутят в такт музыке длинными жезлами.

Все население Нью-Йорка в День святого Патрика одето в зеленое. Я перехожу Пятую авеню посреди толпы и все время задаю себе вопрос, почему на меня оборачиваются; начинаю неловко себя чувствовать. В этот момент один прохожий смотрит на меня и кричит:

– Вы что, с ума сошли?!

– Почему? – спрашиваю невинно. – Что я сделала плохого?

– Боже мой, да вы что – не знаете, что одеты в оранжевое?![177]

К счастью, я уже подходила к дому Гого, а когда возвращалась обратно, была уже одета во все черное.

Мариса Беренсон, внучка Эльзы Скиапарелли, 1972

Мариса Беренсон в фильме Боба Фосса «Кабаре», 1972

Мариса Беренсон в фильме Стэнли Кубрика «Барри Лондон»

Позже я рассказала эту историю во время приема в своем бутике Арту Бухвальду[178], и мне казалось, что раньше никогда его не встречала.

– А память у вас на лица, несомненно, столь же слабая, как на исторические факты, – попенял он. – Вы не припоминаете, что видели меня?

Откровенно говоря, не помнила; я знала только его блестящие хроники в «Геральд Трибюн», которые читала каждое утро, и благодаря своему юмору они помогали мне спокойнее воспринимать плохие новости на других страницах.

– Мне поручено доставить вам большой букет в отель «Пьер», – начал он. – Я был в то время беден и считал каждую копейку. Вы сами открыли мне дверь, и я увидел комнату, всю заставленную цветами, казалось, движешься по лабиринту из цветов. Вы дали мне на чай и вернули букет, сказав, чтобы я подарил его тому, кого люблю. Вот я и принес маме. Он был прекрасен и выглядел таким дорогим, что мама заподозрила неладное: где же это я такой раздобыл? А когда сказал, что мне отдала его мадам Скиапарелли, подозрения ее усилились.

«Обманщик!» – крикнула она и закатила мне пощечину.

Последний раз, когда была в Нью-Йорке, я получила огромный букет роз цвета «шокинг», к нему была приложена карточка Арта Бухвальда, в которой он написал: «Жаль, что не могу принести сам, тем более, заработать десять су!» Я ответила: «Спасибо! Мне тоже!»

Во Франции, как, впрочем, и везде в то время, происходило множество социальных волнений. У людей появилась привычка говорить в шутку, что единственный момент спокойствия – когда правительство в отставке и не голосует за очередной закон.

При приеме на работу люди непрерывно заполняли бесчисленные формуляры, тем не менее нужды трудящихся не удовлетворялись бюджетными ассигнованиями государства. Все предпочли бы получать более высокую зарплату. К примеру, моему шоферу понадобилось вылечить зуб, и я спрашиваю его, почему он не идет к зубному врачу, и выяснилось, что только часть затрат на лечение покрывается социальной страховкой, а он не может собрать остальное. Я предложила ему взять эти расходы на себя. Счет достиг семидесяти пяти тысяч франков, а государство оплачивало семь тысяч!

Шляпа с вырезами для глаз от Скиапарелли, 1949

В июле 1949 года я приступила к подготовке зимней коллекции. Для тех, кто этого не знает, сообщаю: зимняя коллекция готовится в изнуряющую летнюю жару. Один вид мехов и шерстяных тканей вызывает слабость в коленях, а в старых парижских зданиях не установишь кондиционеры. Иногда нам приходилось приносить в комнату огромные куски льда и ставить посреди помещения. Ну а летняя коллекция готовится среди зимы, при всех зажженных лампах, и молодые девушки, наполовину обнаженные, дрожат в купальных костюмах. Как раз в июле этого года повсюду проходили забастовки, обычно они случались в самые неподходящие моменты: прибывали туристы, наступало время каникул или готовилась коллекция.

В швейной промышленности прекратили работу за две недели до презентации коллекции, некоторые – против своей воли. Только закройщик и старшая портниха оставались в ателье, и одни продавщицы и манекенщицы внизу. Я решила: что бы ни случилось, презентация состоится в назначенный день и час. Все присутствовавшие работали с пылом и хорошим настроением, как будто участвовали в огромном пари. Мы успели вовремя, но что это была за коллекция! Как рекламный ход это было сенсационно: на каких-то манто нет рукавов или одного рукава; везде мало пуговиц, во всяком случае, отсутствуют петли, поскольку это кропотливая работа – метать петли. К платьям булавками были прикреплены рисунки моделей, образцы ткани – к кисее, чтобы обозначить цвет вещи. Тут и там записанные от руки инструкции и объяснения. Это была самая дешевая коллекция из всех, сделанных мною, и распродалась на удивление хорошо. К тому же она возымела свое действие: наутро все служащие вернулись на работу.

Мне всегда завидовали, что бы я ни сделала, как бы ни лезла из кожи, мне очень везло, и я благодарю Бога, в которого верю, благодарю Его за то, что наделил меня несокрушимым чувством юмора. В отличие от многих женщин я никогда не получала ценных подарков, драгоценностей, серебра, материальных благ. Но мне доставались подлинные, ценные дары – привязанность и дружба, а еще большое чувство ответственности. Я задушила бы некоторых дам, которые говорили мне со снисходительной любезностью: «Как я вам завидую и как это, должно быть, забавно – заниматься вашим ремеслом!» Увлекательно – да! Забавно – нет!

Я ничего не получила по завещанию, кроме броши, принадлежащей моей крестной, но брошь эта до меня так и не дошла. Однажды жарким вечером, когда я сидела в своем саду и беседовала с Надей Жорж-Пико, которая ожидала ребенка – у нее были уже две большие дочери, – она мне сказала: «Я вас так люблю, что впишу в свое завещание! Вы – друг плохих дней, а в хорошие вас нет рядом. Никогда мне не пишете, а если грустно – чудесным образом появляетесь. Я завещаю вам то, что мне дороже всего на свете…» Передо мной мелькнуло видение, и я навострила уши, потому что Надя собирала дивные драгоценности, близкие мне по вкусу.

А она продолжала: «…Моих двух дочерей». О Боже, да их вскоре будет три! Конечно, с ее стороны это искренний душевный порыв, теперь признаю, но в тот момент с трудом удержалась от смеха.

Наконец настал момент рассказать, как со Скиап сыграли очень скверную шутку. За два года до этого она встретила привлекательную даму, малоизвестную в Париже. Эта особа хотела поселиться в столице, развлекаться и знакомиться с людьми. Она заинтересовала Скиап, которая находила ее симпатичной и помогла установить нужные связи. Вместе они провели много приятного времени на светских вечеринках или у Скиап. Однажды мы ездили к ней на Ривьеру, и поездка на редкость удалась. Тем летом Скиап хотелось провести время спокойно, уединенно, и для этого удалилась в свой дом в Хаммамете. Тем не менее она согласилась остановиться на несколько дней у новой приятельницы на юге Франции.

К тому времени эта дама сделалась известной хозяйкой салона и принимала много гостей, которых американцы с юмором называли «общество-кафе» («Caf? society»).

Скиап приехала с опозданием, и ей указали приготовленную для нее комнату. Другие комнаты с сейфами, запиравшимися на ключ, были заняты двумя парами – американо-бразильской и английской. Дом, как всегда, был богемным и экстравагантным, слуги предупредительны, бассейн великолепный. Пока она переодевалась, хозяйка позвонила ей несколько раз, что гости уже пришли. Скиап стремительно спустилась, оставив все на столе для закусок, служившем ей туалетным столиком. Обед прошел не слишком весело. Скиап посадили между Жаном Прувостом[179] и Эльзой Максвелл[180], и по всей видимости, никто не покидал террасы. Вечер закончился сравнительно рано, и лишь несколько человек, среди них и Скиап, еще танцевали.

В момент, когда Скиап поднималась, чтобы идти к себе и ложиться спать, раздались крики: «Ограбили!» На полу в комнате одного из гостей валялись пустые футляры. К счастью для него, он был хорошо застрахован. Хозяйка держала свои драгоценности, в том числе подаренный ей большой бриллиант, в сейфе, который не тронули. У Скиап не хватало одной броши с бриллиантами, она обычно надевала ее в качестве талисмана: эту брошь нарисовал Картье, и она имела вид Большой Медведицы («собранной», если помните, на лице Скиап – из ее родинок). Пропали также жемчуг, сапфир, брошь-клипс с рубинами, более забавная, чем дорогая, и, наконец, две броши-клипсы, недорогие, но с рисунками из маленьких бриллиантов в виде эмблем Англии, Шотландии и Ирландии. Не взяли две золотые коробочки работы Фаберже, очень дорогие. Скиап не была застрахована и на следующий день написала заявление в полицию с подробным описанием пропавших вещей. По сравнению с другими гостями не только на этой вилле, но и на соседних она пострадала не сильно.

Приехала полиция, и хозяйка отправила всех в комнату поблизости от бассейна. Господа встретили это без удовольствия, ведь теперь больше нельзя пить бесплатно, не спрашивая разрешения у метрдотеля.

Через два-три дня после кражи Скиап случайно нашла на своем столе две маленькие броши-клипсы, которые считала украденными. Она купила их в магазине «Старая Россия» за двадцать тысяч франков. Скиап сообщила об этом немедленно всем в доме. Но ее умоляли молчать, потому что броши были совсем недорогими, а из-за этого сюда снова приедет полиция. Скиап совершила ошибку и уступила, т. к. видела в тот момент, в каком состоянии находились нервы хозяйки дома. Происшедшее дальше поистине можно назвать скерцо Вельзевула!

Скиап, жаждущая отдохнуть и сменить обстановку, уехала в Хаммамет. Она путешествовала одна, и шофер оставил ее на аэродроме. В момент, когда пассажиров пригласили подняться на борт самолета, двое полицейских в штатском арестовали ее – по приказу некоего М. К. Скиап отвели в штаб-квартиру полиции, где пятеро инспекторов из мобильного отряда полиции принялись грубо ее допрашивать, как иногда показывают в некоторых голливудских фильмах. Пришлось собрать все свое хладнокровие, чтобы терпеливо отвечать. Конечно, в сумке были найдены те две броши, и это «открытие» исполнило полицейских уверенности. Они перерыли все личные вещи в ее сумке, затем позвали женщину, чтобы та раздела ее полностью, вплоть до шляпы и туфель. «Руки прочь! – воскликнула Скиап. – Мне никогда никто был не нужен, чтобы раздеться!» Ее реакцию трудно было предвидеть: в тот момент она испытывала нечто вроде удовольствия при виде того, как эти глупые ищейки ставят себя в смешное положение. Они нашли еще несколько долларов, она, как и многие, всегда брала с собой в путешествие какие-то деньги. И еще доллары, переданные одной женщиной в уплату за платье и предназначенные для передачи в Дом моды; наконец, тревелер-чек довоенных времен.

Вся эта процедура была бессмысленна, потому что Скиап ехала из Франции во французский протекторат. Путешествия, прежде источник удовольствия, стали предметом забот. Когда, наконец, признают, что границы и формальности на границах принадлежат прошлому?

Через шесть часов, на протяжении которых Скиап сохраняла власть над собой, она как на пружине соскочила со стула и, исчерпав все запасы юмора и терпения, спросила у начальника всей команды: «А кто вернул эти броши мне на стол?»

Этот вопрос произвел ошеломляющий эффект: они немедленно решили отправить Скиап домой. Под резкими вспышками магнезии один полицейский даже имел нахальство обнять ее, чтобы вместе сфотографироваться. Журналисты разместились даже на деревьях. Пока полицейские везли ее на виллу, они всячески выказывали предупредительность, пытались затеять вежливую беседу, но Скиап не произнесла ни слова. Дай она себе волю, превзошла бы всех бешеных фурий.

Всего один из гостей ожидал ее на вилле. В один момент новость о ее допросе распространилась по всему миру, пресса и радио говорили только об этом. Карикатурист Дон пришел ей на помощь, отыскал адвоката и созвал прессу. На следующее утро, очень рано приехала полиция, чтобы принести ей свои самые искренние извинения. Скиап разговаривала по трансатлантической связи с дочерью в Нью-Йорке, и ей удалось ее успокоить. Легко представить, как волновалась Гого.

Позже в тот же день Скиап отправилась на коктейль в «Карл-тон», в Канне. Дворец был полон, все ее верные друзья обступили ее, недавние держались в сторонке. Непрерывно звонил телефон, она получила сотни писем с выражением сочувствия и симпатии, а также возмущения. Один старый, незнакомый ей господин, живущий в Бургундии, писал: «Впервые в жизни, а мне семьдесят лет, стыдно, что я француз». Депутат от департамента Сены Фредерик Дюпон проехал четыреста километров, чтобы спросить, не может ли быть чем-нибудь полезен. Некоторые газеты, опубликовавшие вначале лживые отчеты, теперь напечатали истинные факты, другие этого не сделали, – очевидно, не очень-то приятно садиться в лужу. Скиап и ее адвокат отправились к шефу полиции, и тот принес ей официальные извинения, слащаво притворяясь, что был не в курсе инцидента.

– Как вас зовут? – спросила Скиап.

– М. К., – ответил он.

– Но это то же самое имя, которое мне назвали ваши люди при аресте на аэродроме.

Тогда он признался, что действовал по доносу, поступившему из виллы.

– Это кто-нибудь из прислуги? – осведомилась Скиап.

– Нет, это не прислуга.

В конце того же дня к Скиап пришел адвокат в сопровождении журналиста из ежедневной многотиражной газеты, который не смог присутствовать на пресс-конференции. Теперь он был решительно настроен рассказать всю правду миллионам читателей, не понимавших, что же все-таки произошло.

Приехала одна французская пара, – их не было, когда все происходило, – предложила Скиап свое гостеприимство, и она провела у них на вилле четыре дня. Принц Колонна и итальянский консул пригласили ее на завтрак и несколько раз совершили с ней прогулки вдоль моря, чтобы успокоить ее нервы.

В поезде, который доставил ее в Париж, она встретила улыбающегося Мориса Шевалье.

В конце концов эта интермедия закончилась тем, что отпуск был испорчен, и по мере приближения к Парижу Скиап все больше беспокоила реакция ее сотрудников с Вандомской площади после чтения газет. Сама-то она рассматривала инцидент свысока – так Юпитер бросил бы взгляд на паука, запутавшегося в паутине.

По приезде она узнала, что горстка коммунистов попыталась устроить манифестацию перед домом 21, и ее буквально прогнали сотрудники бутика. Хорошо, что она вернулась так быстро.

Полиция, которая так грубо ошиблась, объявила тогда, что она арестовала вора, некоего Спаду, красивого парня в стиле Тарзана, обладающего искусством хорошо лазать. Как писали газеты, Спада рассказал настоящий любовный роман и описал свою грусть при виде того, как развлекаются богатые люди. Он утверждал, что ему нужны деньги, чтобы жениться, и его патетический рассказ, по-видимому, растрогал романтичную полицию. Моя секретарша ходила опознать мои драгоценности и вернулась в полном ужасе. Этому Тарзану предложили кресло, во время допроса любезно протягивали стаканчик или сигарету и справлялись, хорошо ли он себя чувствует. Все драгоценные изделия разломаны, камни собраны в одну сторону, жемчужины сняты с нитей и, перемешанные, лежали в шляпе. Тарзана посадили в тюрьму, он таинственным образом бежал, но его снова поймала итальянская полиция.

Один парижский журналист, обычно занимавшийся модой, а иногда скандалами, американский юморист Людвиг Бемелман, прозвал его Портняжным Франкенштейном и написал после побега Спады статью в газете «Комба», которая завершалась словами: «Да здравствует Спада!».

Так закончилась эта история, подобно басне Эзопа, переведенной Арсеном Люпеном[181], но в ней заключена мораль. В Италии говорят: «Скажи мне, кто твой друг, и я скажу, кто ты».

Большинство драгоценных украшений так никогда и не нашлись, но броши с английской короной, шотландским чертополохом и ирландской розой с тех пор лежат у меня в Париже на туалетном столике.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.