VI. ЕЛИЗАВЕТА ПЕТРОВНА 1741-1761 годы

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

VI.

ЕЛИЗАВЕТА ПЕТРОВНА 1741-1761 годы

Она имела разума, жизнерадостности и живости достаточно, чтобы приноровиться к французскому гению.

Кампредон

Кажется, что она была рождена для Франции, поскольку любила только внешний блеск.

Лефорт

Императрица Елизавета Петровна весьма отличалась от смуглой, суровой и мужеподобной Анны Иоанновны. Она была сама женственность. От своего отца Петра Великого унаследовала высокий рост, взрывной темперамент и энергию. От матери Екатерины I получила вспыльчивый, но добрый характер. От обоих унаследовала эмоциональность и большой запас жизненных сил. Петр Романов дал ей неистощимую, поистине эпическую жизнеспособность, Марта Скавронская — крестьянскую силу.

Уже в двенадцать лет у нее была прекрасная фигура. Елизавета была полна грации и излучала озорство и живость. Девушкой она любила болтать о чем-нибудь веселом, всегда была в добром расположении духа и ни на минуту не оставалась спокойной, постоянно находясь «одной ногой в воздухе», как писал о ней один саксонский священник. Внешностью она напоминала мать, чья массивная конституция, выразительные глаза и розовые щеки привлекли даже русского царя. Черты лица Елизаветы нельзя было назвать правильными — нос у нее был широк и довольно курнос, но большие живые глаза, «так похожие на глаза большой веселой птицы», были восхитительны. У нее были роскошные волосы каштанового оттенка, чистая кожа, белые зубы и маленький, хорошо очерченный рот с полными красными губами, цвет которых привлекал даже без помад. Говорили, что курносый нос совсем ее не портил. Это была откровенно привлекательная женщина, даже при некоторой своей вульгарности. Ее сексуальная привлекательность не отличалась утонченностью и интеллектуальностью — но противостоять ей было невозможно.

Характер тоже очаровывал. Казалось, Елизавета излучала веселье. Всегда учтивая и дружелюбная — что шло от сердца, — она была приветлива и общительна, конечно, всегда сохраняя должное достоинство. Никто не ощущал, как с Екатериной, что благожелательность императрицы объясняется расчетом. Ее улыбка не могла, как сказал Мэссон про улыбку Екатерины, «соответствовать случаю». У Елизаветы в самой натуре было делать людей счастливыми. В ее веселости было что-то игривое, но ненормальной эта веселость не казалась. Вот что миссис Рондо сказала о Елизавете, тогда еще царевне: «Я чувствовала к ней благоговейную любовь, и это сделало мой визит к ней удовольствием, а не церемонией. Приветливость и мягкий характер заставляют проникаться к ней любовью и уважением. На публике она неподдельно весела, кажется, у нее кружится голова от веселья, — но в личной беседе я услышала в ее словах столько здравого смысла и логических доводов, что убедилась, насколько неправильный вывод поначалу сделала о ее поведении. Она кажется легка в обращении. Я говорю «кажется», поскольку кто знает, что у нее в самом деле на сердце».

Миссис Рондо оказалась права в своих сомнениях. Елизавета без меры любила удовольствия. До самого последнего часа ее жизни удовольствия составляли предмет ее главных интересов. Она жила словно в вихре поиска новых удовольствий везде и в любое время. Ей не хватало знаний — до конца своих дней она считала, что до Англии можно добраться не пересекая моря. Вряд ли она читала книги, кроме религиозных, напечатанных особым крупным шрифтом. Елизавета не любила работать, самые неотложные дела она откладывала на месяцы и даже не взяла на себя труд ответить на два письма от Людовика XV, написанные им собственноручно. Елизавета предпочитала сплетни и компанию дам. Из серьезных вещей с почтением относилась лишь к религии. От безудержного веселья Елизавета внезапно переходила к долгим периодам набожности. Ее рвение к паломничеству и церковным праздникам в такие периоды были серьезным испытанием для всего двора. Елизавета при этом довольно часто посещала монастыри, где делала недолгие остановки.

При всей привлекательности императрицы ее фривольность, естественно, вызывала недовольство. Ее популярность при дворе и в армии не знала границ, девушкой она часто посещала казармы и была крестной матерью для всех солдатских детей, но с нашей стороны было бы справедливым дать высказаться и ее врагам, которые относились к ней более трезво и осторожно. Хитрый французский посол Ла Шетарди, которого пришлось выслать за его махинации, говорил, что Елизавета фривольна и расточительна и что на нее нельзя положиться; что она «посвятила себя чувственным наслаждениям». Лорд Макартни, прибывший в Россию вскоре после ее смерти, в своем докладе отзывался о ней очень враждебно. «Эта императрица, — писал он, — в своих женских недостатках и самонадеянности не знала границ. Она была чересчур большого мнения о своей внешности и столь ревниво относилась к другим красавицам при дворе, что это становилось в ее глазах преступлением. Разрешая себе всякие излишества в грехах и не сдерживая свой характер, она было непоколебимо сурова с теми, кто, следуя ее примеру, разрешал себе то, что разрешала она. Она расточительна, несдержанна, мстительна и неразборчива».

Для некоторых нелицеприятных оценок Макартни было основание. Да, она была расточительна — но ее преемники на русском троне имели много причин благодарить ее за это. Да, она была тщеславна, а иногда и сурова, и это хорошо доказывает случай с госпожой Лопухиной. Лопухина была хорошенькой, слишком хорошенькой, чтобы это было безопасно в подобных обстоятельствах, и однажды появилась на балу — из бравады или но недомыслию — в розовом платье и с розовыми розами в волосах, тогда как в розовом была сама Елизавета, а этот цвет запрещалось использовать придворным дамам, поскольку он был любимым цветом императрицы. На виду у всех придворных Елизавета заставила Лопухину встать на колени, приказала слугам принести пару ножниц и срезала злосчастные розы вместе с локоном волос, на которых они держались. После этого Елизавета отвесила Лопухиной пару свирепых пощечин и отправилась танцевать дальше. Когда ей доложили, что несчастная девушка упала в обморок, Елизавета просто пожала плечами и произнесла: «Она только получила то, что заслужила, маленькая дурочка».

Да, Елизавета была тщеславна, и это ее качество проявилось еще ярче, когда она стала старше и красота ее увяла; в последние годы жизни она была капризной и щеки ее камеристок часто алели от пощечин. Но императрица быстро прощала и в глубине души была добрым человеком. Ей доставляло удовольствие выступать в роли миротворца — так же как и в роли свахи. Императрица ненавидела кровопролитие, плакала при каждом известии о победе своей армии (ее эмоциональную слабость Анна Иоанновна никак не могла понять), не разрешала казнить опальных политиков, заботилась о хорошем обмундировании солдат и, когда узнала, что Лиссабон разрушен землетрясением 1755 года, повелела отстроить часть города за свой собственный счет, хотя Россия не имела никаких дипломатических отношений с Португалией.

Лорд Макартни пишет о неразборчивости. Это можно понимать либо как неразборчивость в средствах достижения цели, либо как неразборчивость в любовных связях. Первое следует сразу же отбросить — при всех своих недостатках Елизавета была безукоризненно честным человеком. А вот насчет любовных связей приходится признать, что, изобразив ее в обнаженном виде еще совсем маленькой девочкой, Каравак точно предсказал ее позднейшую нескромность — однако, если судить с чисто арифметической точки зрения, ее любовный список гораздо меньше, чем список Екатерины, которой Макартни восхищался. Он пишет о невоздержанности. Может быть, но не в смысле алкоголя. Малодушие? Вряд ли — несчетное число раз она демонстрировала свое мужество, так же как и щедрость. Непостоянство? Это может показаться невероятным, но она сохраняла привязанность даже к своим оставленным любовникам.

А вот в чем нельзя усомниться — так это в том, что Елизавета отличалась редкой леностью. Ничто не доставляло ей большего удовольствия, как сидеть или лежать в нижнем белье, беседуя со своими дамами. Главными среди этих дам и центром всех дворцовых интриг были Мавра Егоровна Шувалова, Анна Карловна Воронцова, Настасья Михайловна Измайлова и некто Елизавета Ивановна, таинственная и вызывающая некоторое подозрение пожилая женщина, которую императрица использовала для различных щекотливых поручений и кого проницательный граф Строганов назвал «министром странных дел», по аналогии с постом канцлера, который был министром иностранных дел. За исключением воскресных дней и выходных, императрица редко покидала свои апартаменты, хотя двор должен был являться в шесть часов в прихожую независимо от того, выходила к ним императрица или нет. Придворные дамы, чтобы скоротать эти скучные часы, играли в карты.

Жизнь Елизаветы была крайне неупорядоченной. В то время как распорядок дня предусматривал для придворных дам обед в полдень, ужин в шесть, а сон в десять, сама императрица часто обедала в 5 —6 часов дня, спала после обеда час или два, ужинала в час или три утра и отправлялась в кровать после восхода солнца (часто даже в семь часов). Когда Елизавета уходила к себе, то часто лежала не засыпая, в то время как с полдюжины ее дам тихо переговаривались у кровати, мягко щекоча ей подошвы[20]. Очень многие стремились попасть в постоянный состав щекотальщиц, поскольку эти вечерние часы давали превосходную возможность передать личные просьбы и испросить милость для кого-либо.

Спальня императрицы была во власти таинственной фигуры по имени Василий Иванович Чулков, бывшего истопника при дворцовых печах, которого подняли до звания камергера. Каждый вечер он приходил с матрасом и подушками и проводил, словно собака, ночь у изножья кровати императрицы. На рассвете, когда после ухода щекотальщиц приходили Разумовский, Шувалов или кто-либо, кто был в данное время фаворитом, Чулков оставался в комнате. В полдень Елизавета поднималась с кровати и очень часто находила Чулкова сладко спящим. Рассказывают, что она его обычно будила, вытаскивая подушку из-под головы или щекоча у него под мышками. Обычно он, поднявшись, гладил ее плечо, называя «дорогой белой лебедью».

Но хотя умственно императрица и была ленива и почти не способна сосредоточиться, ее физическая энергия была неукротимой.

Елизавета очень любила танцевать. Это было частью ее натуры; ее жизнь сама была словно танец. Все современники признают ее несравненной и наиболее грациозной танцовщицей своего времени — и императрица следила за тем, чтобы двор имел возможность в этом убедиться. Балы проходили очень часто. Элегантная сдержанность менуэта, который впервые появился в Париже в 1650 году, стала популярной в Санкт-Петербурге так же, как и прочих европейских столицах. На своих придворных балах Елизавета чередовала его с кадрилью, с английским придворным танцем, который она очень любила, с полонезом и дикой русской пляской. Ни мало ни много — четыреста пар обычно принимали участие в балах в огромных помещениях дворца, благоухающих от цветущих апельсиновых деревьев и охлаждаемых иллюминированными фонтанами и каскадами.

Для того чтобы придать своим балам более официальный дух, императрица поддерживала существовавшую со времен Анны Иоанновны традицию кадрилей в маске. Обычно на балу было четыре кадрили; в каждой участвовало двенадцать — шестнадцать пар, помимо ведущей пары. Каждую кадриль следовало танцевать в отдельной маске. К примеру, в 1739 году, во время одной из свадеб при дворе Анны Иоанновны в первой кадрили, которую вели жених и невеста, все были одеты в оранжевое домино, маленькие оранжевые шапочки с серебряной кокардой; маленькие кружевные рюши оранжевыми тесемками были повязаны вокруг шеи. Во второй кадрили, которую вела Елизавета, все были облачены в зеленые домино с золотыми кокардами. Во время третьей кадрили танцующие были в розовом и с серебристыми кокардами. Перемена нарядов сделала бы праздник веселее, но, к сожалению, жесткий этикет по рангу и следованию иногда весьма мешал живости процессии. Когда Екатерина в 1744 году впервые прибыла в Петербург, она пришла в восхищение от великолепной и увлекательной жизни двора, но горько сетовала на «неприятные» балы.

К примеру, маскарад после свадьбы Екатерины начался в семь часов вечера. Четыре кадрили были в масках, цвета при этом шли в следующем порядке — сначала розовый и серебряный, затем белый и золотой, после этого синий и серебряный и, наконец, желтый и серебряный. Когда Екатерина вошла в зал для балов, она обнаружила, что танцевать нужно с определенным партнером и с определенного места, указанного на полу. «Но, — писала она, — для меня было очень трудно подчиняться этим указаниям, поскольку на балу не было ни одного дворянина, который был бы способен танцевать. Всем этим людям было от шестидесяти до девяноста лет, и самым старым был маршал Ласу, мой партнер. Это было так неприятно, что я чуть не заплакала».

Несчастная Екатерина: галантный пожилой дедушка, как и его сверстники, был совсем неподходящей компанией для живой девушки шестнадцати лет на ее свадебном балу. Екатерина попросила распорядителя дать ей другую пару; он передал ее просьбу императрице, но та повторила свое распоряжение, что пары не могут меняться, и потому Екатерине пришлось начать танцевать с престарелым маршалом. Этот бал проходил в Зимнем дворце. Следующим вечером такие же кадрили повторились в Летнем дворце. В Зимнем дворце ужин подавался в галерее, на полукруглых столах, поставленных вокруг фонтана, навевающего прохладу. В Летнем дворце было множество маленьких столиков, за которые каждый мог сесть по желанию. Вечером после этого был маскарад для народа; за маскарадом последовала театральная комедия, которую играли французские актеры. В промежутках все желающие могли утолить голод или жажду, закусывая в маленьких домиках. Вторая часть пьесы закончилась только в три часа ночи. На следующий вечер празднеств состоялся еще один бал, за которым последовал фейерверк.

Осенью и зимой того года фейерверк следовал за фейерверком. В неделю их проводили по два, по очереди — один при дворе, а один в каком-нибудь из домов. В императорских дворцах существовал распорядок на всю неделю: в воскресенье — бал, в понедельник — театральное представление, часто балет или опера, дворцовый маскарад давался в среду, комедию смотрели в четверг. Екатерина писала, что, хотя придворные притворялись, что рады всем этим балам, на самом деле считали их скучными, поскольку, несмотря на маскарадные маски, на балах было слишком много правил. Поскольку на балы приходило мало людей, залы дворца всегда казались пустыми, тогда как на балы в частных домах народ набивался битком.

Но маскарады не единственное, что внесла Елизавета в балы. На протяжении всего ее правления русский двор вынужден был мириться с особенностями характера самой Елизаветы. Хотя эти особенности были безобидными, но ярко говорили о самолюбовании императрицы. Это было довольно странно, поскольку самовлюбленной Елизавету назвать было нельзя. Но она очень гордилась красивой формой своих ног и маленькими ступнями (даже критически к ней настроенная Екатерина говорила, что у Елизаветы была маленькая ножка), и, чтобы продемонстрировать это другим, она часто надевала мужскую одежду. Для этого она ввела то, что назвала «метаморфозами», когда на балах мужчины одевались женщинами, а женщины мужчинами. Если вспомнить о весе, размерах и сложности бальных нарядов того времени, то стоит пожалеть иностранных дипломатов, которые находили присутствие на балах самой трудной из своих обязанностей в России. Иногда подобные «метаморфозы» проводились дважды в неделю. Единственным временем, когда придворные могли быть спокойны, что им не объявят про новые «метаморфозы», были дни поста, в которые набожность императрицы превалировала даже над ее любовью к развлечениям.

На «метаморфозах» дамам разрешалось одеваться так, как они хотят, за исключением костюмов паломников, чего не допускала религиозная душа Елизаветы, и костюмов клоунов, которые она по каким-то причинам считала неприличными. Сама Елизавета обычно одевалась французским мушкетером или казачьим гетманом. Ее любимым костюмом, однако, было платье, которое напоминало об ее покойном отце. Елизавета любила наряжаться голландским матросом и требовала обращаться к ней «Михайловна», в память о том времени, когда Петр Великий работал на верфи в доках Заандама в Голландии под именем Петр Михайлов (или Петр Бааз, как называли его голландские матросы).

Многие относились к «метаморфозам» с отвращением, но Елизавета всегда сама выбирала своих гостей, так что проигнорировать их было невозможно. Часто происходили неуклюжие и смешные сцены. Мужчины выглядели в женских нарядах жалко, а дамы чувствовали себя в брюках неловко; великолепно чувствовала себя только императрица, которая выглядела величественно. Как правило, мужчины при «метаморфозах» находились в мрачном расположении духа, а женщинам приходилось опасаться, что их собьет с ног кто-нибудь из «ужасных колоссов», как выразилась Екатерина II, поскольку мужчины двигались очень неуклюже в своих громадных колоколообразных юбках. Как бы дамы ни старались, во время танца их часто толкала юбка — или даже две, — когда танец требовал от них приближаться к мужчинам.

Во время одной из подобных «метаморфоз» Екатерина танцевала полонез с Сиверсом, камергером, наряженным в колоколообразную юбку, подаренную ему лично императрицей. Когда, поворачиваясь, Сивере подал Екатерине руку, танцевавшая позади него дама была сбита его юбкой. Она упала, при этом толкнув Екатерину, и та наступила на юбку Сиверса. Сивере запутался в своей юбке, оступился, и вот уже все трое лежат на полу, причем Екатерину полностью накрыла юбка Сиверса. Пришлось помогать всем троим подняться, поскольку они так запутались в наряде Сиверса, что, когда один из них поднимался, двое других падали.

Но подобные гротескные и не очень достойные сцены случались редко. И если кто-то ушибался или попадал в какую-нибудь неприятность, Елизавета, в отличие от Анны Иоанновны, была первой, кто выражал сочувствие и приходил на помощь. «Метаморфозы» были глупыми и совершенно ненужными; они возникли по внезапной прихоти императрицы и были вызваны ее веселостью и легкомыслием. «Метаморфозы» не говорили о каких-то ее болезненных склонностях, императрица просто развлекалась, и ей не приходило в голову подумать — забавно это для окружающих или нет.

Она была добрым человеком и часто устраивала развлечения для детей. Граф А.Р. Воронцов вспоминал, что она любила устраивать «балы» в собственных апартаментах для детей своих придворных. Обычно на них приглашалось от пятидесяти до восьмидесяти девочек и мальчиков, которые вместе ужинали, тогда как гувернеры сидели за отдельным столом. Императрица сама обычно смотрела, как ее маленькие гости едят и танцуют, после чего присоединялась к ужину с их родителями.

Двор беспрестанно переходил от одного развлечения к другому, проводившимся в разных местах. В придворном журнале за 1743 год мы можем найти следующие записи: 5 сентября — большой праздник в Зимнем дворце, б сентября — комедия и иллюминация в Летнем саду; 15 сентября еще один грандиозный праздник, 7 октября — обед, ужин и различные развлечения в соседнем с Летним дворцом доме, с 8 по 10 октября — грандиозная охота в Царском Селе, И октября — праздник в новом дворце между Царским Селом и Санкт-Петербургом. Иногда проводились праздники на воде: между островами двигалась богато украшенная флагами флотилия из яхт и гондол, во главе которой шли лодки с музыкантами. Для того чтобы подкрепить силы, высаживались, к примеру, на Каменном острове, где были беседки в китайском стиле, комнаты для балов, качели, карусели и театры на открытом воздухе. Иногда вся компания отправлялась на рыбную ловлю.

Так шел год за годом. Казалось, ничто не было способно остановить Елизавету в ее развлечениях, казалось, что в ней, как и в Петре, горит неугасимый огонь. Этот огонь начал спадать только тогда, когда обоим было уже за пятьдесят. Между двумя забегами на лошадях или на охоте Елизавета не отдыхала — она обычно собирала своих камеристок и фрейлин на лужайке и устраивала танцы с пением. Если она вдруг уставала, то обычно ложилась на ковер где-нибудь в тени и укрывалась шалями, после чего засыпала. При этом одна из придворных дам веером отгоняла от нее мух. Всем придворным приходилось соблюдать абсолютную тишину — если Елизавета просыпалась и слышала голос, в щеку нарушителя тишины ударяла направляемая сильной рукой туфля императрицы.

Фрейлины играли важную роль в дворцовой жизни, поскольку Елизавете нравилось окружать себя большой свитой. Даже когда она была еще царевной, у нее был собственный личный двор, хотя тогда Елизавета не могла давать приемов, поскольку сама должна была прислуживать Анне Иоанновне. При дворе царевны было два квартирмейстера, шталмейстер, девять камеристок, четыре гувернантки (или «мадам»), одна из которых руководила камеристками, два человека, что готовили ей кофе, девять музыкантов, дюжина певцов и множество лакеев. Когда Елизавета стала императрицей, ее свита, конечно, увеличилась — у нее было уже шесть камер-юнкеров и семь-восемь камергеров. Ее обер-церемониймейстером был Франсуа де Симон из Пьемонта, который после неудавшегося заговора в Париже бежал в Россию и стал церемониймейстером Екатерины I, после ее смерти в кандалах был отправлен с прочими опальными лицами в Сибирь и провел там несколько лет в неотапливаемой лачуге, где питался лишь разведенной в воде мукой. Но позднее его вернули, и он руководил слугами при дворе Елизаветы.

У каждого при дворе был свой ранг, все ранги отражались в табели о рангах. Определенному рангу в армии соответствовал определенный ранг в военно-морском флоте и на гражданской службе. Дворянское звание можно было получить как по рождению, так и заслужив его на государственной службе. Все дворяне считались равными; их отличала только подчиненность по службе. Таким образом, обычный солдат самого жалкого происхождения, если он вырос до высокого ранга в армии, на флоте или на гражданской службе, мог получить преимущественное положение по отношению ко всем князьям, графам и баронам, если они занимали более низкие посты. Служба в любом учреждении, даже невысокого уровня, ни в коем случае не умаляла дворянского звания человека, который там служил, — в то время как любой простолюдин, достигший определенного ранга, становился дворянином и передавал свое дворянское звание своим потомкам. Самые высокие ранги располагались в следующем порядке:

Армия — Флот — Гражданские

Класс 1: Генерал-фельдмаршал — Генерал-адмирал — Канцлер, действительный тайный советник 1-го класса

Класс 2: Генерал от инфантерии — Адмирал — Действительный тайный советник

Класс 3: Генерал-лейтенант — Вице-адмирал — Тайный советник

Класс 4: Генерал-майор — Шаутбенахт — Действительный статский советник

Класс 5: Бригадир — Капитан-командор    — Статский советник

Примечание. Чины приводятся в соответствии с уложением от 1722 года. 

Порядок старшинства зависел от даты присвоения ранга (кроме первых двух классов). Самые молодые армейские и морские офицеры имели преимущества по отношению к самым старым гражданским служащим каждого класса — что делалось, чтобы сохранить верховенство военных сил. Самыми нижними были звания прапорщика и коллежского регистратора, относившиеся к 14-му, самому низшему классу. Каждый класс имел определенные обязанности в официальных церемониях. Например, на свадьбу Екатерины и великого князя представители первых двух классов должны были приезжать в карете, сопровождаемой двумя слугами и не менее чем восемью лакеями — и даже большим числом, если позволяли средства. Собственный экипаж Елизаветы, который мать Екатерины II называла «настоящим маленьким замком», тянули восемь лошадей, которых вели под уздцы грумы. Позади кареты шли два пажа, держась за карету одной рукой. Напротив дверцы шли шесть негров и двенадцать слуг. Справа ехали верхом два генерал-адъютанта, слева — конюший. Позади ехала конная гвардия, ее возглавлял лейтенант с саблей, которая покоилась на седельной луке.

Помимо военных и административных градаций, была установлена также градация для придворных. Каждый, кто служил императрице или при императорских дворцах, имел свой пост в соответствии с уже упомянутой табелью о рангах. По ней во 2-м классе состоял обер-маршал двора, в 3-м — обер-шталмейстер, в 4-м — обер-камергер, в 5-м — камер-юнкер и церемониймейстер. Ранги охватывали всех, кто работал при дворе; конюший, обер-егермейстер и первый лейб-медик императрицы состояли в 6-м классе, лейб-медик в 7-м, надворный интендант в 8-м, надворный церемониймейстер и обер-кухенмейстер в 9-м. И так — до самого низа, до 14-го класса, к которому относились гофмейстер пажей, антиквары, казначеи и аудитор, квартирмейстер двора, аптекарь, консьерж и оружейник, кухенмейстеры и придворные цирюльники.

Теперь обратимся к фрейлинам. Они тоже попали в табель о рангах. Елизавета поместила их в 1-й класс, так что каждая фрейлина была равна фельдмаршалу и имела в церемониях те же привилегии, что и он. Камеристки не получали жалованья, хотя императрица часто дарила им ценные подарки. На груди они носили портреты своей повелительницы — это был любимый способ Елизаветы выказать свою милость. Императрица часто дарила свои украшенные бриллиантами миниатюрные портреты своим послам и фаворитам. Фрейлины же получали жалованье в шестьсот рублей вдобавок к тому, что за счет двора оплачивались их одежда, пища и предоставлялось жилье во дворце. В случае, если фрейлины выходили замуж не за дворянина, им оставлялось дворянское звание; Елизавета давала им приданое в шесть тысяч рублей. Вечером перед свадьбой, чтобы они не ели слишком много, их ужин подавался в спальню императрицы, в то время как будущий муж ужинал в компании мужчин. На следующий день новобрачные обычно приходили к императрице, чтобы поблагодарить ее за подарки, в этот день обычно проходил бал при дворе.

Помимо камеристок и фрейлин, при императрице служило множество других женщин из всех слоев общества. У этих дам не было ранга или каких-то особых отличий, но, как свидетельствуют воспоминания, они отличались редким высокомерием. Императрица давала им жалованье в четыреста рублей, брала на себя расходы на еду и проживание, а также предоставляла платья из своего собственного гардероба.

Иногда причуды императрицы бывали для придворных дам весьма неприятными. Однажды она внезапно приказала всем дамам постричься наголо. Дамы рыдали, но вынуждены были повиноваться. Затем императрица послала им всем черные, дурно сделанные парики, которые дамам предписывалось носить до тех пор, пока не отрастут волосы. Чтобы они не чувствовали себя в одиночестве, Елизавета повелела, чтобы городские дамы, прибывая во дворец, тоже надевали черные парики. Дамы выглядели при этом ужасно, поскольку их собственные отрастающие волосы поднимали парики вверх. Императрица объяснила свой поступок тем, что однажды в праздник она захотела появиться в напудренном парике, но потом обнаружила, что не может отмыть от пудры волосы; тогда она решила покрасить волосы в черный цвет, но пудра так и осталась заметной.

Впрочем, с другой стороны, остриженные наголо головы дали возможность дамам передохнуть от сложной работы по изготовлению замысловатых причесок по моде того времени. В 1744 году в моду вошел особенно вычурный стиль. Напудренные волосы оставлялись незавитыми, их зачесывали так, чтобы прикрыть голову, но открыть уши. Начинавшиеся над ушами завитые локоны свисали вниз, к щеке спускалась тонкая прядь, которую прикрепляли к ямочкам маленькой порцией клея. Четыре крупных локона собирали в шиньон на затылке. Кроме того, очень широкая лента обхватывала голову на дюйм выше лба; лента завязывалась узлами выше ушей, из этих узлов кончики ленты свешивались вниз вдоль шеи. В узлах по обеим сторонам головы крепко приклеивали цветы высотой 3 — 4 дюйма; более мелкие цветы крепились к кольцам и свисали вниз кругами до середины щеки. Вниз по шее шли еще ленты, некоторые из них доходили до талии. В целом для этой чудовищной прически использовалось около двадцати футов лент.

Еще девочкой Елизавета имела, мягко говоря, пухлую фигуру. Она всегда была склонна к полноте; со временем императрица стала весьма тучной. Большинство современников упоминают о ее полноте, даже в юности. За несколько месяцев до переворота 1741 года, когда Елизавета взошла на трон, Финг, английский посол, писал лорду Харрингтону: «Мы можем сказать о ней так же, как, по Шекспиру, Юлий Цезарь говорил об одном из своих врагов: «Он слишком толст, чтобы участвовать в заговоре».

Но этот англичанин совершенно недооценил энергию и отвагу Елизаветы. Тучность не мешала ей танцевать и ездить на лошади почти до конца своих дней, а ее храбрость была очевидна. Елизавета, столь любившая жизнь и все ее удовольствия, знала, что, если заговор 1741 года потерпит неудачу, самое меньшее, что ее ожидает, — ссылка в монастырь, потеря роскошных каштановых волос, которыми она так гордилась, и лишение всех радостей, которых так страстно желала ее натура. «В ней, — как элегантно пишет Финг, — нет ни единой унции тела монахини». Елизавете повезло, что ее полнота не стала столь отталкивающей, какой могла бы стать.

Когда Екатерина в первый раз увидела ее в 1744 году, она нашла Елизавету очень полной, но сказала, что это не оскорбление и что полнота не мешает императрице двигаться. Елизавета была очень высокой, и это придавало ей удивительную величественность. Но императрица упорно не желала проявлять осторожность и умеренность в еде. Елизавета любила покушать, и, несомненно, ее ранняя смерть была сильно приближена обильной пищей. Гурманство играло важную роль в жизни двора, и придворные столь же усердно помогали удовлетворять аппетиты Елизаветы, как помогали удовлетворять интерес Анны Иоанновны к животным.

Михаил Бестужев регулярно присылал императрице из Парижа пироги «Перигор», фаршированные куропаткой и трюфелями, пироги «Версаль» из ветчины, а иногда и по десять фунтов трюфелей или подобных деликатесов в просто несъедобных количествах. Елизавета гордилась великолепием императорской кухни и пожаловала звание бригадира ее главному повару, Фухсу, который, по всей видимости, был из Эльзаса, поскольку вряд ли немец мог превзойти в этом искусстве прежнего, французского, повара Формая[21]. Это перевело Фухса в 5-й класс, в то время как обер-кухенмейстер по табели о рангах должен был попасть в 9-й класс. Жалованье Фухса составляло восемьсот рублей.

Елизавета прилагала немало усилий, чтобы доставить удовольствие гостям. На банкете, устроенном в Царском Селе в честь французского посла в июле 1757 года, когда иод музыку и пение за стол сели четыреста человек, в меню были представлены рагу разных народов, а вдоль столов ходили французские, русские, немецкие и итальянские «контролёре де ля буш» («контролеры рта»), которые интересовались у своих соотечественников, что они желают. Французским гостям Елизавета прислала немного особой клубники с кремом, которую она приготовила в своей молочной собственными руками.

Императрица довольно часто развлекалась стряпней, в которой, по слухам, была весьма искусна; по крайней мере, хотела таковой считаться. Иногда она приглашала иностранных министров на обед или ужин и при этом сама готовила для них угощение. Перед тем как приготовить блюда, она всегда пыталась выяснить вкусы своих гостей и, конечно, после угощения с удовольствием слушала комплименты, которые с готовностью сыпались из их уст. Угощение обычно проходило в Монплезире — маленьком прибрежном домике Петра Великого из красного кирпича в Петергофе, где сохранилась голландская кухня петровского времени. В ней-то Елизавета Петровна и готовила. Этот домик существует до сих пор.

Внимание императрицы к радостям стола стало примером для дворянства. Когда Кирилл Разумовский, младший брат фаворита Елизаветы, отправился на Украину, чтобы занять пост верховного гетмана запорожских казаков, он взял с собой огромную свиту, куда входили шесть французских поваров под руководством знаменитого «шеф-повара» Барридиана, который ценился даже выше Дюваля, «шеф-повара» Фридриха Великого. Чтобы приобрести необычные или экзотические продукты, не жалели никаких средств. Петр Шувалов, к примеру, пошел на громадные расходы, чтобы в России появились ананасы; в Англии они впервые появились при Карле II. Шувалов ничего не делал наполовину — хотя его ежегодный доход составлял 400 тысяч рублей (100 тысяч фунтов стерлингов), Ьн оставил миллионы рублей долгов.

Как бы Елизавета ни любила поесть, часто религиозные принципы перевешивали ее аппетит. Она соблюдала жесткие запреты постов православной церкви столь же строго, как и религиозные праздники. Хотя ей не нравилась рыба, она запрещала в дни поста не только мясо, но даже яйца и всю молочную пищу, питаясь исключительно солениями с квасом. Естественно, это отражалось на ее здоровье. Разумовский был единственным человеком при дворе, которому разрешалось есть мясо во время поста.

Прибывшая из лютеранской страны Екатерина нашла порядки при дворе Елизаветы очень обременительными. Она писала, что в первые и последние недели поста им разрешалось есть только грибы, а в пять других недель только рыбу. Великий князь Петр иногда тайно проносил запрещенную рыбу, а иногда даже мясо. Однажды в пасхальную субботу Екатерина даже заболела от голштинских устриц, которые хранил у себя Петр.

В еде Елизавета демонстрировала, что является подлинной дочерью Петра Великого. Петр с подозрением относился к «иностранной отраве». Он любил русскую пищу, такую, как холодный поросенок в сметане или холодное жареное мясо с огурцами. Особые пристрастия он питал к терпкому старому сыру, особенно «лимбургеру», который он обычно измерял с помощью циркуля после каждого приема пищи, так что его повару Джону Велтену нечем было поживиться. Когда Петр в 1717 году направился в Париж, по пути он отправил указание, которое должно было помочь французским властям:

«У царя есть повар, который каждый день готовит еду — два или три блюда — и который использует для этой цели вина и мясо в достаточной мере, чтобы обеспечить стол на восемь человек.

По пятницам и субботам на обед ему подают как постную пищу, так и мясо.

Он любит острый соус, черный и грубый хлеб и зеленый горошек.

Он обычно пьет легкое пиво и темные «вин де Нуитс», без крепких спиртных напитков.

Утром он пьет анисовую воду («кюммель»), спиртные напитки перед приемом пищи, пиво и вино в полдень. Все это в сильно охлажденном виде.

Он не ест сладостей и не пьет подслащенных спиртных напитков перед приемом пищи».

Следует заметить, что повар Петра, Велтен, был немцем; более изысканный Меншиков имел поваром француза. Несмотря на утонченный французский дух ее дворовых застолий, Елизавета временами возвращалась к старым русским блюдам. Во время рождественского карнавала она обычно с большим удовольствием поглощала пару увесистых блинов. Она приводила Фухса в отчаяние своим пристрастием к щам — обычному супу из крапивы, щавеля, свежей и кислой капусты, — а также к буженине — изготовлявшемуся женой Михаила Голицына соленому салу с чесноком, к кулебяке — рыбному пирогу — или обычной гречневой каше. Таким образом, ее фигура подвергалась большому испытанию. Познакомив Елизавету с быстро полнящей фигуру кухней своей родной Украины, Разумовский весьма навредил наружности императрицы.

Русская кухня, помимо того что является обильной, довольно хороша и разнообразна. В то время как для основной части населения самым лучшим угощением был заварной черный хлеб, немного соли, лук или чеснок или, возможно, кусок сырой соленой рыбы и простокваша, страна в изобилии производила деликатесы для тех, кто мог их себе позволить, и состоятельные иностранцы обнаруживали, что питаются в Санкт-Петербурге лучше, чем где-либо в Европе. Особенно хороша в России была рыба. Дороже всех была ароматная стерлядь, которую можно было приобрести по пять фунтов стерлингов за штуку. Ее ели в вареном виде с уксусом, перцем и в салате; вода, в которой варилась стерлядь, становилась желтой, как золото. Также восхитительными были судак и карась — по вкусу они напоминают палтус. Эти две рыбы обычно жарили в масле. Иногда голову лосося ели сырой, после того как с нее снимали кожу и обильно приправляли солью, перцем, уксусом и маслом. Имелись также раки — больше по размерам, чем где-либо в Европе, необычайно вкусно пахнущие — и маленькие рыбки наподобие креветок, которых жарили и подавали на стол горячими и хрустящими в той же посуде, в которой жарили. Мясо здесь было в изобилии: свинина, баранина — небольшими, но очень вкусными порциями, ягнятина, которую хорошо и варили и жарили, говядина — дешевая и восхитительная; телятина — хорошая, хотя и малыми порциями; мясо козлят, которое русские очень любили и которое здесь было в изобилии. Были также индейки, цыплята, гуси и голуби. Куропаток и другой дичи тоже было множество, особенно садовых овсянок. Подавали на стол кроликов и зайцев.

Было большое количество овощей: стручковая фасоль, шпинат, спаржа, кочанная капуста, турнепс, морковь и салат. Из ягод — малина, смородина, крыжовник и вишня, но всего этого было мало из-за недостатка летних дождей. «Ешь сначала, — пишет один из гостей, — пирог с яйцами вместе с супом, затем пей медовуху, чтобы это проскочило. Попроси немного икры осетра. Ты, возможно, предпочтешь рыбный суп. После чего к твоим услугам будут котлеты, домашняя птица, дичь, овощи.

Не забудь съесть с жареным мясом соленый огурец. А что ты думаешь о поросенке в сметане? Затем пойдут яблочный пирог, или простые яблоки из Сибири или из Крыма, или моченые яблоки, или засахаренные фрукты из Киева, или медовые соты, или варенье из лепестков розы, или маринованные сливы».

Это все — довольно обычный обед в доме. Здесь мы видим некоторые черты, свойственные и современной кухне, включая повсеместно встречающуюся и используемую со всеми блюдами сметану. Икру можно есть от рыб почти всех видов, а не только осетра или лосося. Ее съедают на хлебе с солью и перцем. Джон Кук писал во время правления Елизаветы, что на лучших столах империи он часто видел свежую икру щуки. «Засахаренные фрукты из Киева», к слову, это особая разновидность засахаренных фруктов, варенье, которым по сей день славится этот город.

В отчетах того времени встречаются упоминания о двух характерных для России напитках, которые в то же время столь мало известны в Западной Европе, что, пожалуй, стоит привести здесь рецепты их приготовления, записанные в те времена. Автор этих строк не пробовал медовуху — напиток из меда — и не знает, производят ли его в России в наши дни, но, памятуя, как вкусна греческая «ретсина» — вино, смешанное с соком, — он может предположить, что она была превосходной. В любом случае, в XVIII столетии ее считали очень полезной и восхитительной на вкус; многие предпочитали ее самым знаменитым винам. Медовуха искрилась и пускала пузыри, подобно шампанскому, и, говорят, была похожа на шампанское и по вкусу (наверное, напоминая сладкое шампанское). Другой напиток, квас, до сих пор очень популярен в России, хотя в наши дни это название чаще ассоциируется с «облагороженной», продаваемой в бутылках разновидностью.

Настоящий квас — очень дешевый, восхитительный, освежающий напиток с несущественно малым содержанием алкоголя. Обычно квас имел запах смородины или какой-либо другой ягоды. В XVIII веке в него добавляли мяту, тмин, сладкий майоран или бальзам. К несчастью для Елизаветы, которая, похоже, любила квас, ее современники описывают его как «способный полнить». Ниже приводится рецепт медовухи.

«Летом, когда в березах поднимается сок, перед тем как начинают распускаться почки, сделай надрезы на стволах и набери в горшки соку.

Возьми 60 горшков (160 пинт) этого сока, только что собранного, 5 горшков белого меда или 50 фунтов сахара и пригоршню завернутого в полотно хмеля.

Вари эти ингредиенты вместе до тех пор, пока это варево не уменьшится примерно на четверть, после чего вылей все в сосуд, чтобы охладить. Добавь пригоршню соломы, связанной в виде короны и политой двумя-тремя ложками осадка от свежего тепловатого пива, добавь корку двух лимонов, немного кардамона, дюжину гвоздик, виноградного муската и немного корней фиалки. Все эти ингредиенты должны быть по отдельности завернуты в полотно. Закрой сосуд материей, герметически его запечатай и поставь на подушку или что-либо теплое, чтобы способствовать брожению. Через двадцать четыре часа все процеди через полотно в котел, вынув завернутые в полотно ингредиенты. Промой их в чистой воде и добавь в котел. Отнеси котел в подвал и подожди месяц. Когда полученная жидкость переливается в бутылки, добавь в каждую немного смородины. Бутылки следует хранить на чердаке».

А вот рецепт кваса.

«Возьми 35 фунтов высушенных ростков ячменя, 3 пригоршни ржи, также высушенной, немного муки непросеянной ржи.

Положи все в большой горшок, добавь холодной воды и разомни все большой деревянной ложкой до образования легкой пасты. Горшок следует наполнять примерно до шести-семи дюймов ниже края. Положи сверху слой овсяной муки, овесной мякины, примерно в фут толщиной. Поставь горшок в горячую печь и подбрось в нее углей. Закрой печь. Через двадцать четыре часа вынь горшок, долей в него доверху холодной воды и перемешай. Вылей содержимое горшка в большой по объему деревянный сосуд, у которого есть затычка, с соломой на дне. Затем добавь теплой воды в соответствии с тем, насколько сильный ты хочешь получить квас. Подожди час, затем вылей жидкость в котелок и добавь большой кусок хлеба, чтобы началось брожение. Летом котелок должен храниться на чердаке, а зимой его следует оставлять на ночь в теплой комнате. В противном случае жидкость не начнет бродить. Если использовать указанные выше количества, это должно дать две большие бочки кваса».

Императрица Елизавета питалась неразумно, однако не сохранилось ни одного осуждения ее неумеренности в еде. Помимо вышеупомянутого безвредного кваса, она обычно пила немного пива и столь же немного венгерского вина, хотя с избранными из своей гвардии она употребляла и стаканчик крепкого спиртного напитка.

Было бы ошибкой доверять некоторым русским и иностранным критикам русского двора того времени, которые обвиняли русский двор в массовых алкогольных излишествах. Несомненно, манеры двора были еще во многом грубоваты и при дворе употреблялось много спиртных напитков, однако шумные традиции начала века, когда Петр пил с трубкой во рту, проливая вино на скатерть, и когда каждое мероприятие завершалось попойкой, ушли в прошлое. Как Анна Иоанновна, так и Елизавета были трезвыми женщинами. Они сохранили в памяти немало неприятных сцен, происходивших во время оргий Петра. Если Анне Иоанновне требовалось свидетельство губительного влияния алкоголя, то ей достаточно было мысленно вернуться в 1710 год, когда Петр выдал ее замуж за Фридриха-Вильгельма, герцога Курляндского.

Эта свадьба была типичным примером неумеренности Петра. Был устроен роскошный пир, который пришлось проводить в доме Меншикова, где Петр часто устраивал свои вечеринки, поскольку его собственное жилье было слишком мало. Главным украшением этого веселого собрания были два громадных пирога, поставленные перед невестой и женихом. Когда царь разрезал пирог, из него выбрались — что характерно для мрачноватого нрава Петра — два богато разодетых карлика, которые станцевали на столе менуэт. Но это было не все. Любимый карлик Петра Ефим Волков получил указание самому в этот день венчаться, а для создания свадебной процессии со всей страны было собрано не менее семидесяти двух карликов, чтобы позабавить этим зрелищем гостей Анны Иоанновны. Пир перешел, как и обычно, в дикую пьянку, которая надолго затянулась. Щедрость Петра, как всегда, была безграничной — настолько, что несчастный жених, герцог Курляндский, чье физическое здоровье было не столь олимпийским, как у гостеприимного хозяина, скончался в начале свадебного путешествия, отъехав от Петербурга всего на тридцать миль. Молодой вдове пришлось продолжить путь в Митаву, чтобы принять на себя управление Курляндией при сочувственной помощи российского представителя Петра Бестужева.

Потому нет ничего удивительного в том, что Анна не любила пьянства и что во времена ее правления пьянки были редкими. Единственным днем в году, когда двор мог не отказывать себе в этом, была годовщина восшествия императрицы на престол, которая отмечалась в январе. В этот день все иностранные министры и дворянство обычно появлялись при дворе в лучших своих нарядах, а после обеда императрица своею собственной рукой обычно жаловала каждому из них большой стакан, в котором могло бы уместиться содержимое бутылки венгерского вина. Этот стакан требовалось осушить — так же, как и множество других, меньшего размера.

Вечером при дворе устраивался бал. Но поскольку большая часть компании к этому времени была уже очень пьяна, он длился недолго. Те придворные, что пили в этот день мало, попадали в немилость, и потому некоторые из русских дворян, стремясь показать свое усердие, набирались до такой степени, что их приходилось уносить из императорского дворца гренадерам.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.