Игумения Антонина. Настоятельница Кизлярского Монастыря на Кавказе
Игумения Антонина. Настоятельница Кизлярского Монастыря на Кавказе
Во Владикавказе, недалеко от вокзала был женский Иверский Богородицкий монастырь.
«В монастыре я бывала почти каждый день, — рассказывает свидетельница. Очень сошлась со многими монахинями, но особенно с доброй матушкой игуменией Феофанией. Она не была образованная и, как видно, происходила из крестьянской семьи, но была чудной смиренной души. Наступил 1922 г… Прихожу я как то к ней, и она мне говорит: — «я хочу вам открыть один секрет, о котором, кроме меня, матушки казначеи и моей келейницы, рясофорной монахини, никто не знает; пойдемте». Она провела меня через несколько комнат, и в последней, из которой вела винтовая лестница на чердак, сидела другая игуменья. Я сразу поняла, что это игуменья, т. к. у нее на груди был золотой крест. Она была необыкновенно привлекательна, не только ласковой духовной красотой, но и наружной необычайной красотой, будучи очень моложавой. Ей нельзя было дать 40 лет, как ей было. Три месяца, несмотря на зимние морозы, ее скрывали на чердаке, и только изредка спускали вниз, в эту комнату, чтобы обогреться. Тайна хранилась полная. Ей носила еду и все нужное только келейница. С ней мы тоже очень скоро сошлись и сильно привязались друг к другу. Она была очень образованная, из хорошей дворянской семьи.
Она мне рассказала свою историю. Была она игуменьей женского монастыря в г. Кизляре, на Кавказе. В начале революции, когда грабили все кругом, и монастыри особенно, к ним ворвалась толпа бандитов-большевиков, разорила все, ограбила и застрелила несколько сопротивлявшихся монахинь. Когда на короткое время Кизляром овладела белая армия, то кто-то неизвестный, указал им на лиц, разоривших монастырь и убивших монахинь. Они были расстреляны белыми. Когда же Белая Армия отступила и большевики стали уже полными хозяевами положения, то стали доискиваться, кто выдал их белым. И вот ее, ни в чем неповинную, обвинили и приговорили расправиться с ней. Господь помог ей бежать ночью, и она дошла до Владикавказского монастыря, где игумения Феофания ее и спрятала. По всему Кавказу были расклеены объявления: кто укажет местонахождение бывшей игумении Кизлярского монастыря Антонины получит за ее голову 3.000 р. золотом.
Целых полтора месяца я с ней виделась почти каждый день. Один раз, в очень морозную ночь, когда сверх обыкновения лежало и снегу много, в 1 час ночи стучат в мое окно. Все проснулись и перепугались. Кто ночью может стучать, как не ГПУ? Отвернула занавеску и глазам не поверила. Вижу в белой бараньей шубе матушку Антонину, и поддерживают ее с двух сторон мать казначея и келейница Анфиса. — «Скорее, скорее отворите, — спрячьте Матушку»… Вошли. Мы погасили свет, чтобы не обращать внимание ночью, и что же услышали? Услышали о необыкновенном, явном чуде Божием.
За несколько дней перед этим, о чем я не знала, пришла в монастырь молодая девушка, назвавшаяся княжной Трубецкой. Она в слезах просила игумению ее принять, говоря, что отец и мать ее расстреляны, имение разграбили, и она осталась одинокой в своем горе. Так подделалась и сумела войти в доверие, что и игуменья, по простоте душевной, не только обласкала и приняла, но вскоре рассказала ей о тайне матушки Антонины. Девица тут же скрылась; это была — агент ГПУ, разыскивающий матушку Антонину. В ту же ночь монастырь был кругом обложен военными, чтобы никто не мог выйти. Пошли с обыском, требуя выдачи ее. Когда прибежала келейница сообщить ей об этом, она сказала: — «Ну, что же делать? если Господу угодно, чтобы меня нашли, пусть будет так, а если на это Его воли нет, то Он закроет людям глаза и они, видя, — не увидят, пойдем и выйдем посреди них»… На нее надели шубу, пошли и просто вышли на глазах всех красноармейцев из ворот. Командир кричит: «Кто сейчас вышел из ворот, кого вывели?» Вышедшие все это слышат, т. к. еще были тут же, за несколько шагов, а красноармейцы отвечают: — «Никого мы не видели»… — «Да как же, вышел кто-то в белой бараньей шубе и две монахини ее вели». Но все отрицают и не понимают, что такое неладное с командиром. Обыскали, перевернули все и должны были уйти ни с чем.
Итак, ее привели ко мне. Я, конечно, была счастлива, что могла ее спрятать, хотя у нас и было для нее очень рискованно, т. к. мы сами ожидали ежеминутно ареста. Я говорю: «чем я смогу кормить матушку, ведь мы так плохо питаемся». А монахини говорят: «мы будем два раза приносить обед и ужин». Просидели они до утра. Матушка Антонина осталась у нас, а они пошли в монастырь. Скоро принесли и еду, что продолжалось ежедневно по два раза в день, в течении двух недель, пока она у нас жила.
Ее нельзя было не полюбить. Дети души в ней не чаяли и даже муж мой, довольно вообще равнодушный ко многому, уважал ее и с удовольствием беседовал с ней. В то время бывали случаи, что можно было за деньги получить тайное убежище у ингушей в горах. Монастырь хотел это сделать, но они запросили такую сумму невероятную, что и все имущество, оставленное монастырю после ограбления не могло бы уплатить за нее. Мы решили, что у нас она останется на Божью волю и не стали ничего предпринимать, тем более, что мы ее так все полюбили. Она же страдала ужасно при мысли, что, если ее найдут, то ответит не только она, но и мы. Во всем ее деле было, конечно, чудо и исключительный Промысел Божий. Ведь, после того как ее в ночь обыска не нашли в монастыре, при чудовищной слежке ГПУ, никто не проследил, куда ходят с едой два раза в день монахини. Так прошло две недели. Я ей, в общей комнате моей с пятью детьми, отделила уголок за занавеской из марли, где была кровать; над головой была икона, и горела висячая лампадочка, принесенная из монастыря. Один раз вижу, что Матушка всю ночь, стоя на коленях, так горячо молится в слезах. Мне через марлю видно, и я спать не могла; ее душевное состояние передавалось и мне. Рано утром, она обращается ко мне и говорит: — «исполните, пожалуйста, мою просьбу, пойдите к блаженной Анастасии Андреевне и, ничего не говоря ей другого, скажите только: матушка Антонина просит вашего благословения».
Анастасия Андреевна, юродивая подвижница, известная во Владикавказе даром прозорливости, проживала в хибарке во дворе одного доброго христианина. Я пошла, она спросила, в чем у меня нужда. Я ей сказала, что Матушка Антонина просит ее благословения. — «Да, да! скажи ей, чтобы ничего не боялась, что задумала и о чем молилась, пусть исполнит, пусть исполнить; пусть идет в большой казенный, красный дом, пусть идет».
Я передала М. Антонине ее ответ, и лицо ее просияло.
«Я решила сама себя сегодня отдать в руки ГПУ, я очень мучаюсь тем, что вы ответите за меня, и если молилась и все же был страх и колебание, то теперь, после слов блаженной, меня ничто и никто удержать не может.» И дети и я — в слезы. На что можно было надеется?… ГПУ — ведь это непередаваемый ужас. Она ушла, простившись с нами, тоже со слезами, но с удивительно спокойным лицом, как бы еще просветлевшим и похорошевшим. Она была в монашеском одеянии и с золотым игуменским крестом на груди. Несмотря на все неудобства и опасности, она не снимала монашеского одеяния. Прошло немного больше часа. Все мы сидели молча, отдавшись горю, и думали о ее судьбе, как вдруг, моя одиннадцатилетняя дочь, смотревшая в окно, закричала:
«Матушка Антонина идет!» Она вошла такая радостная, такая необычайно хорошая, что описать нельзя словами.
Вот что она нам рассказала: — «Я пришла в ГПУ. Дежурный спросил — по какому я делу? Я ответила, что скажу и назову себя только начальнику. Подошли другие, с требованием подчиниться порядку и зарегистрироваться… Я сказала: передайте начальнику, что я желаю его видеть и никому другому не подчинюсь. Они пошли и доложили. Тот велел передать, что никому не разрешено нарушать закон приема. Я ответила, что хочу говорить только с ним. В это время приоткрылась дверь в коридор, и начальник сам выглянул. Увидев меня, он сказал: — «Пройдите». Я вошла. — «Что вам угодно?» — «Вы за мою голову даете три тысячи рублей, — я вам ее сама принесла…» — «Кто вы?» — «Я — игумения Антонина Кизлярского монастыря…» Он был до того поражен, что встал и говорить: — «Вы, вы… Игуменья Антонина? и вы пришли сами к нам?» — «Да, я сказала, что принесла вам свою голову». Он достал из ящика стола мою фотографию. Я достала из кармана такую же. — «Вы свободны… идите, куда хотите». Когда я уходила, он сказал: «через год я обязан дать вам какое либо наказание по закону»…
Никто не проследил, куда она пошла из ГПУ, никто нас не тронул. Она поселилась открыто в монастыре, где прожила год.
Впоследствии я узнала, что ее назначили на один год прислуживать в коммунистической гостинице г. Ростова. Она все же не сняла своего монашеского одеяния. Ни один коммунист не допускал ее прислуживания, все относились без злобы и оскорбления и кланялись ей. В 1923 году еще возможны были такие факты.
Через 12 лет я встретилась в Казахстане, в г. Актюбинск, где жила с высланным туда сыном, со ссыльным же о. архимандритом Арсением, который хорошо знал М. Антонину, и он сообщил о ней следующее.
По окончании срока наказания, она собрала около себя 12 монахинь и поехала в г. Туапсе, с целью высоко, в горах, основать тайный скит. В то время многие монахи из разорённых монастырей надеялись отшельнически селиться в горах для избавления от гонений большевиков. Но ГПУ было хитрее. Лесниками были поставлены сыщики-агенты, которые обнаружили все скиты и жилища отшельников, из которых почти все были расстреляны на месте.
Когда Игуменья Антонина поднялась на вершину большой высокой горы, то встретилась с одним монахом из того скита, где был о. Арсений. Монахи предложили вырыть и немедленно исполнили это, то есть вырыли, как было и у них, под корнями громадных деревьев пещеры для помещения, а затем оборудовали и церковь. Недолго так прожили, с радостью помогая монахиням в их нуждах. Скоро оба скита обнаружили. Из 14 монахов, одного лишь о. Арсения, как юного по сравнению с другими, не расстреляли, а сослали на 8 лет в дальний лагерь Сибири, а по окончании этих лет, в Алма-Ата на поселение. Игумения Антонина и ее монахини были арестованы, но не расстреляны на месте, а увезены. О дальнейшей судьбе этой замечательной монахини ничего не известно.
(В 1928 г. или в начале 1929 г. в кавказских горах была отыскана и расстреляна группа имяславцев, монахов-подвижников, высланных с Афона после известного имяславского движения. Во главе их стоял Павел Дометич Григорович дворянин, помещик и ротмистр из Киевской губернии, который после 20 лет монашества, по призыву в Армию был на войне 1914 г. и после ее окончания, в революцию вернулся в Кавказские горы и носил имя Пантелеймона. Составитель этой книги был с ним лично знаком, как и с другими имяславцами, потому что в 1918 г. во время гражданской войны и власти белых на Кубани, у кубанских миссионеров (среди которых был и он) состоялось несколько совещаний с имяславцами в целях примирения их с Православной Церковью в догматическом споре об имени Божием. Был выработан целый ряд догматических положений, которые и были подписаны обеими сторонами. Имяславец монах Мефодий был законно рукоположен в иеромонахи для бывших имяславцев и отправлен к ним в горы. Но вскоре между ними опять произошел спор. О. Мефодий остался верен выработанным православным положениям и покинул горы, но в дороге на одной из станций был расстрелян большевиками. Расстрелянные, через десять лет после этого, монахи-подвижники и пустынножители были, конечно, представлены большевиками, как опасная контрреволюционная организация. В 1930 году, пишущий эти сроки сам пытался остаться в России и в Кавказских горах, но, повстречав пустынножителей, выяснил, что пребывание там делается невозможными все оказались на учете в ближайших селениях, а некоторые ушли в «непроходимые» дебри и на вершины, о месте пребывания которых никто не знал. Рассказ о. М. Антонине нам объясняет, что и с последними было покончено).
Данный текст является ознакомительным фрагментом.