Священная война в легенде и в истории

Священная война в легенде и в истории

В украинской национальной традиции были святыни скорее национальные, чем православные. К ним относится и Межигорский Спас, то есть Межигорский Спасо-Преображенский монастырь. В этот монастырь запорожцы жертвовали часть добычи от военных походов. Там же, в Межигорском монастыре, доживали свои дни и отмаливали грехи престарелые козаки. В самой Запорожской Сечи в знаменитой церкви Покрова пресвятой Богородицы служили два иеромонаха, непременно из Межигорского монастыря[677]. По преданию, при Межигорском монастыре похоронен Семен Палий, один из любимых народных героев. Не раз появляется этот монастырь в сочинениях Гоголя и Шевченко. Есаулы приносят сыновьям Тараса Бульбы по кипарисовому крестику из Межигорского киевского монастыря. Гетман Дорошенко, потерпев поражение от «москалей» и союзного им «глупого» гетмана Самойловича, отказывается от власти и собирается в монастырь:

А я, брати-запорожці,

Возьму собі рясу

Та піду поклони бити

В Межигор до Спаса[678].

Другой национальной святыней если не для всех украинцев, то для жителей южной Киевщины, был Мотронинский монастырь. В этот монастырь весной 1768 года пришел «на послушание» запорожец Максим Зализняк (Железняк).

В урочище Холодный яр казацкая рада выбрала Зализняка своим атаманом, а 18 мая (29 мая по новому стилю) 1768 года в Мотронинском монастыре отслужили торжественный молебен за успех будущего дела[679]. Это было знаменитое «освящение ножей».

В середине XVIII века большая часть правобережной Украины оставалась под властью Польши. В это время расцветали базилианские монастыри и церкви униатов, где служили бритые священники, очень похожие на настоящих ксёндзов. Даже через полвека после Колиивщины, когда униатство на русской уже Украине будет доживать последние годы, путешественники хвалили грамотных и деятельных базилианских монахов и высоко ставили униатское духовенство. Князь Долгорукий, осматривая в 1810 году униатский монастырь в Каневе, заметил: «Монахи здесь не тунеядцы и лентяи: они обучают разным языкам юношество и получают за то жалование»[680]. При монастыре работала школа, куда поляки отдавали «детей своих учиться разным наукам: это заведение подобно Академии»[681]. Но униаты, мирные под властью России, под властью Польши распространяли свою веру не только проповедью, но и силой.

В 1766 году 150 приходских униатских священников на правобережной Украине обратились в православие. Власти и униатская церковь ответили репрессиями. Арестован был игумен Мотронинского монастыря Мелхиседек, который был одновременно наместником Переяславского епархиального правления на Правобережье. Его обвинили в шпионаже. Вступившийся за православных сотник Харько (будущий герой народных песен и дум) был схвачен поляками и убит. А весной 1768 года в Польше вспыхнула гражданская война. Шляхтичи, недовольные пророссийской политикой короля Станислава Августа Понятовского (бывшего любовника русской императрицы Екатерины), объединились в «Барскую конфедерацию» – политический союз, названный в честь города Бара на Западной Украине, где состоялся съезд шляхтичей-оппозиционеров. Если власти Речи Посполитой были заинтересованы в мире и порядке, то конфедераты дали волю своей ненависти к православным, которых считали пособниками России, а потому – врагами.

В поэме Тараса Шевченко «Гайдамаки» восстание предстает общенародной священной войной, которая длилась очень долго, много-много месяцев.

Минають дні, минає літо,

А Україна, знай, горить;

По селах голі плачуть діти —

Батьків немає. Шелестить

Пожовкле листя по діброві;

Гуляють хмари; сонце спить;

Нігде не чуть людської мови…[682]

Проходят дни, проходит лето,

А Украина знай горит;

Сироты плачут. Старших нету,

Пустуют хаты. Шелестит

Листва опавшая в дубровах,

Гуляют тучи, солнце спит;

И слова не слыхать людского…

(Перевод А. Твардовского)[683]

На самом деле восстание началось в конце мая, а закончилось арестом Максима Зализняка и Ивана Гонты 26 июня (7 июля) 1768 года, то есть продолжалось чуть больше месяца. Основные события развернулись в сравнительно небольшом районе – на южной Киевщине, в округе Канева, Черкасс, Чигирина, Умани. С востока действия повстанцев ограничивал Днепр, с юга и юго-запада – российская и турецкая границы.

В шевченковских «Гайдамаках» на войну с поляками и евреями поднимается вся нация[684]. Вся нация идет в бой с врагом. Даже бабы с ухватами идут в гайдамаки, оставив дома только детей и собак.

…осталися

Діти та собаки —

Жінки навіть з рогачами

Пішли в гайдамаки.

Для Шевченко это не литературный прием, не гипербола. Это одна из центральных идей. В отличие от своих просвещенных и гуманных современников вроде Костомарова, Кулиша, он не столько ужасался, сколько восхищался жестокостью предков. Герой повести Шевченко сравнивал Колиивщину с Варфоломеевской ночью, Сицилийской вечерней[685] и Великой Французской революцией. Причем сравнение, как ему казалось, было в пользу украинцев.

Из повести Тараса Шевченко «Прогулка с удовольствием и не без морали»: «В чем другом, а в этом отношении мои покойные земляки ничуть не уступили любой европейской нации, а в 1768 году Варфоломеевскую ночь и даже первую французскую революцию перещеголяли. Одно, в чем они разнились от европейцев, – у них все эти кровавые трагедии были делом всей нации и никогда не разыгрывались по воле одного какого-нибудь пройдохи вроде Екатерины Медичи…»[686]

Что же было на самом деле? К началу восстания у Зализняка было сотни три гайдамаков[687]. Повстанческую армию этот самозваный запорожский «полковник» создать не смог: не хватило ни организаторских способностей, ни оружия, ни времени. Только под стенами Умани Максиму Зализняку удалось собрать несколько тысяч. Но сила и ужас этого восстания были именно в широкой народной поддержке. По стране разбрелось множество небольших гайдамацких отрядов, которые убивали поляков и евреев. И крестьянин, взяв в руки нож, кол или топор, уже превращался в гайдамака.

Шляхтич Ромуальд Рыльский был в 1768 году ребенком, однако и ему пришлось спасать свою жизнь. Иногда польскому мальчику помогали сердобольные украинские женщины или старики, зато мужчины и даже сверстники-мальчишки не раз пытались его убить. Однажды на Ромуальда напал мальчишка, вооруженный «дрючком», то есть колом, обожженным на конце. Таким оружием пользовались и взрослые гайдамаки. Рыльский не называет его возраст, но мальчика успела схватить за руку и остановить его мать. Она унесла воинственного ребенка в хату. Значит, это был не юноша и даже не подросток. Другой раз Ромуальда окликнул какой-то мужик. «А ты ляшок, вражий сыну!» – сказал мужик и попросил у жены нож, чтобы прирезать «цёго ляшка». Но жена и другие бабы не дали убить ребенка, позволив мужику только ограбить мальчика: снять с него сапоги и свитку[688]. Эти случаи как будто подтверждают мысль Шевченко.

С другой стороны, Пантелеймон Кулиш, собиравший этнографические материалы и еще заставший живых свидетелей Колиивщины, отметил интересную закономерность: люди, видевшие живых гайдамаков, рассказывали о них как о разбойниках и злодеях: «Сочувствия им не обнаружил ни один рассказчик»[689]. Гайдамаки пытали, грабили и убивали не только поляков и евреев, но и состоятельных украинских обывателей, если у тех водились червонцы. Самую боеспособную часть отрядов составляли опытные в военном деле запорожцы, а также хорошо вооруженные и экипированные надворные козаки[690], перешедшие на сторону гайдамаков. Бо?льшая же часть гайдамаков – простые крестьяне, вооруженные кольями и ножами. Но и простой мужик, взяв в руки оружие, уже ставил себя выше вчерашних друзей и соседей, смотрел на них свысока.

Харко Цехмистер из городка Черкассы видел гайдамаков своими глазами: «Такой шальной народ был эти гайдамаки, – рассказывал он Кулишу, – что когда едет, бывало, по улице и увидит на дворе мужика, то, вынувши пистолет, и кричит: “Убирайся в хату, сермяжник, а то выстрелю!” Наклонится человек да скорее и спрячется под навес»[691].

Но со временем народ начинал принимать сторону гайдамаков, петь их песни и передавать «будущим поколениям их кровавую славу»[692]. История превращалась в национальный исторический миф.

Тарас Шевченко слышал рассказы о гайдамаках от своего деда, Ивана Андреевича. Дед гордо называл себя гайдамаком. Биографы Шевченко, от А. Конисского[693] до П. Жура[694], И. Дзюбы[695], Ю. Барабаша[696] верят этому. Но авторы академической биографии Шевченко, выпущенной в Киеве в 1984 году, показали, что документально подтвержденный год рождения деда Ивана – 1761-й[697]. Следовательно, в 1768-м ему пошел только восьмой год, и о гайдамаках он мог слышать, мог их видеть, но сам гайдамаком не был. Так что Иван Андреевич, очевидно, передал внуку уже мифологизированное представление о гайдамаках.

Колиивщина для Шевченко, несомненно, священная война. Во время разгула конфедератов, представленных шайкой убийц и грабителей, гайдамаки освящают свои ножи. «Свячений» («освященный») здесь синоним самого слова «нож». Ярема, герой поэмы «Гайдамаки», берет нож, чтобы мстить ляхам за украденную невесту и ее отца, замученного насмерть конфедератами. Ярема мечтает так убивать ляхов, чтобы сам ад содрогнулся, и требует у Зализняка ножи. «Добре, сину, ножі будуть // На святеє діло», – отвечает ему атаман. И Ярема упивается местью. Другой герой восстания, уже не вымышленный, а вполне реальный Иван Гонта, для Шевченко – «мученик праведный».

«Идейная программа» этой «священной войны» была изложена в «Золотой грамоте», которую будто бы послала козакам русская императрица Екатерина. Оригинал ее не сохранился, есть только копия, переведенная на французский (!) язык. Я позволю себе не цитировать ни французский текст, ни украинский перевод, известный мне по монографии украинского историка-эмигранта Петро Мирчука «Колиивщина: гайдамацкое восстание 1768 года». Последний подверг этот «документ» уничтожающей и справедливой критике. Впрочем, не надо быть специалистом, чтобы понять: французский текст «Золотой грамоты» – грубая фальшивка, сделанная (очевидно, поляками) поспешно и неумело. Хватит одной лишь строчки: документ датирован 9 (20) июня 1768 года. К этому дню восстание шло уже почти месяц! Как раз 20 июня начался штурм Умани.

Но сама грамота, скорее всего, существовала, хотя и не имела никакого отношения к императрице Екатерине. О содержании «Золотой грамоты» известно из народных преданий и даже из народных песен.

Що цариця Кошовому

Звелiла такъ служити,

Щобъ ити в Польщу

Жидову и ляха палити[698].

Украинцы, даже неграмотные и/или не видевшие в глаза «Золотой грамоты», знали ее основную идею: «Великий свет государыня велит резать жида и ляха до последней ноги, чтоб и духу их не было на Украине»[699]. В 1768 году в подлинности этого «документа» не сомневались ни украинцы (в то время они еще себя называли «русскими», хотя с настоящими русскими уже имели мало общего), ни поляки. Верили в «Золотую грамоту» и Шевченко, и польский писатель Михаил Чайковский, автор романа «Вернигора». И Шевченко, и Чайковский писали, будто бы Екатерина прислала не только «Золотую грамоту», но и ножи для гайдамаков. Эта деталь тоже совершенно фантастическая, ведь в XVIII веке воевали при помощи ружей, пушек, сабель. Ножи, разумеется, были в каждом доме, в том числе и длинные острые ножи для забоя свиней, которыми и пользовались гайдамаки. Везти такой «гостинец» из Петербурга просто не имело смысла.