«Згине ляцька земля, згине!»

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

«Згине ляцька земля, згине!»

Поки Рось зоветься Россю,

Дніпро в море ллється —

Поти серце українське

З панським не зживеться[812].

Пантелеймон Кулиш

Современный русский читатель наверняка знает о давней русско-польской вражде, которая тянется из века в век. И две страны продолжают вспоминать о преступлениях прошлого, даже как будто растравляют старые раны. Но эта вражда меркнет перед враждой украинско-польской. Сколько украинских песен и дум посвящено ей, сколько народных пословиц и поговорок, сколько томов исписано исследователями украинско-польских войн!

В конце XVI – начале XVII веков бо?льшая часть старой западнорусской знати перешла в католичество и быстро полонизировалась, а крестьяне и козаки сохранили верность православию. Так сложилась страшная система: землевладельцы, паны, рыцари – поляки-католики, их крестьяне (посполитые) – православные украинцы. Национальная вражда удваивалась, даже утраивалась враждой социальной и религиозной. Вместо одной смертельной болезни общество поразили сразу три.

Иезуит Фома Млодзяновский еще в XVII веке обратил внимание, что различия между двумя народами проявились даже в символике праздника: Пасху, светлое Воскресение Христово, поляки называют «Wielka-noc» («Великая ночь»), а русины – «Велик-день». Получается, что «у поляков ночь, то у русинов день»[813].

Французский инженер Гильом де Боплан писал, что польская знать «живет словно в раю, а (украинские. – С. Б.) крестьяне пребывают как будто в чистилище». По его словам, положение этих крестьян «гораздо хуже, чем положение каторжников на галерах»[814]. «Польские помещики во сто крат хуже русских»[815], – как о вещи общеизвестной напишет уже в веке XIX Александра Смирнова-Россет.

Власть польских панов была такой, что против нее бунтовали даже крестьяне-католики из «коренной Польши». В 1846 году в Западной (польской) Галиции началось крестьянское восстание. Повстанцы были так озлоблены, что отрезали головы своим панам и приносили австрийским чиновникам, рассчитывая получить награду.

Просвещенные люди, поэты «украинской школы», вспоминавшие времена шляхетско-казачьего боевого братства, были немногочисленны. Якуб Яворский с болью писал, как мало на Украине «нравственных и честных помещиков; почти все – тираны». Поэтому простой народ на Волыни, в Подолии и поднепровской Украине «ненавидит своих панов за угнетение, и справедливо…»[816] А ведь это слова не врага, а настоящего польского патриота, который мечтал объединить поляков и украинцев в общей борьбе за свободу. Но другие поляки смотрели на украинцев совсем иначе. Даже их забота о простых людях иногда принимала оскорбительные для человеческого достоинства формы. Пантелеймон Кулиш записал историю о том, как «базиляне» (василиане, монахи одного из униатских орденов[817]) учили украинских детей «вере по-польски». Усердных поощряли. Мальчику или девочке в награду за успехи раздавали крестики или пятачки. Однажды жена старосты спросила одного мальчика: «На что тебя создал Бог?» Тот ответил: «Работать на панов». Ответ так понравился польской даме, что она подарила мальчику целый серебряный злотый[818]. Такие взгляды напоминают кастовую систему Индии. Раболепие воспитывалось у «хлопов», которые отличались от панов и религией, и национальностью. Когда Тарас Шевченко впервые пришел в гости к Ивану Сошенко, тот протянул ему для знакомства руку. Шевченко «бросился к руке и хотел поцеловать»[819]. Видимо, это был результат долгого «воспитания» в доме Энгельгардтов, где господствовали именно польские порядки. В глазах крепостного Шевченко Сошенко, бедный вольнослушатель Академии художеств, тоже был паном.

Через семьдесят лет Анна Ахматова застанет еще эти нравы: «Я сама видела, – говорила она Лидии Чуковской, – как едет управляющий в красных перчатках и семидесятилетние старухи его в эти перчатки целуют. Омерзительно!»[820] Ахматова противопоставит этих несчастных украинских селян русским крестьянам Тверской губернии, где не было и следов подобного раболепия.

Даже князь Долгорукий, вообще-то не любивший украинцев, невольно их пожалел, когда насмотрелся на польский произвол. Он возмущался, почему шляхтич, нередко самозванный, «нигде лично не служит», а только «тиранит и разоряет малороссиян природных»[821].

Такие взаимоотношения между панами и «хлопами» были вообще характерны для восточных кресов. Фаддей Булгарин, сам польский шляхтич, признавал, что положение крестьян в Белоруссии и Литве «было гораздо хуже негров»[822].

Даниэль Бовуа нашел в Центральном государственном историческом архиве Украины 26 дел за 1837–1840 годы (материалы Киевской уголовной палаты), где поляки (хозяева имений и экономы, то есть управляющие) почти безнаказанно убивали украинских крестьян. Приведу только три примера:

16 декабря 1837 года эконом Л. Вежбовский «избил двух больных крестьян». Один крестьянин умер. Вежбовский был наказан месяцем ареста и церковным покаянием.

11 марта 1838 года землевладелец «Т. Тушинский до смерти забил одного из своих крепостных». Убийцу оправдали.

24 января 1840 года некто Гурский, эконом в имении Браницких, «убил двух старушек». Наказание было потрясающим: три дня ареста и запрет исполнять обязанности эконома.

В Российской империи долгие десятилетия ничего не менялось, по крайней мере до отмены крепостного права и разгрома польского восстания 1863 года. В соседней Австрийской империи и крепостное право отменили раньше, и гражданских свобод было больше, но польско-украинская вражда, социальная и этническая, была там столь же непримиримой.

Украинский писатель Василь Стефаник родился и вырос во второй половине XIX века. В австрийской Галиции существовали украинские начальные школы, но украинская гимназия была всего одна – во Львове, поэтому большинству желающих продолжать образование предстояло поступить в польскую гимназию. В одной из таких гимназий в городе Коломые и начал учиться Стефаник, сын богатого украинского крестьянина. Преподавали – поляки, большинство гимназистов составляли тоже поляки. И учителя, и ученики просто глумились над немногочисленными крестьянскими детьми, которых заботливые родители отдали обучать наукам, совсем не полагавшимся для «хлопов». Однажды учитель прямо сказал Василю: «Ступай, хам, свиней пасти!» Класс, разумеется, хохотал[823]. Другой учитель как-то поднял указкой подол крестьянской рубашки Василя, показав всему классу голую поясницу «хлопа», который даже одеться толком не умеет. И снова ученики хохотали над украинским мальчиком[824].

Не удивительно, что украинцы по обе стороны границы ненавидели поляков и радовались их военным и политическим неудачам. Так было и после поражения Костюшко в 1794-м, и в 1831-м, и в 1863-м.

Котляревский, описывая пекло в своей «Энеиде», нашел там местечко и для панов. Об их грехах рассказано кратко и точно.

Панів за те там мордували.

І жарили зо всіх боків,

Що людям льготи не давали.

І ставили їх за скотів.

Панов за то и мордовали,

И припекали в свой черед,

Что людям льготы не давали,

На них смотрели, как на скот.

Панами, конечно, могли быть и русские, и малороссияне, ведь поэт жил в Российской империи, на Полтавщине. Но польские землевладельцы господствовали на всем правобережье Днепра (не считая земель Новороссии), они пановали и в австрийской Галиции, а на Левобережье память о панах-поляках держалась еще долго – благодаря переселенцам с правобережья Днепра и народным песням, что передавали из уст в уста. Речь не только о народных думах, но даже о легкомысленных женских песенках вроде этой:

Не тупай, не тупай, ляшку, ногою:

Не ляжу, не ляжу, спати зъ тобою,

А хоть и ляжу, – не поцiлую,

До свого серденька не примилую…[825]

Поляк в кунтуше и конфедератке был комическим персонажем украинского вертепа. Он танцует краковяк со своей женой, хвастается перед нею, но убегает, едва заслышав песню запорожца:

Та не буде лучше,

Та не буде крашче,

Якъ у нас, на Украинi!

Що немае жида,

Що немае ляха[826].

Самые бедные, беспоместные шляхтичи, чье материальное и социальное положение уже не отличалось от положения селян или дворовых людей, сохраняли польский гонор. Пан Погорельский, нищий столетний старик из Гарного Луга, вспоминал, как хорошо было раньше, при крепостном праве: «…была еще настоящая шляхта… Хлопов держали в страхе… Чуть что… А! сохрани боже! Били, секли, мордовали!.. <…> даже бывало жалко, потому что не по-христиански…» Стариковские жалобы заканчивались, как и полагается, обличением нынешнего времени, когда мужики уже сами принялись бить родовитых шляхтичей: «Да что тут говорить: последние времена!»[827]

Презрение к «хлопам» распространялось и на украинское казачество, даже в те времена, когда козацкие и польские рыцари сражались под знаменами Речи Посполитой. Польский жолнер, «не признавая в самом почетном и заслуженном козаке шляхетского достоинства, которым сам он гордился, упорно стоял на том, что всякий козак есть хлоп…»[828] – писал польский историк и писатель Михал Грабовский. Но тем страшнее были восстания, когда посполитые и козаки вместе шли убивать своих угнетателей.

Первые восстания (сначала козацкие, потом уже всенародные) начались уже в конце XVI века, а в 1648 году Богдан Хмельницкий поднял восстание, превратившееся в настоящую революцию. Блестящие военные успехи вскружили голову. После победы при Пилявцах народ требовал от Хмельницкого похода на Польшу. Причем похода даже не завоевательного – истребительного: «Пане Хмельницкий, веди на ляхив, кинчай ляхив!»[829]

Ненависть к ляхам была так велика, что на переговоры с козаками король благоразумно присылал не поляков, а литовцев (пусть и полонизированных) и православных русинов, сохранивших верность Речи Посполитой. Так, Адам Кисель, один из последних православных магнатов, не раз вел переговоры с Хмельницким от имени короля Речи Посполитой. Во время переговоров в Белой Церкви в 1651 году козаки похвалили предусмотрительность короля. Мол, знал кого послать. Кисель – наш, русин, литовцы всё же не ляхи. А если б настоящие ляхи вздумали приехать, «так уж бы не вышли отсюда!»[830] Еще раньше, во время переговоров в Зборове в 1649 году, козаки дружески советовали Киселю и его товарищам: «Отрекитесь-ка вы, добрые православные паны, от ляхов и останьтесь с нами, козаками. Згине ляцька земля, згине, а Русь буде <…> пановати!»[831]

Война приобрела крайнее ожесточение, в особенности после поражения козацкого войска под Берестечком. Войска Иеремии Вишневецкого отправились в карательный поход на Украину, но земля горела у них под ногами: крестьяне не щадили ни собственных домов, ни полей жита и пшеницы – всё сжигали. Поляки буквально питались жареным зерном.

Не удивительно, что как раз в это время (1651–1652) появилось анонимное польское сочинение под названием «Размышления о нынешней казацкой войне». Причину войны автор сочинения видел в иррациональной ненависти русинов к полякам и польскому государству: «Руський народ издавна стал испытывать смертельную ненависть к ляхам и, наследуя ее, в ней находится и поныне; она разгорается при наименьшей возможности и настолько крепнет, что Русь предпочла бы <…> терпеть иго турка или любого другого тирана, чем спокойно и счастливо жить в свободной Речи Посполитой»[832].

Легендарный полковник Иван Богун, известный своим военным искусством, не принял Переяславской Рады. Но даже он предпочитал воевать против поляков, а не против «москалей». Во время похода Яна Казимира против русского уже левобережья Днепра Богун был в польском войске, но вел тайные переговоры с московскими воеводами. Богун будто бы предлагал помочь московским войскам: ударить на ляхов с тыла, – но был разоблачен и расстрелян поляками.

Во время русско-польской войны козаки нередко проявляли большую ненависть к врагу, чем русские, хотя в ту пору «москали» тоже были народом суровым, если не сказать сильнее. Но в 1655-м при взятии Люблина, по свидетельству современника, на которое опирался Костомаров, у «москвитян» «господствовали умеренность и порядок», козаки же «один другого старались превзойти в зверстве. «Казалось <…> сами фурии вселились в них»[833]. В монастыре св. Бригитты козаки устроили резню: «монахинь убивали или продавали как животных»[834].

Поляки отличались не меньшей жестокостью. Стефан Чарнецкий, один из самых известных героев того времени, взял Суботов, где были похоронены Богдан Хмельницкий и его сын Тимош. Поляки выкопали и сожгли их останки. Не щадили мертвых и тем более не щадили живых. Это время – от смерти Хмельницкого в 1657-м до разрушения Чигирина (первой гетманской столицы) в 1678 году – принято называть звучным словом «Руина». К концу Руины прежде богатые и густонаселенные земли Поднепровья обезлюдели. Нивы заросли сорняками, превратившись снова в степи, а место селянских хат и панских дворцов заняли стада оленей, сайгаков и волков. Летопись Самуила Величко рассказывает о печальном запустении некогда изобильной страны, где много костей человеческих, «сухих и нагих», покрыты одним только небом. Как пишет украинский историк Наталия Яковенко, Руина закончилась потому, что «убивать друг друга было уже некому»[835].

Когда украинские крестьяне и польские паны вновь заселят правобережную Украину, фастовский полковник Семен Палий взбунтуется против Польши и захватит добрую половину Киевского и Брацлавского воеводств. На Волыни тем временем начнется новое восстание. Крестьяне снова будут нападать на панские дома и замки и собираться в козацкие полки.

В 1704–1705 годах гетман Мазепа по приказу Петра I занял своими войсками правобережную Украину. Целью похода была поддержка союзника Петра, саксонского курфюрста и польского короля Августа Сильного. Поляки свергли его и избрали своим королем Станислава Лещинского, ставленника шведов. Но козаки Мазепы не делали различий между сторонниками Августа и Станислава. Те и другие были просто ляхами, с которыми козаки поступали по-своему. Поэтому даже сторонники Августа бежали от таких союзников, «как от Орды»[836]. Один казацкий полковник издевался над пленным шляхтичем: «Вы, ляхи, были когда-то нашими господами, а мы вашими холопами. Но тогда вы были храбры, а теперь у вас храбрости стало столько, сколько у старой бабы <…> Если вы не исправитесь, то мы вас всех за уши возьмем и кожу с вас сдерем»[837].

Впрочем, поляки все-таки оказывали войскам Мазепы сопротивление: «Ляхи нас не терпят», – писал гетман царю Петру и рассказывал, как поляки нападают на малороссиян, размещенных по зимним квартирам[838]. Гетман, которого со времен Костомарова принято считать полонофилом, писал о поляках так: «неистовые и неправдивые, но злопоносные и ненавистные люди»[839].

Два в общем-то близких славянских народа, веками жившие в одном государстве, вступили в просвещенный XVIII век. Для них этот век будет отмечен гайдаматчиной[840]. Небольшие (иногда человек шесть, иногда – сотня и больше) отряды гайдамаков нападали на польские имения, забирали деньги, оружие. Хозяев могли убить, а могли отделаться издевательствами: связывали, стреляли над их головами из пистолетов, всячески оскорбляли, разбивали горшки с молоком, топтали цыплят, выбрасывали масло собакам. Последнее делалось отнюдь не из любви к животным, но так они, гайдамаки (нередко они называли себя и «козаками»), могли показать свою силу и свое презрение к «ляшкам»[841]. Обычно эти грабители не таились и отмечали удачный набег пиром в соседней корчме. Сил усмирить их у Речи Посполитой не хватало.

По второму и третьему разделам Речи Посполитой Поднепровье, Подолия и Волынь перешли под власть России. Идеологом второго раздела считается действительный тайный советник и второй член коллегии иностранных дел Александр Безбородко. Он был малороссиянином из козацкого рода. Малороссиянином был и покоритель Варшавы Иван Паскевич. Режим, установленный князем Варшавским, поляки еще долгое время поминали недобрым словом. Вольно или невольно, российская имперская власть не раз использовала в борьбе с поляками верных малороссов.

В 1863 году селяне правобережной Украины сами ловили польских повстанцев и убивали их с особенной жестокостью. Поляки в Житомире пересказывали друг другу истории про мужиков, которые живьем зарыли пленных панов в землю, но русские войска успели откопать и спасти этих живых покойников[842].

Практика использовать малороссиян против поляков прижилась. При этом власти империи тонко разбирались в раскладе сил, направляя пыл и энергию украинских националистов против ляхов. Украинцы с особым усердием принимались за русификацию, стараясь отплатить ляхам за старые обиды. В этом отношении русские, очевидно, не могли сравниться с украинцами. «Он был великоросс, и потому в нем не было обрусительной злобы»[843], – писал Короленко о директоре Ровенской гимназии Долгоногове.

Н. А. Милютин, возглавлявший администрацию Царства Польского, приглашал на службу Николая Костомарова[844]. А ведь знаменитый историк некогда возглавлял Кирилло-Мефодиевское братство – украинскую националистическую организацию, пусть и очень умеренную. Костомаров не приехал, хотя его приглашал и старый товарищ по Кирилло-Мефодиевскому братству, Пантелеймон Кулиш. Получив должность в администрации Царства Польского, автор «Черной рады» и «Записок о Южной Руси» писал Костомарову в январе 1865 года: «Приезжайте, и восторжествуем над презиравшим наши права панством!»[845]

Данный текст является ознакомительным фрагментом.