Стиляги и фарцовщики
Стиляги и фарцовщики
Неудивительно, что субкультура стиляг была тесно связана с фарцовкой (или, как называл ее советский уголовный кодекс, «спекуляцией»). Где брать модные западные вещи, когда выехать за границу невозможно? Конечно, у иностранцев, потому что комиссионные магазины, в которые время от времени что-то сдавали «выездные» советские граждане, и которые долгое время были одним из главных источников стиляжной одежды, не могли справиться с растущим спросом на стильные шмотки.
Помогли здесь и внешние, политические факторы. После смерти Сталина началось некоторое «потепление» политического климата в стране, которое в конце концов перешло в «хрущевскую оттепель». Хоть Советский Союз и оставался для Запада враждебной страной, «железный занавес» несколько приоткрылся, и в страну начали приезжать иностранцы – причем в массовом порядке. Особенно это затронуло Ленинград, куда – благодаря географической близости – охотно стали наведываться жители соседней Финляндии: В «колыбели революции» они могли свободно напиваться водкой, тогда как у них на родине действовал «сухой закон».
За пару бутылок водки финны готовы были отдать сверхдефицитную на тот момент в СССР шмотку, и все равно не оставались в проигрыше: такой натуральный обмен был выгоден при тогдашних валютных ограничениях. Постепенно с иностранцами, часто приезжающими в Советский Союз, устанавливались «долговременные связи», и они привозили вещи уже под конкретный заказ.
Кто-то из начинающих фарцовщиков учил финский, кто-то пользовался знанием английского, а кто-то обходился и без языка. Одним из главных мест питерской фарцовки того времени стала гостиница» Европейская», где постоянно селились иностранцы. Причем, не для всех первых фарцовщиков главным фактором были деньги. Как вспоминал позже ленинградский стиляга и фарцовщик Максим Герасимов, фарцовка была для него «средством больше узнать об иностранной жизни».
Валюта в расчетах с иностранцами чаще всего не участвовала: их самих интересовал, прежде всего, «натуральный обмен». Кроме того, сроки за «незаконные валютные операции» были установлены очень строгие от 7 до 15 лет, причем под верхнюю планку – 15 лет – попадала уже «операция» с суммой в сто долларов.
Постепенно, к началу шестидесятых, фарцовка изменилась за счет того, что в нее пришел криминал и отчасти подмял под себя.
Александр Петров:
Доставали вещи у молодых людей, которые занимались тем, что по-теперешнему называется коммерцией, а по-советски называлось спекуляцией или фарцовкой. Они покупали вещи у иностранцев, что-то отбирали себе, по размеру, по модели, а остальное продавали. Сейчас под это определение любой коммерсант подходит. Разница только в том, что те рисковали многим.
Олег Яцкевич:
Фарцовка пошла от стиляжничества, возникла как один из его элементов. Потому что шмотки надо где-то доставать. И вот появились финны-«финики». У нас же почти пограничный город. Но сам я не лазил по машинам, не пас их около гостиницы. Покупал, когда попадалось что-то, но для себя.
«Финики» начали приезжать в начале пятидесятых годов. Был такой Крюк – оптовый фарцовщик. У него были знакомые финны, которые доставляли товар. Он им заказывал, к примеру, двести нейлоновых рубах. Тогда за нейлоновую рубаху некоторые стиляги родителей готовы были продать. А на самом деле – это ужас, а не рубаха: в ней зимой холодно, летом пот льет. Они ему привозят, получают, например, двести бутылок водки по три рубля. Рубашонки он продает по сто рублей. Представляете, какой навар?
Вадим Неплох:
Мы с фарцовщиками дружили, вернее, они с нами дружили. И можно было что-то у них подкупить. У меня штаны такие были в клеточку – я ими очень гордился, плащ был с подкладкой красной.
Валерий Сафонов:
Фарцовщики тогда уже были, и они тоже придерживались такого стиля – американского. У фарцовщиков, как правило, посвежее был товар, поэтому у них было немножко дороже. Но тоже нормальные, доступные цены. Скажем, джинсы стоили максимум пятнадцать рублей. Рубашка тоже стоила пятнадцать рублей – и в комиссионном, и у них тоже. Я некоторых [фарцовщиков] знал – именно на предмет того, чтобы у них покупать одежду. А они все покупали в гостиницах, у автобусов. Но я сам этого делать не пытался. Страшновато было. Ну, и надо было владеть английским языком. А я не владел и до сих пор не владею.
Анатолий Кальварский:
Мир фарцовки расцвел, когда начали приезжать финны. Это год, наверно, пятьдесят восьмой, пятьдесят девятый. Приезжали финны, и у них за бутылку водки можно было что-то купить. Они знали, что существует такой промысел, и привозили много таких вещей, которые сегодня именуют «секонд хэнд», и их с удовольствием покупали. Мой приятель так купил себе замечательные ботинки. Но когда он их начал мерить, они оказались ему малы.
Олег Яцкевич:
Мой приятель отсидел три года в лагере. За что? Добыл где-то триста-четыреста долларов, поехал в Москву – и взял с собой еще студента иняза. «Там же, в Москве все лохи», – говорит. Приехали в столицу, зашли в «Березку», отоварились. Говорят по-английски, как-то шутят, а на выходе их остановили: «Пройдите к администратору». «Раскололи» и по три года влепили. Незаконные валютные операции! В Москве вообще за это расстреливали. Шлёпнули же главного валютчика – Рокотова. Еще писали, что на Западе он был бы гений бизнеса, а в Москве…
Юрий Дормидошин:
Фарцовка началась приблизительно с шестидесятого года. Начали заезжать финны. И я влился в этот бизнес. Я жил в центре, и у меня были друзья старшие, которые [уже этим занимались].
Такое было упоение, было, чем заняться. И это была общность такая. Мы были джентльмены – мы никогда не обманывали. Потом начались эти «каталы», начали ломать бабки, начали какое-то фуфло подсовывать. Уже в этот бизнес вошли и криминальные какие-то – не джентльмены. А мы позиционировали себя как джентльмены.
Тяга к какому-то самовыражению, даже эстетический голод гнали на какую-нибудь Малую Морскую или Большую Морскую. Я, в основном, работал с «Асторией». Территория была несколько поделена. Потом мы попытались «брать» [финнов] в Выборге, но там была очень серьезная местная группировка, и нас оттуда вытеснили. Пришлось вернуться в город, а там уже в каждом отеле была спецслужба.
Сначала приезжали только финны. Иногда – до двухсот автобусов. Какое-то неимоверное количество. У нас была «агентура», нам говорили, что к «России» подъехало, например, пять автобусов, к «Европе» – четыре автобуса, там еще где-то десять автобусов. Они – такой добродушный народ. Сначала мы меняли [вещи] на водку, потом платили конкретно деньги – рубли. Они с удовольствием [брали рубли]. И потом уже каждый иностранец привозил то, что ему надо было продать, уже завязывались связи. Появлялись «домашние магазины», потому что в комиссионные такие вещи было сдавать достаточно стремно – там была старая одежда.
Естественно, деловые люди как-то прониклись всем этим. Начался спрос, появилось предложение. Появились какие-то самопальные джинсы. Настоящих вещей [было мало] – если в Москве были дипломаты, то Питер был город совершенно маргинальный. И с появлением волны туристов появилось преклонение перед иностранной одеждой. Моды как таковой не было, ее никто не мог диктовать, везли не бренды, а, естественно, ширпотреб. И тогда уже Невский проспект, «Брод» начал расширяться. Он уже перевалил Садовую улицу, Литейный проспект, кафе «Север». Там была «диаспора» немых – они, в основном, были карманниками, но были и те, кто занимался бизнесом всяким.
Приезжало огромное количество туристов, и власти ситуацией не владели. Фарцовка приняла серьезные масштабы. Завязывались связи, началась контрабанда. Тут же подтянулись девушки, началась проституция. Причем проституция была совершенно специфичная – они не занимались проституцией с русскими. Это было совершенно четко, и они этим очень гордились. Они считали, что с «рашенком» переспать западло. У них был чистый отбор.
Это был шикарный бизнес. Во-первых, ты сам одевал себя. И это было решение всех проблем – моральных, сексуальных, каких угодно. Если ты хорошо выглядел, у тебя был пропуск ко всему. Тебя уже уважали, и какой-то набор вещей позволял тебе выйти в «высшее общество». Весь другой бизнес – например, цеховики – они были совершенно законспирированы, в подполье. У меня был один знакомый – очень богатый цеховик. Я его встретил, мы пошли в обувной магазин, и он купил шесть пар обуви «Скороход». Я говорю: «Зачем тебе шесть?» – «Пусть думают, что я хожу в одних и тех же сапогах». У него был набор одежды – он покупал его в большом количестве, но ассортимент был один. Потому что не дай бог кто-то подумает, что он [богатый]. Половина этих людей жила в коммуналках, и они там прятали свои миллионы. А нам было нечего терять, мы ходили, эпатировали публику, мы уже приобретали вид практически настоящих иностранцев. Мы ходили в валютные бары – это был экстрим: зайти в валютный бар – швейцар пропускал тебя с толпой, потому что он не понимал, кто ты, что ты. И это был просто другой мир, какое-то другое ощущение, это был кусок какой-то свободы. Там сидели свободные люди – они курили Marlboro, пили какие-то напитки, общались с девушками. Но с девушек спецслужбы уже начали брать взятки. Они были все на учете, они были все информаторы, как правило. И поэтому их не трогали. Это был такой сервис, такой бренд – бренд России.
Лев Лурье:
Фарцовщики, в отличие от стиляг, не образовывали никакой субкультуры. А субкультура, соответствовавшая стилягам, называлась «мажоры». К фарцовщикам от стиляг перешла более широкая идея контрабанды. На Невском проспекте всегда было очень много людей – и их количество разрасталось, – которые каким-то образом доставали немыслимые вещи.
Стиляги и фарцовщики – это два разных поколения. Власть в современной России захватили фарцовщики, а не стиляги. Стиляги старые уже были. Они были «прорабами перестройки». Им уже поздно было захватывать какие-то, особенно командные высоты. Это все были люди пятидесяти или за пятьдесят. Но они были помешаны на потребительских ценностях, и в этом смысле разницы между стилягами и фарцовщиками действительно нет. И те, кто пришел к власти, исповедуют эти ценности. Вообще, эта идея Куршавеля, Лазурного берега, Ксюши Собчак – это стиляжная идея.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.