Глава 13 Иоанн из Антикхании

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Глава 13

Иоанн из Антикхании

— Папа, смотри, оказывается, художник Билибин жил в Египте! — воскликнула дочка. Мы только что купили в киоске советского торгпредства в Каире книгу Олега Семенова «Иван Билибин. Рассказ о художнике-сказочнике», и дети с интересом рассматривали ее. В начале книги мы прочли следующее:

«Судьба Билибина сложилась непросто. В сентябре 1917 года он уехал в Крым, где прожил два года в приморском поселке Батилимане. Вокруг в садах прятались скромные, пустующие зимой дачки писателей, художников, ученых. Новости из Петербурга и Москвы доходили редко и с большим опозданием. В своем добровольном заточении Билибину трудно было разобраться в сущности тех громадных перемен, которые произошли в стране, он не понял их сути и в 1920 году, увлекаемый волной беженцев, покидающих Россию, на пароходе «Саратов» уплывает в Египет. Он делит тяготы лишенных работы, живущих среди безводной пустыни в палаточном лагере соотечественников. Но, в отличие от большинства из них, он имеет профессию. Он художник, мастер, и его искусство находит применение и в далеком Египте. Он выполняет многочисленные заказы — пишет портреты и панно».

Пароход «Саратов»

Так осенью 1988 года открылся передо мной новый фронт поиска — билибинские работы. Ведь этот выдающийся русский художник известен нам всем с детства по непревзойденным иллюстрациям к народным сказкам, и наверняка хотя бы часть созданных им в эмиграции портретов и панно все еще находится в Египте. Может, я даже видел их в музеях или антикварных магазинах, да не знал, кто автор. Но начинать поиски, что называется, вслепую, не зная подробностей, не очень-то рационально. Только вот подробности можно узнать лишь в Москве, а до отпуска еще очень далеко. Решил поступить так: попросить папу просмотреть всю имеющуюся в Библиотеке имени В. И. Ленина литературу об Иване Яковлевиче Билибине и сделать оттуда выписки, относящиеся к его жизни в Египте, а самому тем временем поговорить со специалистами.

Несколько раз ездил я в центр Каира, заходил в антикварные лавки и аукционные залы, вглядывался в картины и автографы на них, разговаривал с продавцами. Никто о русском художнике Билибине ничего не слышал. Некоторые пообещали позвонить, если наткнутся на его картины, но звонков так до сих пор и не последовало. Пошел по музеям, прихватив с собой книгу Семенова. В Центре современных изящных искусств на Замалеке, или, как он еще называется, в галерее «Эхнатон», меня принял директор Ахмед Салим. Нет, он тоже ничего не знает о Билибине. Но вот сейчас по «Эхнатону» бродит один из старейших египетских художников Фаузи аль-Хусейн. Может, он что знает?

Маэстро Фаузи уже за 80. Рисовать он начал в юности, в 20-е годы — как раз в то время, когда Билибин жил в Египте. Но имя его старику не известно. Художник долго листает книгу, рассматривает портрет Ивана Яковлевича. «Лицо вроде знакомо, манера — тоже», — неуверенно говорит он, но ничего конкретного добавить к этому не может.

Куда идти теперь?

— Поговорите с Эми Азаром, — советует Ахмед Салим. — Это наш ведущий искусствовед, человек немолодой. Правда, телефона у него дома нет, но я знаю адрес.

Дом, где живет Эми Азар, я нашел не сразу. Он расположен в рабочем пригороде Имбаба, маленький, четырехэтажный. Хозяина дома не оказалось. Я постоял под дверью на верхнем этаже, где пахло московской коммунальной квартирой, и пошел по крутой лестнице вниз, чуть не разбив в темноте голову о подвешенный к стене велосипед.

Через неделю мне повезло. Дверь открыл старик, такой же маленький, как и сам дом, и проводил меня в крохотную гостиную, обвешанную книжными полками и репродукциями картин художников разных стран и народов.

— Чем могу служить? — любезно спросил он.

Я объяснил Эми Азару суть дела. Тот закурил, помолчал немного и только потом ответил:

— Нет, сударь, о вашем Билибине я ничего не слышал. Но знаю, что в 30-е годы в Египте жил и работал другой художник из России, Фредман-Клюзель. Он был первым директором Центра современных изящных искусств на Замалеке, того самого, где вы встретились с Ахмедом Салимом. Работы его известны, они есть в Музее изобразительного искусства в Гезире. Правда, музей этот сейчас закрыт на реставрацию. Когда-то давно я даже писал о Фредмане-Клюзеле. К сожалению, — добавил старик, поймав мой вопросительный взгляд, — этой работы нет в моей библиотеке.

В живописи я не специалист, имя русского художника, названное Эми Азаром, мне незнакомо. Возможно, искусствоведу было бы интересно посмотреть его работы, но я-то журналист, пытаюсь собрать материал для очерка об Иване Билибине, которого знает любой из моих потенциальных читателей. Нет, не стоит уходить в сторону. Я поблагодарил старика и начал спускаться вниз по лестнице, стараясь вспомнить, на каком этаже висел велосипед.

Надо сходить в еще один музей — Махмуда Халиля. Он тоже, как и «Эхнатон», расположен на Замалеке, неподалеку от нашего корпункта. Но если Центр изящных искусств представляет собой полдюжины выставочных залов в старинном особняке, то в музее Махмуда Халиля экспозиция постоянная. Да какая! Более двухсот подлинников импрессионистов! Собрал их в середине XX века богатый, знатный египтянин, получивший образование во Франции, — его имя и носит музей. И что интересно: несмотря на роскошную коллекцию, там всегда пусто. Редкие посетители музея — это обычно либо иностранные туристы, либо студенты факультета изящных искусств.

Директор Ахмед Сами жалуется на недостаток художественного воспитания. Наверное, он прав, причем феномен этот легкообъясним. Египет — страна по преимуществу мусульманская, а ислам веками запрещал изображать людей и животных. Вместо них художники изощрялись в растительных орнаментах и каллиграфии. И, надо сказать, изрядно в этом преуспели. С XIX века, когда в страну устремились европейцы, а египетская верхушка стала отправлять своих детей учиться за границу, в Египте появились первые профессиональные художники. Но до сих пор картины привлекают лишь узкий круг лиц.

К сожалению, Ахмед Сами никогда не слышал о Билибине. Видно, поиск вслепую пора кончать. Что ж, подожду письма из Москвы.

И скоро оно пришло — несколько страничек, тесно исписанных. Жизнь и творчество Билибина в Египте стали приобретать более ясные очертания. Были там и ниточки, за которые не без надежды на успех можно было ухватиться…

Итак, 7 марта 1920 года Иван Яковлевич Билибин отплыл на пароходе «Саратов» из Новороссийска. 26 марта он впервые ступил на африканский берег. Он прошел через карантин в Александрии, затем попал в известный уже читателю лагерь русских беженцев в Телль аль-Кебире и в начале мая поселился наконец в Каире.

Египет пленил Билибина. «В 1920 году (так было написано в книге моей судьбы) попадаю в совершенно новую и чуждую, но драгоценнейшую для художника обстановку, в Египет, где живу и работаю пять лет, — вспоминал впоследствии Иван Яковлевич. — Я никогда не забуду того потрясающего впечатления, когда я впервые попал в старинные мусульманские кварталы Каира с изумительными мечетями первых времен Хиджры (мусульманское летоисчисление, берущее начало в 622 году. — В. Б.), с его рынками и его толпою. Мне казалось, что передо мною ожила одна из страниц «Тысячи и одной ночи», не верилось, что все это существует в натуре».

Друзья сначала потеряли Билибина из виду. Ведь основная масса русских эмигрантов из числа интеллигенции старалась осесть в европейских центрах культуры, особенно в Париже. Одни говорили, что он будто бы живет в Софии, другие — в Праге. Потом прошел даже слух, что Иван Яковлевич умер. Но в начале 1921 года издававшийся в Берлине эмигрантами журнал «Жар-птица» внес наконец ясность в этот вопрос. Во втором номере он опубликовал статью «Как живет и работает И. Я. Билибин», в основу которой было положено длинное письмо художника другу.

«После долгих мытарств я обосновался в Каире, — писал Билибин. — Работу я нашел, но денег дают ужасно мало, так что живу я на старости лет совсем студентом, словно мне двадцать лет. Временами это раздражает, так как нельзя купить нужной книги или какой-нибудь живописной старой тряпки. Все же кое-какие книги, необходимые как материал для работы, хотя и с трудом, но куплены.

Египтов, как вы знаете, два: древний, классический, и мусульманский. Прежде всего, первым номером, меня зачаровал второй, так как он понятнее нам и ближе. Кроме того, мусульманская старина, если хотите, жива и сейчас, а жизнь осталась почти та же. Мусульманские кварталы в Каире очень специфичны, архитектура великолепная, старины очень много, и тут же крутом базары, лавчонки, торговцы, нищие, бедуины, негры, верблюды, разукрашенные ослики, ковры, сладости, фрукты — словом, садись и рисуй восточную сказку.

Другой Египет — древний, величественный, непонятный и страшный — молчит, и насколько оглушительно крикливы, до боли в ушах, все эти разноцветные люди, от белых до негров, в фесках и тюрбанах, настолько же тихи и бессловесны остатки того далекого мира.

Моя работа не пристала ни к тому, ни к другому Египту, и специальностью моей сделалась Византия.

Я делаю большую декоративную картину, 5 1/2 метра на 2 1/2, которая украсит комнату в византийском стиле одного богатого грека. Размеры, как видите, для меня необычные, но очень интересно. На картине есть император с императрицей, и процессия мужчин и женщин, и иконный город, и много орнаментики. Стиль — приблизительно VI века, юстиниановской эпохи».

Получив солидный аванс под эту крупную работу, Иван Яковлевич снял небольшой дом на улице Антикхана, в самом центре Каира, где была просторная мастерская и две жилые комнаты. Мастерскую свою он прозвал «Антикханией», себя же величал «Иоанн из Антикхании». Обычно работу Билибин начинал в шесть часов утра и продолжал ее до одиннадцати, затем делал перерыв до шести вечера — и снова за работу. Выкраивал время на осмотр достопримечательностей Каира и даже поездки по стране. Дважды художник ездил в Верхний Египет, бывал в Луксоре, знаменитом своими величественными храмами периода Нового царства. Во время второй поездки он посетил только что открытую в скалах Долины царей близ Луксора гробницу Тутанхамона — единственную усыпальницу фараона, найденную учеными не разграбленной, со всей ее пышной роскошью. Ездил также в старинные христианские монастыри в Западной пустыне и на Синае. И повсюду фотографировал, фотографировал…

«Не имея возможности коллекционировать, я очень много снимал, — писал Билибин другу в январе 1924 года. — Я много снимал и по Древнему Египту, и по арабскому искусству, но что очень близко моему сердцу — это так называемое коптское, а по-моему, просто довизантийское искусство египетского производства, но совершенно без прежних древнеегипетских традиций. Это предок (и прямой, а не боковой) и нашего русского искусства».

В мастерской на ул. Антикхана. Стоит И. Я. Билибин, сидят (слева направо): Л. Е. Чирикова, Есаул и О. В. Сандер. На заднем плане — панно «Поклонение византийским царю и царице». 1921 г.

То, что художник назвал «довизантийским искусством», было бы, наверное, точнее охарактеризовать как «раннехристианское». В середине I века в Александрии возникла первая в Египте христианская община, там проповедовал св. Марк Евангелист, которого копты считают своим первым патриархом. Коптский алфавит напоминает старославянский, поскольку восходит к тому же корню — алфавиту греческому. Ну а коль скоро изобразительное искусство на Руси развивалось во многом из обслуживания церковных нужд, то вывод Билибина, парадоксальный на первый взгляд, по существу довольно логичен.

Лето 1924 года художник провел в путешествии с семьей по Палестине и Сирии. «Иерусалим, Мертвое море, Галилея и Дамаск. Продолжение восточной сказки», — вспоминал он. А по возвращении в Египет семья поселилась в Александрии, где, по свидетельству приемного сына Ивана Яковлевича М. Н. Потоцкого, он «подолгу пропадал в знаменитом греко-римском музее с его изваяниями, коллекциями монет, шедеврами мозаики, керамики». Для Билибина «северная столица» Египта была привлекательна еще и тем, что там проживало много европейцев, включая русских эмигрантов, среди которых попадались и знатоки живописи, существовало Общество любителей искусства. В декабре 1924-го — январе 1925 года это общество организовало персональную выставку И. Я. Билибина и его жены, художницы Н. В. Щекотихиной-Потоцкой.

«Почти все работы с этой выставки ушли в Америку и Грецию, — писал М. Н. Потоцкий. — В местной александрийской прессе выставка была высоко оценена».

Среди работ, выполненных Билибиным в Египте, были не только декоративные панно для особняков богатых греков, но и пейзажи, портреты. Чего не хватало художнику — так это заказов на иллюстрации к книгам. «Моей любимой работы — книжной — нет вовсе», — сетовал он в письме к другу в начале 1921 года. Зато были заявки непривычного для него рода. «Получил заказ на несколько икон для одной небольшой греческой церкви, — сообщал Билибин в том же письме. — Мечтаю проникнуть в большой кафедральный греческий собор». Сбылась эта мечта художника или нет, осталось для меня неясным, но, по свидетельству его приемного сына, в Александрии Билибин «сам декорирует стены большого сирийского православного храма». Впрочем, в биографической хронике Ивана Яковлевича об этом говорится несколько по-другому: «1925 год. Выполняет эскиз фресок и иконостаса для сирийского православного храма в Александрии».

Искать особняки, принадлежавшие в 20-е годы богатым грекам, — все равно что иголку в стогу сена. Мне, например, очень хотелось взглянуть на громадное панно «Поклонение византийским царю и царице», которое Билибин писал для виллы Бенаки — крупного торговца хлопком в Александрии. Связался с правлением греческой общины в Каире. Там мне сказали, что семья Бенаки давным-давно уже не живет в Египте. Какая из тысяч александрийских вилл принадлежала им? И сохранилась ли она? Попробуй-ка сейчас докопайся!

И. Я. Билибин на своей персональной выставке в Александрии. Январь 1925 г.

Впрочем, виллу Бенаки я в конце концов нашел. Как обычно, помог случай.

В ноябре 1992 года я встретился в Александрии с Мустафой Наггаром, президентом Александрийской торговой палаты. Разговор поначалу шел о египетско-российской торговле. Между делом Наггар обмолвился, что собирает картины и антиквариат. Похвастался, что у него даже есть одна работа самого Гойи! Я, естественно, спросил о Билибине — ведь Иван Яковлевич, хоть и недолго, жил в Александрии, там устраивалась его выставка. Имя это было Наггару незнакомо. Но когда я упомянул, что Билибин работал в основном для богатых греков, включая Бенаки, собеседник оживился.

— Вилла Бенаки находится рядом с моим домом, на площади Халиль-паша Хайят, в районе Рушди, — сказал Наггар. — Не вилла даже, а настоящий дворец. Территория занимает целый квартал, почти два гектара. Стоит она сейчас, наверное, не меньше ста миллионов. У Бенаки не было детей. Его жена-турчанка воспитывала двух племянников. После смерти приемных родителей один из них уехал работать в Париж, в ЮНЕСКО, другой еще куда-то. Вилла была им не нужна, зато требовались деньги. Они и продали ее — человеку по имени Абдель Али, из Южного Египта.

Южане, или, как зовут их здесь, «саиди», считаются в Египте грубоватыми провинциалами, о них ходит немало анекдотов. Как-то обошелся новый хозяин с художественными сокровищами виллы, включая панно Билибина?

— Он продал их все с аукциона, — ответил на мой вопрос Наггар. — А на вилле развел кур и голубей.

Судьба билибинского панно так и не прояснилась.

В начале же поисков, узнав от греков, что семья Бенаки уже не живет в Египте, я решил сконцентрировать усилия на розыске сирийского православного храма в Александрии. Их в «северной столице» наверняка два-три, не больше. И я отправился туда, к представителю Русской православной церкви протоиерею Дмитрию Андреевичу Нецветаеву.

Батюшка встретил меня приветливо и, несмотря на неважное самочувствие, вызвался помочь. Вместе с ним мы поехали в греческий православный патриархат. Самого папы Парфения III — патриарха Александрийского и всея Африки — на месте не оказалось, он объезжал свою обширную патриархию. Нас принял его заместитель, митрополит Варнава. О том, что русский художник декорировал сирийскую православную церковь, он узнал от нас впервые. Церковь такая в городе одна — Благовещенья. Священником там отец Герасим.

Наутро, уже один, разыскиваю по данному мне митрополитом Варнавой адресу церковь Благовещенья. Отец Герасим, как истинный житель Египта, сначала угощает чашечкой крепкого кофе, а уже затем ведет показывать храм. Фресок там нет вовсе, а иконы на русскую школу не похожи. Как это понять? Что М. Н. Потоцкий не прав и его отчим сделал только эскизы, которые по каким-то причинам были отвергнуты? Но ведь приемный сын Билибина, живший вместе с ним, не мог не знать, чем занимался художник. Одно дело — набросать дома эскизы, другое — проводить недели, а то и месяцы, собственноручно расписывая храм. Хотя непосредственно на роспись церкви времени у Билибина было явно маловато. В августе 1925 года семья переехала из Александрии в Париж, незадолго до этого совершив продолжительную поездку в Верхний Египет. Значит, все-таки только эскизы? Или в 20-е годы мог существовать и другой сирийский православный храм?

— Это исключено, — качает головой отец Герасим. — Ни один храм с тех пор не был снесен, а превращение сирийского православного храма, скажем, в грекокатолический просто невозможно. Да у нас в городе вообще лишь одна еще церковь, греческая православная в Ибрахимии, расписана. Понимаете, климат плохой, жарко, от моря влажность высокая, фрески не держатся долго, осыпаются.

— Так, может, фрески русского художника в вашей церкви просто-напросто не сохранились?

— Возможно! — пожимает плечами священник.

На всякий случай едем в Ибрахимию. Росписи на стенах церкви совсем не похожи на фрески, выполненные рукой выдающегося русского художника.

Возвращаемся в центр города, в патриархию. Мириться с поражением ужасно не хочется. Может, что-то подскажут патриаршие архивы? Но митрополит Варнава отвечает твердо: насчет архивов надо говорить с самим патриархом.

Случилось так, что в следующий раз я попал в Александрию лишь спустя полгода. Помешали отпуск и более срочные дела. Заехал в патриархат, зашел к митрополиту Варнаве. «Патриарх вот-вот должен приехать из очередной командировки», — сказал он мне. И в этот момент во двор въехал черный «Мерседес». Из него вышел красивый старик в светской одежде. «Это и есть патриарх», — только и успел шепнуть мне Варнава и бросился приветствовать своего начальника.

Я подошел следом, представился. Сказал, что хотел бы побеседовать с его святейшеством.

— Сегодня не получится, — ответствовал патриарх. — Мне надо отдохнуть с дороги. А завтра утром, часов в десять, милости прошу.

Беседа с Парфением III была недолгой — я едва успел выпить традиционную чашку кофе. Патриарх выслушал суть дела и пообещал, что даст своим сотрудникам указание посмотреть в архивах. В следующий мой приезд в Александрию мне сообщили: никаких упоминаний о русском художнике в архивах патриархата не обнаружено.

Что же, это очень жаль. А добыча казалась такой легкой! Один-единственный сирийский православный храм на четырехмиллионный город! И, главное, неясно, как обстояло все на самом деле. Эскизы отвергнуты или росписи не сохранились? Придется теперь ловить рыбку помельче, искать греческую церковь в Каире, для которой Билибин писал иконы. В каталоге произведений искусства художника она значится как «госпитальная».

От знакомых египтян узнал, что греческий госпиталь находится в Аббасие — старом районе Каира. Найти его не составило труда.

— Вы к кому? — строго спросил привратник.

— Хочу посмотреть церковь, — ответил я, не будучи еще уверен в ее существовании.

— Церковь вечером закрыта, но могу показать, где она.

Значит, все-таки есть! Проходим во двор старого одноэтажного здания в форме буквы П. На поверку оно оказалось не больницей, а домом престарелых. В правом углу двора — маленькая церковь, квадратная, ничем не примечательной архитектуры, построенная, наверное, в начале XX века. На двери — замок.

— Приходите утром, с 9 до 11, — советует привратник.

В ближайшее же воскресенье вновь приезжаю в госпиталь, на сей раз с утра. Церковь опять закрыта. Но сухонькая старушка любезно показывает мне, где найти хозяина ключа. На стук в дверь из комнаты выходит невысокого роста пожилой человек. Объясняю ему, что хочу посмотреть церковь. Он недовольно хмурит брови: воскресенье — день отдыха! А я-то думал, что в этот день как раз самая большая служба! Вот они, издержки светского воспитания! Но вскоре выясняется, что хранитель ключа — зовут его Париклис — ворчит лишь для проформы. Он надевает теплый халат и ведет меня в церковь. Щелкают выключатели, помещение озаряется светом. С плафона купола смотрит на нас лик Иисуса Христа.

Едва ли не первое, что бросилось в глаза, — цветная литография на стене в рамке под стеклом. Внизу — надпись по-русски: «Вход Господа нашего Иисуса Христа в Иерусалим». И более мелким шрифтом: «Дозволено Моск. Духовн. Цензурою 29 декабря 1880 г. Печатано в литографии А. В. Морозова». Видно, вклад кого-то из наших соотечественников.

Не размениваясь на разномастные иконы на стенах, иду рассматривать иконостас. Именно его, судя по документам, расписывал Билибин, и притом в русском стиле XV века. На алтарных дверях — по архангелу в человеческий рост. Справа — Гавриил, слева — Михаил. У них удивительно знакомые по старорусским иконам лица, какой-то светлый, праздничный облик. Внимательно разглядываю нижнюю часть икон: вдруг есть автограф? И — вот он: крошечными буквами инициалы «И. Б.», дата — «1921» и вензель в виде весов — фирменный знак мастерской художника на улице Антикхана.

Так вот они какие, билибинские иконы! А эта, двойная, на царских вратах? Справа — испуганная и вместе с тем радостная дева Мария, слева — архангел Гавриил, посланный ей Господом, чтобы сообщить ошеломляющую весть: «Зачнешь во чреве, и родишь сына, и наречешь имя ему: Иисус. Он будет велик и наречется Сыном Всевышнего». Цитирую Евангелие от Луки по Библии, принадлежавшей Олегу Волкову. Внизу иконы «Благовещенье», яркой, солнечной, — те же инициалы, дата и вензель.

В 1921 году Билибин писал другу из Каира в Париж: «Порою меня очень тянет в Россию и, в частности, в Крым. Я стал более ярым националистом, чем когда-либо, насмотревшись на всех этих носителей культуры — англичан, французов, итальянцев и пр. Только сейчас начинаем чувствовать, как много мы потеряли».

Может, с этого горького размышления эмигранта и начался его путь назад, на родину. 16 сентября 1936 года Билибин на теплоходе «Ладога» прибыл в Ленинград. Долгие странствия художника закончились, он вернулся наконец на родную землю. Умер Иван Яковлевич шесть лет спустя, во время фашистской блокады города.

Да, мастер вернулся, и было бы справедливо, если бы созданные за годы эмиграции Билибиным работы воссоединились с их творцом. К тому же билибинские архангелы, например, стали уже разрушаться, кое-где с них облупилась краска. «Благовещенье» выглядит лучше, но и эта икона нуждается в реставрации. Если оставить все как есть, то лет через 20–25 жизнь икон оборвется, и мы потеряем еще одну крупицу русской культуры…

Мысль эту я высказал на страницах «Правды» в сентябре 1990 года в очерке о жизни Ивана Яковлевича в Египте. И встретил почти мгновенную поддержку со стороны председателя Советского фонда культуры академика Дмитрия Лихачева. По его поручению я начал вскоре переговоры с греками. Предполагалось сделать точную копию икон для госпитальной церкви, оригиналы отправить в Москву, а в порядке компенсации разницы в цене поставить для госпиталя кое-какое оборудование. Увы, переговоры пришлось прервать после развала Союза и ликвидации СФК.