Война делает мужественной?

Война делает мужественной?

«Женщины приходят на место мужчин» — а присвоят ли они еще и их униформу — брюки? Несомненно, во время Первой мировой войны происходит маскулинизация женской одежды. Женщины-буржуа либо выбирают военизированный облик (впрочем, до брюк дело не доходит), либо гордо носят белую униформу медсестер. Шляпки и украшения того времени очевидным образом отсылают нас соответственно к головным уборам военных и их наградам. Что касается работниц военных заводов, то они носят брюки с рабочей блузой или комбинезон. Брюки используются несистематически: женщинам-почтальонам дают униформу с юбкой. В целом военные условия сводят на нет критику маскулинизации женщин, которая не всегда происходит добровольно, а часто вследствие временного приспосабливания к исключительной ситуации. На прекрасном рисунке художника Поля Ириба в октябрьском номере Ba?onette 1917 года изображена работница завода по производству боеприпасов, которая, хотя и одета в рабочий комбинезон, не потеряла женского шарма: ремень на поясе подчеркивает талию, а из прически выбивается длинная прядь волос, вьющаяся у ее молоденького личика. Ее одежда свидетельствует о патриотизме: «Не все женщины уехали в Биарриц или Довиль»[69], — гласит подпись.

Таким образом, брюки, оправданные военной необходимостью, не представляют большой опасности. К примеру, Поль Жеральди рисует лирический портрет, где отражена метаморфоза «бесполой» заводчанки, которая, отправляясь на обеденный перерыв, превращается в «женщину» в юбке, на высоких каблуках и в шелковых чулках^{605}. Значит ли это, что брюки — это просто одежда, не подразумевающая какого-то особого смысла? Над брюками можно также смеяться: это комический мотив на открытках для солдат с изображением опереточно воюющих женщин в униформе. Брюки могут быть эротичными, если они становятся обтягивающими и сочетаются с обнаженной грудью: пикантность этой картине добавляет контраст между грубостью одежды и нежностью плоти, которую она скрывает. Во Франции этого периода женщины-солдаты были лишь игрой воображения, поскольку власти страны отвергали требования женщин участвовать в военных действиях.

Чем была эта вестиментарная маскулинизация для тех, кто изменил свою манеру одеваться? Очень трудно узнать сокровенные чувства этих женщин, а еще труднее — их подсознательные желания. Несомненно, некоторые искали острых ощущений от нарушения гендерного кодекса. Другие, возможно, добивались таким образом чувства близости к солдатам в целом и любимому мужчине в частности. Поиски братства, преодолевающего размежевание между тылом и фронтом? Политическое выступление, состоящее в афишировании патриотизма? Желание обрести смелость и отвагу, которые излучает военная униформа? Способ гордо отстоять свое право на гражданскую мобилизацию? Как бы то ни было, точно никаких преступных намерений. Как до, так и после войны ношение мужской одежды, которая автоматически ассоциируется с властью, имеет эффект «обретения силы» (empowerment).

Интерес политических властей и сил, участвующих в «священном единении», состоял не в том, чтобы ужесточить войну полов, подняв тему их возможного смешения. Речь скорее шла о том, чтобы снизить беспокойство, вызванное изменениями, влияющими на гендер, а известно, что эти изменения были головокружительными^{606}. Обстоятельства вынудили женщин исполнять новые обязанности, работать в трех основных секторах экономики так, как они никогда этого не делали до 1914 года. Они стали необходимы для самой логистики войны. Начало этому положил Рене Вивиани, на момент начала войны председатель Совета министров Франции, выступив с «Обращением к женщинам», настоящим призывом к мобилизации тыла. Во время военного конфликта, особенно в первые три года, протест феминисток был приостановлен, преобразовавшись во множество инициатив на пользу стране^{607}. Интересным источником могут служить почтовые открытки, имевшие широкое распространение и влияние и содержавшие четкое послание: изображаемые на них женственные образы успокаивали и обнадеживали, а одежда героинь конструировала облик, адаптированный для масс и довольно сильно удаленный от парижской моды^{608}. Нежность, которая от них исходит, связана с тем, что модели позируют в интимной домашней обстановке — с непокрытой головой, в домашней одежде, скромно украшенной лентами и кружевами, а сами картинки раскрашены в пастельные тона…

Несмотря на политическую необходимость в умиротворении, между полами сохраняется напряжение, которое находит символическое отражение в одежде. На подчеркнутую маскулинность по-прежнему смотрят косо. Так, в одной из своих военных хроник Колетт встает на сторону получившего увольнение военного, который, встретив на вокзале спустя полгода разлуки свою молодую жену, превратившуюся в «младшего лейтенанта», был шокирован: «Она была экипирована серо-голубой драповой шинелью с двумя рядами пуговиц по последней траншейной моде, а ее маленькие ушки совершенно не скрывала полицейская шапка с блестящей золотой отделкой»^{609}.

Моральному осуждению подвергается именно избыточность. Заимствования из мужского гардероба, воспринимаемые как внешний признак более общей маскулинизации поведения, могли бы лишить мужчин их вирильно-сти. Но не сейчас… Боязнь маскулинизированных женщин, которые якобы могут пошатнуть мужскую идентичность и отпугнуть любовь, сходит на нет. Она вновь значительно возрастет с появлением моды на женщин-эмансипе.

Хотя к умеренной маскулинизации относятся терпимо, ей все равно будут предпочитать добротную женственность. И в самом деле, соблазнительность женщин, эта своеобразная обязанность, существующая и в обычные времена, во время войны становится еще более важной — ведь она укрепляет моральный дух солдат, и нельзя отрицать ее связь с надеждой на рост рождаемости. Она также связана с потребительским патриотизмом: надо же поддерживать французскую одежную промышленность. Несмотря на войну, мода никуда не делась, ее структуры приспосабливаются к новой обстановке, портнихи становятся все более востребованными. Мало того, председателем Палаты высокой моды, созданной в 1910 году, назначают женщину — Жанну Пакен, бывшую молодую швею, ставшую миллионершей. Мода напрямую связана с экономическими соображениями, ситуацией с присутствием французской моды за рубежом и необходимостью решать вопрос с контрафактными товарами, забастовками и зарплатами швей^{610}. Судя по всему, развитие модной одежды диктует необходимость менять формы, чтобы увеличить сбыт, заставляя потребительниц обновлять свой гардероб. Для Франции здоровая текстильная промышленность — жизненно важный вопрос. Уже в 1914 году модницы, которые хотят идти в ногу со временем, вынуждены перейти на «военный кринолин», который делает их силуэт похожим на колокол. В 1917 году, несмотря на свое неудобство (нижняя часть мешала ходить), распространяется овальная модель юбки (в форме бочки). Шанель, сама бывшая модистка, во время войны открыла в Биаррице магазин одежды и, напротив, сделала ставку на удобство трикотажной одежды, начав продавать костюмы и платья, а также пиджаки и тельняшки, напоминавшие о простоте мужской спортивной одежды.

Избыток женственности, то есть обилие украшений и подчеркнутая сексуальность одежды, тоже представляет собой проблему. Разве в контексте войны кокетство не выглядит как что-то неприличное? На кого направлено соблазнение? На скромного солдата-окопника или авиатора? На француза или иностранца? На жениха, мужа или его потенциального соперника?^{611} Страх предательства всегда был у солдат, находящихся вдали от родного очага, а изменение в манере одеваться — признак того, что их опасения небеспочвенны. Шелковые чулки — очень сексуальный символ двойного предательства: полового и классового (представительниц трудящегося класса нередко обвиняют в том, что они получили их в качестве оплаты или подарка). А благое стремление одеться так, чтобы понравиться приехавшему на побывку военному, может обернуться против той, кто решит его осуществить. Следует также отметить еще один символ моральных порядков той эпохи: введение запрета на парадную одежду как на роскошную и «неприличную» в театрах, субсидируемых государством^{612}.

Происходит крупная реформа: все чаще начинают носить костюм, эту «униформу тыла», который подразумевает множество вариантов и благодаря своей функциональности наводит на мысль об активном образе жизни женщины. Платье-рубашку, похоже, также ценят за ту свободу движений, которую оно предоставляет, и за сходство с одеждой медсестры^{613}. Сдержанность свойственна этому времени, которое пропитано мрачными цветами траура^{614}. Дороговизна жизни делает модную одежду недоступной для большинства кошельков. Комментарии, которые она вызывает, свидетельствуют о пошатнувшихся ценностях: роскошь становится подозрительной, а на первый план выходит все простое, скромное и практичное.