«Вот ряд заманчивых стеклянных галерей»

Поездка на крупнейшие ярмарки – важная часть работы торговцев модами. Ярмарки играли в торговой жизни России важную роль, доставляя разнообразные товары в удаленные регионы огромной страны. Макарьевская, а затем Нижегородская, Ирбитская, Коренная, Ильинская (в Ромне, с 1852 г. в Полтаве) и другие ярмарки привлекали огромное число участников. Например, в Нижний стекалось до 400 000 человек⁵⁹⁰, а на Коренную ярмарку прибывало «дворянства и купечества российского и иностранного 6000 семейств, и разного звания людей до 50 т[ысяч] человек»⁵⁹¹. Кроме перечисленных крупных, существовало множество местных ярмарок, ибо «в уездных городках ярмарка великое общественное условие и вспомогательное средство для жизни». В середине века таких форумов по всей стране насчитывалось 4670⁵⁹².

Многие мемуаристы хотя бы вскользь упомянули ярмарки, которые им довелось видеть. Ф. Булгарин писал в «Воспоминаниях»: «С 7 марта (в день св. Иосифа) начинались так называемые контракты в Минске. <…> В это время покупали, продавали и брали в аренду имения, занимали и отдавали взаймы деньги, платили долги и проценты. Вместе с тем была тогда же и ярмарка, и время увеселений. Купцы приезжали с товарами из всех больших городов и из-за границы. Каждый вечер бывали театральные представления, концерты, частные и публичные балы, а кроме того, богатые помещики давали обеды. Это было деловое и веселое время»⁵⁹³. «В Киеве зимою особенно весело в Крещенскую ярмарку, более известную под именем контрактов. Тогда привозят из внутренних губерний и из-за границы много товаров, и съезжающиеся помещики сбывают оптом сельские свои произведения, продают или покупают имения, и отдают их в аренды»⁵⁹⁴.

Воспоминания дамы оживляют картины происходившего в предместье Курска: «Недели за две до ярмарки начинают тянуться обозы; из Курска едут булочники, хлебники, трактирщики, и место ярмарки, в продолжение целого года бывающее пустым, вдруг превращается в многолюдный город, оживает, кипит деятельностью. <…> Не только все домики, палатки, балаганы набиты народом, но многие нанимают квартиры в окрестных деревнях, и все стараются запастись на целый год разными припасами и нарядами. В Коренной бывают дворянские собрания; приезжают труппы актеров, волтижеров, фокусников; съезжается дворянство Курской и других, смежных с нею губерний, с семействами, и часто ярмарочные знакомства оканчиваются свадьбами»⁵⁹⁵. Жизнь в Полтаве преображалась во время Ильинской ярмарки: «Со всех сторон тянутся подводы. Помещики также оставляют деревни и спешат провести целый летний месяц в городе, среди суеты, пыли и духоты! Одни приезжают, чтобы продать шерсть, другие, чтобы закупиться на целый год; третьи – просто, чтобы повеселиться. Уже приехали московские цыгане, уже московские купчики начали пускать пробки в потолок, уже начались воровства, все вздорожало, все сделалось предметом торговли»⁵⁹⁶. Троицкая ярмарка оживляла Харьков: «Город в эти дни принимал праздничный вид и представлял собою пеструю картину причудливого маскарада. <…> Дамы, разодетые в робронах, кружевах и палантинах, а с ними красавицы дочери, в белоснежных костюмах, в тюлевых и кисейных кофточках, с длинными, шелковыми шалями на плечах, плавною поступью, ходили по улицам, заходя то в один, то в другой магазин для разных покупок. Их, обыкновенно, сопровождали ливрейные лакеи, по два и по три человека, соответственно чину и состоянию дам. А это, в свою очередь, усиливало краски маскарада и делало улицы еще более пестрыми. Лучшие модные магазины: m-me Саде, Урюпина, Золотарева и др. торговали в эти дни вовсю»⁵⁹⁷.

В небольшие города не заглядывали столичные торговцы и ремесленники, и вся коммерческая деятельность зависела от возможностей местных купцов. «В первых числах января 183. года в маленьком уездном городке Т… праздновалась годовая ярмарка. <…> Приезжие из ближняго губернскаго города торговцы, овладев монополией, самоуправно владычествовали в так называемом галантерейном и красном ряду». В таких городках не строились специальные торговые павильоны, а купцам отводили различные помещения, рассеивая их по городу. «Против овощных лавок, перейдя улицу, возвышается трехэтажный каменный дом. Над бельэтажем на синей прибитой доске крупными желтыми буквами написано: Горотъ Матритъ расторацыя съ нумерами для приезжающихъ, и обеденнымъ сталомъ. <…> Над нижним этажом, на красной доске, золотыми буквами, полинявшими от долгаго употребления и безпрестаннаго перекочевья с одной ярмарки на другую, лепится вывеска с многозначительной и заманчивой надписью: «Галантирейная и модная лафка». Сюда непрерывно спешили посетительницы. «Большая продолговатая комната, шкафы, выкрашенные под красное дерево, с стеклами по местам разбитыми; в шкафах расставлены и развешаны с примерным безвкусием шляпки, чепчики, токи и пелеринки всех фасонов. В этих же шкафах картоны с измятыми, запыленными цветами, с переломленными и кое-как поправленными перьями, шарфами, платочками и так далее. В ящиках со стеклами, расставленных в прилавках, чинно разложена вся галантерейная производимость лавки, начиная от бриллиантовых серег и дамских часиков до бронзовых шпилек и пряжек к поясам, от золотых дутых цепочек до высоких роговых гребенок и лайковых перчаток, от помады Мусатова в фарфоровых баночках до розовой помады какого-нибудь губернскаго фабриканта в глиняных синих банках, от рабочих сафьянных ящичков до зубных щеточек, от белил, румян, амбре до курительных свечек, от прозрачнаго мыла – до ваксы. Словом, глаза разбегаются; так тут много всего: и нужнаго, и приятнаго, и даже полезнаго! – За прилавками расхаживают завитой с хохлом хозяин и в кружок обстрижанный прикащик. Толстая модистка в чепце, в черном фартуке и с ножницами в руках, рядом с ней девчонка в затрапезном платье, с синяками под глазами и с худо-причесанной косой: в годы отданная ученица». Однако «дамы более смотрят и мало покупают, мысленно затверживая наизусть фасоны и выкройки»⁵⁹⁸.

Праздничным и разгульным событием предстает ярмарочная суета и в газетных очерках, и в литературных произведениях, и на живописных полотнах, и в мемуарах. Но нам интересны реальные условия, в которых работали купцы и находились покупатели во время торга. Между тем уже сама дорога на ярмарку таила опасности для путешественников, поэтому в первой половине XIX века устраивали охранные пикеты на подъездных трактах. Путешественник описывал меры предосторожности, предпринятые на пути в Нижний Новгород: «Для безопасности караванов и обозов, тянущихся на ярмонку и обратно, учреждена по дорогам цепь казачьих пикетов чрез каждые три, четыре версты, таким образом, чтоб они могли подавать друг другу сигналы; ночью обязаны они объезжать всякой свою дистанцию верхом. Для обвещения же о какой-нибудь опасности в сие время при каждом из пикетов сделаны длинные столбы, обернутые соломою, которые можно в минуту зажечь и получить помощь от других пикетов. <…> Кроме двух или трех казаков, при каждом пикете находятся по одному или по два крестьянина, наряжаемых земскою полицею из близлежащих селений»⁵⁹⁹. С целью формирования таких пикетов в окрестностях ярмарки и по всем большим трактам губернии ежегодно в Нижний командировалась казачья команда из 300 человек⁶⁰⁰. Аналогичные посты существовали на дороге в Ирбит – «через каждые пять-шесть верст стоят пикеты, то есть. стража, охраняющая ярмарочные обозы от всевозможных хищнических случаев»⁶⁰¹.

Большая дорога в Ирбитскую ярмарку, из года в год. 1867 г. М.С. Башилов

Чем могло закончиться ярмарочное путешествие, красноречиво описано в купеческих мемуарах: «Дедушкины люди, возвращаясь из Ирбитской ярмарки, везли с собою вымененную ими на товар китайскую ямбу, слитки серебра, довольно крупные, имеющие неправильную кубическую форму и снабженные штемпелем китайского правительства. Проезжая дремучими лесами, они были остановлены разбойниками, намеревавшимися было убить их, но один из них сжалился над ними и уговорил товарищей оставить им жизнь. Тогда разбойники, завязав им глаза, заставили их перетаскать все мешки с ямбой в глубь леса, после чего, привязав их к деревьям на опушке леса, скрылись на их же лошадях. Оставленные на произвол судьбы, дедушкины люди каким-то чудом не померли от холода и голода, а были кем-то из проезжих спасены. Прибыв в ближайший по тракту город, они объявили о происшедшем полиции. Дед, когда узнал об этом несчастном случае с его людьми, начал розыск, не жалея денег. <…> Серебро отыскалось, несмотря на бывшие тогда по сибирскому тракту дремучие леса с их валежником, звериными норами и берлогами, представлявшими безопасное убежище для всякаго темнаго люда и прекрасное место для сокрытия похищеннаго от «бдительнаго ока» тогдашней губернской и уездной полиции, не имевшей склонности к преследованию злодеев, если оно не обещало осязательных выгод»⁶⁰².

В январе 1849 года представители того же семейства вместе со служащими торговых фирм Рошфора и Матиаса отправились на трех тройках в Ирбитскую

ярмарку. Свои впечатления они сохранили для потомков. «В меховом пальто, в волчьей шубе поверх пальто, опоясанный длинным красным кушаком крест-накрест на груди, в валенках и, сверх того, в огромных, выше колен, овчинных сапогах, в бараньей шапке с наушниками – я ввалился на перины в повозку, накрыли нас меховым одеялом, застегнули, и мы поехали. Ехали мы ровно 12 суток почти без отдыха. Все время была метель при 20° мороза по Р. – Только в Казани, в гостинице Одесса, мы, как следует, пообедали и отдохнули несколько часов. Гостиницу эту содержал купец Макар Щербаков, прославившийся по разным уголовным делам, совершавшимся в его заведении.

Обратный путь в марте был одинаково продолжителен, но с тою лишь разницею, что вместо буранов, глубоких нырков и морозов, сопровождавших нас в январе, стояла мягкая погода, повеяло уже весной и солнышко начало греть, и на Волге местами показались полыньи. В одну из них, под Василь-Сурском, наша повозка провалилась, и перемокшие мы шли во всем своем тяжелом облачении несколько верст до города, где в гостинице сушили свою одежду и весь свой багаж. В Ирбитской ярмарке с утра до вечера мы торговали в лавке на морозе, перебирая штуки коленкора и других товаров, и завязывали их в пачки голыми руками, которые от ледяного товара страшно зябли. К вечеру мы приходили в свою квартиру, пили чай, закусывали, и, отогревшись, начинали подготовлять к следующему дню счета, расписки, векселя, писали письма в Москву и т. д.

Двенадцать суток зимней дороги оставили во мне сильное, но не скажу чтобы приятное, воспоминание: коченеют ноги, саднит лицо от мехового воротника, утомление и скука, доходящие до того, что начинаешь предаваться галлюцинациям. Чего не передумаешь, не переберешь в своей памяти, лежа в повозке навзничь и убаюкиваемый постоянной качкой и скрипом полозьев. Чего только не представляется воображению, какие фантастические фигуры рисуются из очертаний облаков, наконец, является благодатный сон, и проспишь, бывало, несколько часов сряду, перекачиваясь как мертвое тело из стороны в сторону, наделяя тумаками своих соседей и получая от них такие же тумаки. Но и при таком незавидном положении молодость находила мотивы веселости и поэтического настроения. Просыпаешься, бывало, на утренней заре, мороз крепчает, плотнее завертываешься в меховое одеяло и любуешься картиною рассвета. Блеснет луч восходящаго солнца, и засветится неизмеримая снежная равнина, заискрятся засверкают радужными цветами бесчисленные кристаллики, как какие-нибудь самоцветные камни, рассыпанные щедрою рукой волшебницы природы. А там вдали, глядишь, поднимется дымок, другой, третий. Уносясь в небесное пространство, они, под влиянием утреннего солнца, кажутся такими воздушными, прозрачными и нежно-лиловыми. И станет так весело на душе, смотря на эту дивную картину зимнего ланд-шафта!»⁶⁰³

Итак, видавшим виды русским пассажирам дорога стоила немалых физических и эмоциональных усилий. Иностранцам же, попавшим в наши широты, следовало готовиться к путешествию еще тщательнее, иначе до ярмарки не доберешься. В 1820-х годах трое американцев, наслушавшись многочисленных разговоров о предстоящем форуме в Нижнем Новгороде, вознамерились побывать там. «Они много говорили о ярмарке, строили различные планы ее посещения, приняв во внимание, что дорога занимает 8—10 дней. Наконец, столь долго ожидаемая ярмарка началась, а американцы все еще решали, каким образом дешевле добраться до Нижнего Новгорода. Поколебавшись, они условились с извозчиком и уселись в телегу возле дома адмирала Грейга.

Через два дня после их отъезда адмирал с изумлением увидел всю компанию, въезжающую к нему на двор. Американцы слезли с телеги, вошли в дом и, всем своим видом выражая крайнюю степень возмущения, бросились на диван, от гнева не в силах произнести ни слова. Долго они не могли дать его превосходительству какие-либо объяснения причины своего внезапного возвращения. Когда же страсти немного улеглись, адмиралу удалось вытянуть из путешественников следующие забавные подробности.

С комфортом выехав из Москвы, они ехали день и ночь, развлекаясь подсчетами, во что обойдутся меха и модные безделушки для американских друзей. На утро второго дня пути они поехали дорогой, которая показалась им знакомой, но решив, что ошиблись, они ничего не сказали. Через некоторое время они остановились передохнуть. Войдя в избу, один американец воскликнул:

– Господи помилуй! Вчера мы останавливались точно в таком же доме, но раз дорога ведет в Нижний Новгород и Сибирь, этого не может быть, просто русские жилища удивительно схожи.

Они продолжали свое приятное путешествие и, хотя по дороге узнавали многие места, посчитали, что однообразие пейзажей – одна из российских особенностей. И только когда они въехали в предместье большого города, один из них воскликнул:

– Ну, конечно, мы тут уже были! – и указывая вперед, на ломаном русском спросил, что за город видят они перед собой.

Обернувшись, извозчик невозмутимо ответил:

– Москву.

– Москву! – в один голос вскричали американцы. – Какого дьявола ты привез нас в Москву? Мы ехали в Нижний.

Они набросились на мужика с руганью по-русски и по-английски, называя его всеми бранными словами, какие могли припомнить. <…>

Его превосходительство, выслушав рассказ американцев, позвал и допросил извозчика. Из ответов мужика адмирал понял, что возница, подрядившийся довезти иностранцев из Москвы до Нижнего, отъехал верст на сто и, поскольку самого его ярмарка не интересовала, стал подыскивать, кому бы перепоручить своих седоков. Однако никто не брался везти американцев в Нижний, а совесть не позволяла извозчику бросить их по дороге, поэтому он договорился с одним крестьянином, что тот задешево доставит иностранцев в Москву. Ночью вновь нанятый извозчик повернул лошадей и благополучно довез седоков до пригорода, где и обнаружился обман. Такое случается нередко, и бывает, что человек, горячо распростившийся с друзьями, возвращается к ним гораздо раньше, чем предполагал.

Итак, наши путешественники вновь задумались, что им делать. Время было потеряно, но ведь ярмарка продолжалась. После двух– или трехдневных консультаций американцы, наконец, решили ехать на почтовых, но они так долго размышляли, что когда, благополучно проделав весь путь, прибыли в Нижний, ярмарка уже закрылась»⁶⁰⁴.

Вид торговых павильонов на Нижегородской ярмарке. Гравюра

Дорога на ярмарку – это не только дальние и небезопасные переезды, это еще такие трассы, «от дурного состояния которых. товары нередко не достигали своевременно ярмарки»⁶⁰⁵. О Нижегородской ярмарке особенно пеклись власти, соединив ее в 1847 году шоссейной дорогой с Москвой, но и это не гарантировало комфортной езды. Московский купец Н.А. Найденов вспоминал: «До устройства железной дороги путешествия в ярмарку… были совершаемы мною в 2-х этажных почтовых каретах (мальпостах), возивших тяжелую почту и бывавших в пути около 2¹/₂ суток (вместо назначенных 2 суток), а из ярмарки – как в этих экипажах, так и в тарантасах; рабочие и не перворазрядные приказчики обыкновенно отправлялись при товаре (на тройках, шедших 7 дней, и даже на одиночках, бывавших в пути 10 дней и более, смотря по состоянию дороги); шоссе содержалось в крайне неисправимом виде; в дождливые лета встречалось, что в некоторых местах оно было до того разбито, что для возможности проезда были устраиваемы гати, т. е. шоссе было укладываемо хворостом; лошади бывали замучены, и почтовым экипажам приходилось подолгу ждать смены их на станциях. При таких обстоятельствах по всему пути приходилось обгонять тянувшиеся вереницей подводы с товарами, нередко завязшие в грязи; помню случаи, что мы вынуждены бывали вылезать из мальпоста и помогать лошадям, чтобы его вытащить»⁶⁰⁶.

Так или иначе добравшись до места, путники проходили «регистрацию». Во время Ильинской ярмарки в Полтаве «при въезде в город на конно-ярмарочной площади были устроены шлакбаумы и при них два грамотных человека, записывавшие привозимый товар»⁶⁰⁷. Похожий порядок существовал и в Ромне: «Пред началом ярмарки городская полиция командировала квартальных надзирателей, или просто писцов на заставы – отбирать и записывать в книгу паспорты от всех идущих и едущих в город иногородных торговцев и покупателей. От этой только записки паспортов командированный писец или квартальный за какие-нибудь 8—10 дней наживал вчетверо больше своего годового жалованья, не считая того, что он обязан был уделить высшим чинам полиции, от которых зависела его командировка. И нельзя сказать, чтоб этот сбор сопровождался насилиями и вымогательствами; это просто был твердо установившийся обычай. Были даже такие щедрые купцы, что за записку паспорта кидали писцу по червонцу»⁶⁰⁸.

Теперь необходимо было где-то остановиться. Между тем проживание во время ярмарок не отличалось комфортом, причем трудности испытывали как продавцы, так и покупатели. П.И. Щукин описывал свое пребывание в Нижнем во второй половине века: «Жить в ярмарочных помещениях было не всегда приятно. В сильный жар, вследствие низких комнат, бывала иногда такая духота, что спали голыми, а в холод мерзли, ибо печей не было и отовсюду дуло, а чтобы хотя немного согреться, жгли спирт. В воскресные и праздничные дни торговали весь день, как и в будни»⁶⁰⁹. Еще более остро «жилищный вопрос» стоял перед участниками Коренной ярмарки. Кто-то селился в окрестных деревнях, но это в отдалении от Коренной пустыни, где происходил торг. Путешественник свидетельствовал: «Здесь вовсе нет квартир… все почти дворяне тутошние и приоб[в]ыкшие для надобностей своих сюда ездить, возят с собою шатры с разными подвижными домиками; следовательно, все имеют верное и надежное убежище»⁶¹⁰. И в середине века «тысячи людей расположатся на ночлег под открытым небом на всей огромной равнине при месячном освещении»⁶¹¹. Существовали еще «ставки» поблизости от ярмарки – «домики из досок, сколоченные на живую руку, кривые, косые: никто лучше не помещается, только есть два каменных домика для губернатора и жандармского полковника», причем «цены в ставках страшно дорогие»⁶¹². Кстати, не всем помещикам нравились такие «удобства»: «Хотя торговцам вообще очень приятна. кочевая коренная жизнь, потому что они ее считают пребыванием на даче; но зато дворянство, принужденное квартировать более в дурных, тесных и грязных постоялых дворах, не слишком довольно пребыванием в Коренной и придерживается в большем числе съезжаться туда»⁶¹³.

Жилье было неустроенным, но дорогим, например, на той же Коренной ярмарке «за 10 дней приходится иногда платить 100 руб. сер. за лавку и 100 руб. сер. за квартиру, иногда и дороже»⁶¹⁴. О проживании в Ирбите также следовало позаботиться заранее. Очевидец писал: «.вы въезжаете на площадь гостиного двора, едете мимо балаганов и лавок, ищите гостиницы, – и не находите ни одной порядочной. Здесь все живут по квартирам, нанимаемым заблаговременно на будущую ярмарку. Не наняв заблаговременно, трудно найти себе помещение. Если же и посчастливится найти чистую комнату, то вы заплатите за нее очень дорого. За один ярмарочный месяц здесь платится столько же, сколько и за целый год, да оно и не может быть иначе, потому что для коренных жителей и домовладельцев города – главным и иногда единственным доходом служит плата за нанимаемые у них помещения. Круглый год стоит пустой дом ирбитского домохозяина, и занимается на один только месяц; как же не желать ему в один месяц получить свои 8 или 10 процентов с капитала, употребленного на постройку дома, тем более, что купечество, многочисленнейшее здесь сословие, не почитает дороговизну квартиры для себя отяготительную; плата за помещение раскладывается купцом на продажный товар, и следовательно за все отвечают покупатели»⁶¹⁵. Ирбитская ярмарка проходила в феврале – марте – и несколько тысяч человек страдали от простуд, «которые неизбежно приобретаются в Ирбите от плохо устроенных домов, не отапливаемых притом целую зиму и только кое-как нагреваемых к ярмарке»⁶¹⁶.

Во время Ильинской ярмарки в городе Ромне «некоторые домовладельцы помещали у себя от 50 до 80 душ купеческих приказчиков и рабочих, за содержание которых хозяин их платил по рублю в день с человека; это собственно за харчи, а квартира оплачивалась отдельно; Ильинская же ярмарка продолжалась месяц и больше. Нечего и говорить о тех случаях, когда подвыпивший приказчик или сам купец накуралесит; тогда гости таровато заглаживали свои грехи»⁶¹⁷. Впоследствии куш от аренды доставался полтавцам. «Домовладельцы в то время отдавали свои дома внаем только до Ильинской ярмарки, с обязательством очистить помещение на время ярмарки, во время которой они выручали чуть ли не годовую плату. Многие помещики приезжали на ярмарку с целой свитой, со своей кухней, своим выездом»⁶¹⁸.

Дворянка Перепеловская, описывая свое путешествие на ярмарку в 1830-х годах, жаловалась: «Канальские цены на все! А содержание, так ужас! Вообрази, что я за две комнаты, правда на Сумской улице, недалеко от театра и благородного собрания, платила восемь рублей в сутки, да содержание девяти лошадей, восьми человек прислуги и для нас провизии, стоило двенадцать рублей в сутки. Так вот, как хочешь, двадцать рублей в день, кроме театра, куда всякой день должны были возить детей! Спасибо, в благородное собрание дам впускают даром; но все нужны и там издержки»⁶¹⁹.

Любопытную подробность о купеческих нравах и обычаях находим в «Воспоминаниях роменского старожила»: «…по приезде в город, каждый торговец считал непременною обязанностью явиться на дом к городскому голове и городничему, который у нас до пятидесятых годов назывался полицеймейстером; являлись, не имея к ним никакой просьбы и надобности, а так, с поклоном и, по русскому обычаю, с хлебом-солью; кроме хлеба-соли, каждый приносил начатки своего труда: лучший кусок сукна, холста, материи, одним словом – всех возможных товаров, а кто преподносил и денежные подарки. И это делали самые солидные и степенные московские богачи, фабриканты и торговцы, которые торговали с чистою совестью и никаких тысяч не взяли бы за осквернение своей чести. Они просто исстари привыкли делать подарки начальствующим в каждом городе, в котором производили торговые обороты. По окончании ярмарки получали обыкновенно подарки и хозяева, у которых купцы квартировали и нанимали лавки; дарили также горничных, поваров, дворников»⁶²⁰.

Некоторые гостиные дворы не позволяли развернуть успешную торговлю из-за тесноты – это касалось Коренной ярмарки: «Нумера во всем [Гостином] дворе низки и столь тесны, что почти каждый торговец в панской линии должен брать два-три-четыре нумера, чтобы поместить в них свой товар»⁶²¹. Современники отмечали плохо организованное расположение торговых балаганов: «От беспорядка расположения товары не были видны, трудно было их отыскать, улицы между балаганами были более, нежели искривлены, или ближе сказать, улиц вовсе не было, а были самые тесные дорожки»⁶²². Недовольство условиями торговли присутствовало и в Ромне, откуда в конце концов Ильинскую ярмарку перевели в Полтаву. «Возвышая беспощадно цены на все ярмарочные помещения и деспотически распоряжаясь на ярмарке, жители Ромна, в особенности лавковладельцы гостиного двора, не терпели ничьего вмешательства в ярмарочные дела. <…> О постройке каменного гостиного двора они не заботились, относили это предприятие в неопределенное будущее. Между тем неудобства и дороговизна помещения вызывали все большие и большие жалобы приезжего торгового люда»⁶²³. Торговые места «уходили» к перекупщикам: «Отдача лавок, балаганов, мест обратилась в торговлю посредством исходатайствования многих билетов на них не для выставки своих товаров, а для сдачи по высоким ценам внаем другим торговцам»⁶²⁴. При проведении Ильинской ярмарки в Полтаве «передача билета за взятую лавку воспрещалась под опасением уплаты штрафа»⁶²⁵.

Благоустройство ярмарочных площадей никого особенно не заботило, потому там часто кишело месиво из грязи: «Так как в Курской губернии встречаем мы каменную мостовую и тротуары только в Курске и Ст. Осколе: то в случае дождливой погоды грязь до того бывает велика в Коренной, что гостиный двор делается доступным почти для одних имеющих возможность ехать»⁶²⁶. Наконец, вопросы безопасности решались слабо: «В прошедшие годы не проходило ни одной ярмарки без убийств, насилий, притеснений и подобных происшествий»⁶²⁷.

Справедливости ради скажем, что на Нижегородской ярмарке, развитием которой занимались на государственном уровне, существовали канализация, бани, прачечные, больница, почта для ежедневного приема и отправления писем, бандеролей и денежных переводов. В 1860-х годах на Коренной ярмарке обязательно присутствовал губернский ветеринарный врач, осматривавший и скот, пригоняемый на убой, и продававшееся в мясных рядах мясо; ежедневно топились две бани; существовала временно устроенная аптека⁶²⁸. Во время ярмарок принимались меры по противопожарной безопасности.

Все перечисленные трудности не останавливали ни русских покупателей, ни торговцев, ни даже француженок с их приказчиками. В мемуарах графа Д.Н. Толстого находим подробное описание ярмарочного путешествия: «Самая веселая эпоха нашей деревенской жизни была Лебедянская ярмарка. Ныне, когда с успехами нашей торговли в городах, все ярмарки вообще упадают, уже не понятно то удовольствие, тот праздничный вид, какой принимали уездные жители во время ближайшей ярмарки. В Лебедяни существовало тогда, как и теперь, четыре ярмарки в году, но только две из них привлекали особенное стечение помещиков: Троицкая и Покровская, остальные две, бывающие зимою, посещаются только торговцами. Троицкая и Покровская ярмарки составляли две эпохи в году нашего края. От них считалось время или определялись сроки, на них разрешались важные недоумения. «Это было перед или вскоре после ярмарки», – говорил помещик, рассказывая о каком-нибудь происшествии. Крестьянин просил денег на ссуду до Покровской ярмарки. В случае спора о каком-либо головном уборе или вообще о моде, уездная щеголиха с самодовольствием говорила: «Ярмарка все окажет».

По приезде в Лебедянь мы обыкновенно останавливались в монастырской слободе. Там одна крестьянская изба составляла наш салон, а другая служила помещением для прислуги. Переодевшись с дороги и принарядясь, мы отправлялись на ярмарку «в ряды». Хотя расстояние от нашей квартиры до этого форума было не более У₄ версты, но дойти туда пешком не было никакой возможности по причине грязи, которая, взмешиваемая смелыми ногами бесчисленного множества окрестных крестьян и городских жителей, была буквально по колено. Вокруг рядов, центра торговли предметами роскоши и высших потребностей, стояло множество телег, повозок, шатров, шалашей и балаганов. <…>

Мы подъезжали к «рядам». Так назывался параллелограмм в несколько улиц, из плетневых шалашей, с навесами из драни. Обе противоположные стороны, соприкасаясь навесами, составляли крытую галерею или пассаж, освещаемый частию со стороны входа, а частию щелями не плотно лежавших драниц. В этом полусвете медленно двигалась пестрая толпа или озабоченных покупателей, или только праздных зрителей. Все были одеты по-праздничному и лица всех выражали праздничное удовольствие. Нередко встречалось там или миловидное личико уездной барышни, дышавшее свежестью и простотою деревни, или более претензливое лицо городской красавицы, отягченной всею роскошью провинциальной моды. <…>

Все эти шалаши. были красиво одеты цветными тканями, а разделяющие их столбы обернуты пестрыми обоями, столь яркими и безобразными, что в настоящее время таких уж не найдете даже на постоялых крестьянских дворах. Ряды обыкновенно начинались двумя лавками часовщиков, которых главное занятие было не в торговле, а в поправке и регулировании всех часов 5 или 6 окрестных уездов, которые только вскоре после ярмарки имели утешительную уверенность знать время по часам. За ними следовали тульские лавки. <…> После них начинались «красные товары». Здесь обыкновенно бывала толпа. Все дамы, сопровождаемые услужливыми кавалерами, запасались тут нарядами и новостями. Здесь совершались торговые расчеты помещиков с купцами, всевозможные сплетни дам, новые знакомства и даже сватовства. Здесь все носило иной характер, нежели в прочих рядах ярмарки. Костюмы были изысканнее, покупатели говорливее, речи живее, лица одушевленнее, даже самый грунт земли был твердый. Грязь, покрывавшая все другие ряды, здесь утаптывалась и доставляла ногам приятное ощущение мягкого ковра.

Ряды посещались утром и после обеда. В час пополудни они были почти пусты»⁶²⁹.

Итак, торговцы модным и галантерейным товаром активно посещали ярмарки и всюду занимали лучшие помещения. В описании Нижегородского торга читаем:

Вот ряд заманчивых стеклянных галерей,

Всех покупателей их двери привлекают,

Там гостя каждого отрадно поражают

Товары, тысячи роскошнейших затей.

Направо сделаны тридцать четыре лавки,

В них модной роскоши и вкуса образцы;

Над лавками приют, где от трудов купцы

Вкушают отдых свой спокойно после давки⁶³⁰.

Отчеты той поры позволяют понять, какие из предметов моды и роскоши пользовались покупательским спросом. Так, на ярмарку 1843 года «шелковых и полушелковых товаров привезено более, чем на 8 500 000 р. Из них едва ли шестая часть осталась непроданною, и то из низких сортов; продано же примерно на 7 000 000 руб. <…> Иностранных шелковых и полушелковых товаров привезено на сумму более 1 800 000 руб. Две трети проданы. <…> Иностранных товаров, как-то: лент, разных блонд, блондовых пелеринок, кружев, тюлю, гасрису и прочих модных товаров на сумму более 700 000 р. Шестая часть осталась непроданною. <…> Товаров чулочных и перчаточных – шелковых, бумажных и шерстяных, на сумму более 700 000 р. Четвертая часть осталась непроданною. <…> Шляпных и картузных товаров на сумму более 500 000 р. Продано почти все». Бриллианты и жемчуг не особенно привлекли покупателя: «торговали сими вещами весьма тихо»⁶³¹.

Объявление об участии магазина Августа Матиаса в Нижегородской ярмарке. «Прибавления к Московским ведомостям». 1846 г.

Модные уборы привозили «модистки из Москвы (с Кузнецкого Моста) и из некоторых других городов, которые, приезжая на ярмарку, шьют в продолжение месяца множество различных нарядов. Модистки занимают особую линию на ярмарке, находящуюся в лучшем месте Гостиного Двора и служащую прогулкою для приезжающих. Покупают модные товары нижегородские и отчасти казанские и симбирские помещицы и купчихи разных городов. Особенно много поступает женских уборов в Сибирь, для которой Нижегородская ярмарка служит законодательницею мод. Модный товар сбывается всегда выгодно и, разумеется, по высоким ценам и за наличные деньги»⁶³². На ярмарку в течение многих лет приезжали фирмы Юнкера и Августа Матиаса. В 1841 году московский башмачник Даниил Царман «отправляет свои изделия на Нижегородскую ярмарку, которые и будут продаваться в Модной линии под № 11-м»⁶³³.

Объявление об участии магазина Юнкера в Нижегородской ярмарке. «Прибавления к Московским ведомостям». 1846 г.

Вместе с тем на ярмарку поступали и европейские модные товары⁶³⁴. Обязательно привозили французские шелковые ткани и изделия – ленты, блонды, шарфы; из Англии и Голландии доставляли чулки; пике и буф-муслин имели французское или голландское происхождение; из европейских стран поступали тюль, рюш и дымка⁶³⁵. В то же время шелковые ткани русских фабрик уже вполне удовлетворяли покупателя и к дорогим французским образцам относились спокойно. Так, в 1844 году завезли французских шелков на 578 000 рублей серебром, а продали только на 323 000 рублей «от того, что из Франции выписываются одни высокие сорты, которыми на ярмарке торговали очень плохо»⁶³⁶.

Спрос на галантерейные изделия постоянно увеличивался. В исследовании И.С. Аксакова находим подробное описание галантерейного товара, который «назначается для высших сословий. <…> К галантерейному товару принадлежат дамские зонтики, трости, лорнеты, зрительные трубки, очки, перчатки, запонки, тонкие чулки, шерсть берлинская и английская, ленты, пряденая бумага, брошки, булавки, гребни, щетки (головные), сигарочницы, портмоне, кошельки, портфели, почтовая бумага, бронза, бахрома, аграманты и тысяча разнородных мелких предметов, употребляемых в быту дворянском и купеческом, – служащих для украшения, для удовольствия, но не составляющих существенной потребности в жизни»⁶³⁷. Обозреватель ярмарки писал в середине 1840-х: «Торговля галантерейными вещами усиливается год от году, с распространением новых потребностей в среднем классе народа. Главный сбыт сих товаров в Сибирь и Закавказские провинции; всего продано их на 75 000 р. сер.»⁶³⁸. Значительную часть галантерейных изделий составлял импорт. Современник признавал: «Галантерейные товары иностранного изделия составляют необходимую для нас потребность, потому что наша галантерейная производительность еще далеко не достигает до европейской. Иностранных галантерейных товаров на Нижегородской ярмарке бывает вчетверо более против отечественных»⁶³⁹.

Реализация модной одежды не относилась к основным видам торговли на Нижегородской ярмарке и давала относительно небольшие прибыли:

Батисты и вещицы моды,

Что к нам из-за границы шлют,

С тех пор, как их готовят тут,

Приносят малые доходы:

Мильона полтора дают.

Бурнусов, гладью вышиванья,

Мужских и женских шляп и мод

Разнообразное собранье,

Да книги, карты к ним же в счет —

Приносят тысяч до трехсот⁶⁴⁰.

Эти триста тысяч – не удачная рифма, а примерная цена вопроса. В 1845 году в Нижний завезли «модных товаров, как-то: шляпок дамских, искусственных цветов, чепцов, салопов, шинелей и разного готового платья» на 282 432 рубля серебром и осталось непроданного на 120 885 рублей серебром. В следующем году завезли на 300 494 рубля серебром, осталось – на 104 209 рублей серебром⁶⁴¹. В 1848 году эпидемия холеры осложнила торговлю на ярмарке. Тем не менее туда было доставлено русских модных товаров на 340 000 рублей, из них «осталось за продажею» на 140 000 рублей⁶⁴².

Много модных товаров прибывало на Коренную ярмарку. «Так называемая Панская линия, представлявшая собою громаднейшую галерею магазинов, равной которой не знала ни одна русская ярмарка, не исключая и Нижегородской, была устлана зеленой травой и наполнена множеством нарядных посетителей… По временам здесь раздавались звуки военного оркестра, а с утра до ночи лились волшебные трели многочисленных соловьев, клетки с которыми висели над магазинными витринами… Этот соловьиный концерт-монстр, подобного которому и найти трудно, представлял одну из приманок Панской линии.»⁶⁴³ Галерея магазинов обслуживала потребности дворянства и богатого купечества и составляла «одну из трех главных и прямых линий большого корпуса гостиного двора. <…> Здесь вы найдете модную мантилью и ученую книжку, тонкие кружева и черкесское седло, брильянтовый браслет и икону в окладе, косметические товары, подзорные трубы, шляпы московского изделия и прочее»⁶⁴⁴. Статистические отчеты 1830—1840-х годов отражают приблизительные объемы привозимого и проданного товара. В 1837 году модных дамских уборов привезено на 138 900 рублей, продано же только на 45 750 рублей⁶⁴⁵. В следующем году их было на 140 850 рублей, разошлось – на 52 940 рублей⁶⁴⁶. В 1846 году общая стоимость приготовленных модных дамских товаров составила 750 300 рублей серебром, продано на 150 500 рублей серебром⁶⁴⁷. В 1847 году их общая сумма равнялась 32 000 рублей серебром, продано же на 10 500 рублей серебром⁶⁴⁸.

Некоторые московские модистки активно посещали ярмарку, это, например, Марья Рисс (бывшая Урбен) и чета Монигетти. Хозяйка модного магазина на Кузнецком Мосту Марья Рисс в 1818–1822 годах нанимала две лавки в верхней галерее, она привозила шелковые материи, голландское полотно, батисты, ковры для комнат, «новейшаго фасона шляпы, платья, фарфоры, духи, также и большое количество дамских башмаков». Едва вернувшись из Парижа, Рисс уже готовилась к следующему путешествию – на ярмарку. Однажды с ее товаром выехала родственница и коллега Шарлотта Монигетти⁶⁴⁹. Шарлотта Осиповна тоже выезжала на ярмарку, снимая павильон в Суконной линии⁶⁵⁰. В 1850-х годах на ярмарке «красовались вывески Матье, Матьяса, Гайдукова»⁶⁵¹. Десятилетие спустя современник утверждал, что «панская линия не уступает красотою ни с. – петербургскому пассажу, ни московской голицынской галерее. <…> Магазины московских купцов Рахманина и Голофтеевой предлагают оптом и в розницу большой выбор модных дамских нарядов и привлекают к своим прилавкам целые рои прекрасного пола. Между дамскими нарядами заслуживают внимания коллекции мантилий поплиновых, драповых и бархатных, первые – от 8 до 15 руб., вторые – от 14 до 60 руб. и последние – от 60 до 140 руб. За ними идут по количеству оборотов магазины курских купцов Пузанова и Богданова и елецкого Назарова. Комиссионер придворного поставщика Королева предлагает выбор лучшей дамской и мужской обуви. <…> Тут же теснились две книжные лавчонки из Москвы, с Никольской улицы – Исакина и Преснова, дело которых шло довольно плохо»⁶⁵².

Ильинская ярмарка была «знаменита как источник мод, к которому стекались представители и представительницы высшего общества целого южного края. Съехавшееся в Ромны дворянство не спешило уезжать в свои поместья. Наняв квартиру на все время ярмарки, окруженное крепостной дворней с месячными запасами деревенской провизии, дворянское семейство проводило время в городе самым приятным образом, несмотря на пыль и духоту, свирепствующие в Ромнах в это время года. Дамы, одетые «по последнему костюму», и мужчины, облаченные во фраки и мундиры, съезжались на вечера в контрактовый дом и ездили на обеды друг к другу. <…> Днем к услугам мужчин была огромная конная площадь и ренсковые погреба, часто заменявшие в те времена рестораны, а к услугам дам – галантерейные и модные магазины»⁶⁵³. Тот же источник сообщает: «В конце сороковых годов московский погреб француза Дюлу привлекал к себе самое избранное общество»⁶⁵⁴. В романе «Монастырка» роменские барышни «как зайдут к мадам Дюлу, так рады просидеть там целый день!»⁶⁵⁵. Позднее на ярмарке в Полтаве присутствовали торговцы «Матье и Лемерсье, множество модных магазинов. и всего одна книжная лавка с малым количеством книг»⁶⁵⁶.

На Ирбитскую ярмарку купцы и фабриканты доставляли многочисленные мануфактурные товары, а также «невероятное множество. готового платья, женского и мужского, которое быстро распродается»⁶⁵⁷.

Качество привозимых предметов одежды бывало сомнительным, но оценить это могли только искушенные жители столиц. Москвичка Е.П. Янькова вспоминала ярмарку в Лебедяни (1802): «Была какая-то торговка-француженка, мадам, с модным старьем, которое в Москве уже не носят: наколки и шляпы преужасные, с перьями, с лентами и цветами, точно вербы; и все это втридорога»⁶⁵⁸. Традиция сбывать невостребованный товар на ярмарочных распродажах сохранялась и в дальнейшем. В Нижнем Новгороде «под арками главного Биржевого дома, где постоянно движется густая толпа, развешаны персидские ковры, восточные ткани и т. под.; лавки загромождены модными товарами. В рядах, примыкающих к главному проспекту (от Биржевого дома до собора), сотня магазинов наполнена также дорогими изделиями, фарфором, хрусталем, ювелирными работами, шелковыми материями, предметами роскоши и щегольства, и в этих магазинах теснятся покупатели с утра до поздней ночи. <…> Притом товары эти большею частию состоят из брака или из вещей, залежавшихся в столичных магазинах и привозимых на Нижегородскую ярмарку для верного сбыта по разным захолустьям России»⁶⁵⁹.

Тем не менее посетители ярмарок ждали прибытия модисток и сильно огорчались их отсутствием, как это случилось на летней Онуфриевской ярмарке, переведенной в Киев из Бердичева: «Приезжих модисток к сожалению дам не было ни одной. Но особенно наши дамы жалели, что на время ярмарки, по примеру Контрактов, не приехала из Москвы M-me Babst, которая восхищала своими изящными шляпками, наколками, чепцами, мантильями, дорогими материями и кружевами»⁶⁶⁰.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.