Художественный мир Али-Гаджи из Инхо

Художественный мир Али-Гаджи из Инхо

Ч. Юсупова

Али-Гаджи из Инхо – один из ярких представителей блистательной когорты дагестанских поэтов второй половины XIX в. Так же, как даргинец Омарла Батырай, кумык Йырчи Казак, лезгин Етим Эмин, Али-Гаджи открыл новую страницу в истории культуры своего народа, сменив уходящую в глубь веков традицию арабоязычной литературы на самобытные художественные традиции своего народа и положив тем самым начало развитию аварской литературы на родной языковой основе.

Али-Гаджи из Инхо (1845–1891)

Поэзия Али-Гаджи еще при жизни поэта снискала признание и любовь народа. Широкое хождение и популярность имели его дидактические стихи, мудрые изречения и назидания, религиозные проповеди и песнопения, элегии и сатиры. С 1905 г. произведения поэта интенсивно печатались в Темир-Хан-Шуре в типографии М.-М. Мавраева. Стихи его вошли в сборники Сиражудина из Ободы «Сад Аваристан» («Бустан Аваристан», 1905), Абдуллагаджи из Чоха «Сборник проповедей» («ВагIзабазул тIехь», 1912). Наряду с религиозными наставлениями в эти сборники вошли и стихи светского характера – «Седой волос», «Как голодные волки», «О невежестве», а также дидактические миниатюры поэта.

В 1913 г. в типографии Мавраева отдельным изданием вышла поэма Али-Гаджи «Взятие Мекки» («Макка бахъиялъул турки»), воспевающая исторический поход Пророка Мухаммеда в Мекку. Известен был Али-Гаджи и на Востоке, где он издавался наряду с Гасаном из Кудали, Мухаммед-Тахиром ал-Карахи, Гаджи-Магомедом из Сугури и др.

Однако большой и признанный мастер художественного слова, Али-Гаджи не так-то легко был принят новой властью, установившейся после революции 1917 г., ибо признание художника идеологизированной наукой больше, чем его талантом и самим творчеством, стало определяться такими атрибутами, как крестьянское происхождение, отсутствие привычного для того времени арабистского образования, неграмотность, страдательная судьба, загубленная феодалами жизнь.

И, тем не менее, интерес к Али-Гаджи не угасал, творчество поэта притягивало к себе внимание ученых – и не только филологов, но и историков, философов. Порой сознательно обходя острые углы и запретные темы, а порой и искренне разделяя регламентированные властью оценки, исследователи не давали зарасти тропе к поэзии Али-Гаджи. Стихи поэта впервые при Советской власти были изданы известным аварским филологом Абдулатипом Шамхаловым. Они вошли в сборник «Старинные песни и рассказы аварцев» (1928), а позднее в «Антологию аварской поэзии» (1958). В 1972 г. вышел отдельный сборник произведений поэта «Стихи» («Назмаби»), а в 1995 г. – сборник стихов поэта «Сочинения» («Асарал»), куда вошла, наконец, и его духовная поэзия.

Русский читатель впервые познакомился с творчеством Али-Гаджи в 1934 г. в «Дагестанской антологии», позже стихи его были напечатаны в сборниках «Поэзия народов Дагестана» (1960), «Дагестанские лирики» (1961). Первые биографические данные и первую оценку творчества Али-Гаджи дал Абдулатип Шамхалов в составленном им вышеназванном сборнике. С тех пор высказывания и статьи о поэзии Али-Гаджи и ее месте в истории аварской литературы не раз появлялись в печати. Авторы отмечали социальную направленность и остроту произведений поэта, их высокие художественные достоинства, выявляли сложность, неоднозначность и противоречивость его художественного сознания.

На большую роль Али-Гаджи в развитии дагестанской культуры второй половины XIX века указывает профессор Р. М. Магомедов, значительное место анализу мировоззрения поэта уделяет в своей монографии доктор философских наук М. Абдуллаев.

Не ослабевает интерес к творчеству Али-Гаджи и в 70-е годы, напротив, он становится более интенсивным и глубоким. Творческий портрет художника с присущей ему эмоциональностью и поисковой широтой создает известный дагестанский критик Камиль Султанов, изучению творчества Али-Гаджи посвящает раздел в своей книге о дореволюционной аварской литературе С. Хайбуллаев, по-новому подойти к поэзии Али-Гаджи стремится в развернутом предисловии к сборнику «Стихи» («Назмаби») Абасил Магомед, с монографической работой о поэте выступает Ч. Юсупова. Привлекая большой фактический материал, исследователи выявляют тематическое и жанровое многообразие поэзии Али-Гаджи, ее социальную, философскую и морально-этическую проблематику, глубину заложенных в ней мыслей, страстность художнических поисков, бескомпромиссность в утверждении правды и справедливости, нравственной чистоты и совершенства. Сейчас Али-Гаджи интересен всем, его читают, изучают в институтах, о нем пишут, с любовью и преклонением отмечают его юбилеи.

Однако над современными исследователями творчества Али-Гаджи, кажется, нависла опасность впадения в крайность. В противовес бывшему замалчиванию его духовной поэзии и деятельности прослеживается желание выхолостить из его поэзии все светское, земное, а его самого приобщить едва ли не к лику религиозных святых, хотя ни творчество, ни личность поэта, достаточно выпукло выступающая в воспоминаниях его земляков, не дают для этого основания.

Мы не располагаем обстоятельными документированными биографическими данными о жизни Али-Гаджи. Годом рождения поэта, по сведениям А. Шамхалова, считается 1845 г. Родился Али-Гаджи в селении Верхнее Инхо нынешнего Гумбетовского района в семье простого крестьянина – горца Газимагомеда. До 12 лет мальчик воспитывался в семье и учился в примечетской школе аула, затем был отправлен отцом по принятому обычаю на учебу в медресе другого селения – Миатли. Проучившись в Миатли 10 лет, Али-Гаджи вернулся в родной аул. Вскоре после возвращения он принял приглашение джамаата аула Орота на должность дибира. Затем переехал в селение Буртунай (на ту же должность), проработав здесь год-полтора, он по просьбе жителей кумыкского аула Эндери переехал к ним и стал на долгие годы (семнадцать лет) дибиром в их мечети. Здесь же он умер и был похоронен в 1891 г. Об Али-Гаджи известно также, что он дважды совершал хадж, за что и получил звание – хаджи. Известно, что первая поездка была организована для встречи горцев с находившимся там Шамилем (приблизительно в ноябре 1870 г.), вторую поездку поэт совершил уже в годы жизни в Эндери. Таковы внешние события жизни Али-Гаджи. Они, как видим, не столь богаты и разнообразны, но за этим несложным и размеренным бытием стояла напряженная работа ума и сердца, интенсивная духовная и творческая деятельность.

Дом Али-Гаджи из Инхо.

«Умное сердце, мудрая голова, глубокие мысли» («Щодораб ракIги, гIакъилаб бетIерги, гьваридаб пикруги») – вот что в первую очередь отмечается в личности Али-Гаджи в воспоминаниях его земляков, собранных неутомимым энтузиастом и хранителем наследия поэта Османгаджи Магомедовым. Ум, настоянный на доброте и расположенности к людям, – можем добавить мы к этому, опираясь на факты и события жизни поэта, на его художнические идеалы и устремления. Удивительна и редкостна сама цельность и соотнесенность жизни реальной и поэтической. Али-Гаджи жил, как писал, и писал, как жил. Вошедший в аварскую литературу как поэт-рационалист, наставник и воспитатель людских нравов, этики и морали, Али-Гаджи и сам в быту был для своих окружающих нравственным учителем.

* * *

Началом литературного творчества Али-Гаджи можно считать любовную лирику, хотя долгое время в науке существовало мнение, отрицавшее вообще обращение поэта к миру интимных чувств и переживаний.

Однако в 1972 г. в сборнике «Стихи» появляется четырнадцать малоизвестных стихотворений Али-Гаджи, ярко и многогранно эстетизирующих вечную тему поэзии и в корне изменяющих наше представление о поэте. Любовная лирика поэта не только открыла богатый и полнокровный мир простых человеческих чувств, радостей и переживаний, но и с большой убедительностью позволила проследить движение мировоззренческих и философских взглядов и устремлений художника.

Для мироощущения Али-Гаджи органична высокая поэтизация любовного чувства, возвышенно-благоговейное отношение к любимой. Здесь большую роль играет эстетика привычного, использование потенциальных внутренних резервов народной песни, где ведущей стилистической фигурой становится гипербола, сильное преувеличение. Возлюбленная «краше всех» («лъи-дасаго берцинай»), «шейх среди девушек» («мусудузул къукъадул къутIбу»), «одни ее брови – глаза дороже ста девушек» («цо нусго ясалдаса кьенсер-бер багьа бугей»), своим появлением она озаряет светом улицы, лишает покоя молодых («гIамал хисун лъугьуна, тату хун сверсведула»), вселяет мечты в души пожилых («хере-зулги хиял дуде батула») и т. д.

Порой использование религиозных святынь для выражения земного становится даже чересчур смелым. Хаджии, молящиеся земной женщине, – это уже святотатство, но Али-Гаджи идет еще дальше. Он предлагает начинать любое дело не с заветной формулы ислама – «Бисмиллагъ» («Во имя Аллаха»), а с имени его возлюбленной. В качестве обращения к любимой поэт также использует божественную формулу – «АльхIамдулилагь» («Хвала Аллаху»), с которой, собственно, открывается Коран.

В столь же возвышенных красках и приемах изображаются и чувства лирического героя к своей возлюбленной. Здесь и знакомые образы сожженного сердца, и попавшей в капкан дичи, и погибающего от любовного недуга и сходящего с ума от любви поэта, и призывы сжалиться над бедным влюбленным, принять его мольбу, исполнить его мечту, вернуть свет и т. д.

Очень скоро Али-Гаджи становится тесно в рамках поэзии чувств, любовных излияний и поклонений, художнические интересы его расширяются и уходят в совсем иные сферы человеческой жизни и деятельности. Собственно, в самой любовной лирике всходят первые ростки будущих изысков поэта, где ведущей тенденцией становится аналитический пафос и где поэт-рационалист решительно берет верх над поэтом-лириком.

Сел. Верхнее Инхо.

Так, в его более поздних поэтических посланиях к возлюбленной мы обнаруживаем заметный слой рассудочного, наставительно-морализаторского. Рассматривая возникшую «еще до рождения мира» любовь как большое человеческое достояние, поэт требует разумного и бережного отношения к ней. В возлюбленной поэт хочет найти умного друга и верного спутника по нелегкой дороге жизни. С этих позиций уже не имеют значения для него даже такие обязательные атрибуты возлюбленной, как красота, стройный стан и т. п.

Характерным для Али-Гаджи становится и представление о поэзии как об очень высоком и значительном явлении в жизни общества, о нетленности поэтического слова, о неподвластности его влияниям времени и внешним воздействиям.

Он создает яркие и убедительные картины писательского труда, системой метафор, связывающих работу художника с работой ювелира, ткачихи, каменщика, подчеркивает не только его сложность, требующую такого же напряжения и мастерства, но и утверждает его как профессию, как правомерную и важную сферу деятельности человека. Отвергая тем самым бытовавшее в горах в некоторых кругах несколько пренебрежительное отношение к труду поэта.

Осмысливая поэзию Али-Гаджи во всей ее полноте и многообразии, нетрудно заметить доминирующее положение в ней рационалистического направления, восходящего к средневековой арабо-мусульманской культуре, к выдвинутому ею принципу «разумности», разумности во всем, начиная с небесных сфер и кончая любой областью человеческой деятельности. Контакт Али-Гаджи с восточной культурой отчетливо просматривается на конкретных примерах отдельных ее творцов и их творений. В первую очередь здесь можно говорить о великом поэте и мыслителе Абу-ль-Аля аль-Маарри, воплотившем в себе, по признанию исследователей, духовный и эстетический опыт всей арабской поэзии и общественной мысли. Отголоски мыслей, чувств и переживаний аль-Маарри мы постоянно обнаруживаем в лирике нашего поэта и прежде всего в «превознесении роли разума как всеобщего критерия, как меры всех вещей» (Б.Я. Шидфар).

Измышления ложны! Нет имама, кроме разума,

Указующего путь и поутру, и вечером.

И если ты повинуешься ему, он повлечет к тебе

Счастье и милость и в пути, и на остановке —

(Пер. Б.Я. Шидфар)

Этот величественный гимн человеческому разуму, его способности противостоять несправедливости, предрассудкам, злу и невзгодам Абу-ль-Аля аль-Маарри спустя девять столетий подхватывает в своих стихах Али-Гаджи из затерянного в дагестанских горах маленького аула Инхо, немыслимо далекого от сирийского города Маарат – родины аль-Маарри.

Если сердечен и красноречив, то состояние – ничто,

Если на душе светло, то и богатство – не забота.

Если обладаешь знаниями, не страшно и на реке,

Если разум мне дан, не дрогну и на скале.

Поэтическая концепция Али-Гаджи реализуется в основном в формах, где антитеза и антитетичность становятся эстетическим и философским принципом. В целом ряде стихов – «Знание и невежество» («Гелму ва жагьлу»), «О, эти ученые» («Ва, гьал гIалимзаби»), «Попусту не стой» («ГIадада чIоге»), «Образованному человеку» («ЦIаларав чиясде») и других – по известному принципу «добро – зло», «свет – тьма», «земное – небесное» выстраиваются оппозиционные пары – «наука – невежество», «ученый – невежда» и т. д.

Все проходит, все тленно в этом мире – молодость, любовь, вражда, власть, богатство, и все приносит человеку лишь страдания.

Отсюда и чрезвычайно высокий пиетет ученого, образованного человека. В поэтическом восприятии Али-Гаджи ученый – лучший гражданин и самый достойный представитель общества, ибо именно он берет на себя заботы о народе, он спешит на выручку бедняку, попавшему в беду, он дает отпор подлым замыслам беков и всевозможных начальников, он разоблачает мошенников и всякого рода обманщиков.

В общий процесс поляризации и разделения общества, характерный для поэтического сознания Али-Гаджи, все решительнее входит противопоставление материальных и духовных ценностей друг другу. Контрасты, которые поэт наблюдает в окружающей жизни, постепенно отливаются в формы, где сама бедность образованного человека становится символом душевного благородства и нравственной чистоты, в то время как богатство и чрезмерный достаток невежды олицетворяют спесь и глупое чванство.

Все сильнее проникаясь сознанием, что только отсталость и невежество являются причиной всего злого и неправедного в обществе, и одновременно верой в силу разумного слова, в способность его улучшить мир и природу человека, сделать его добрее и справедливее, Али-Гаджи выступает страстным пропагандистом разума и знаний. Поэзия его принимает открыто назидательно-дидактический характер в наиболее важных своих частях, размышлениях над смыслом жизни, над духовной и физической эволюцией личности. Любимым жанром поэта на долгие годы становится популярный дидактический жанр увещевания.

Широк и многообразен тематический круг поэтических увещеваний Али-Гаджи. Горячо и страстно обращается он к ученым в стихотворении «О вы, ученые» с призывом пробудить в народе «желание и горение к духовной жизни», поделиться с людьми почерпнутыми из книг мудростью и знаниями, убеждает их в необходимости творить добро при жизни, ибо смерть может унести в землю все их знания. В большом цикле стихов-назиданий – «Натура человека», «Расскажу я хабары», «Мужество, которого нет у меня», «Решив, что мир хорош» и т. д. – поэт старается вновь и вновь внушить своим читателям необходимость жить по законам разума, привить им правила идеального поведения.

Первым достоинством идеальной личности в философии жизни поэта становится трудолюбие. Призывы к неустанному труду, необходимости заполнить свою жизнь трудом в изобилии рассыпаны по всему творчеству Али-Гаджи, складываясь в лаконичные и емкие афоризмы.

Признание и славу поэту принесли те произведения, в которых дидактическое неразрывно сливается с художественным, где простота и ясность выражения сочетаются с яркой образностью, отточенной метафорой, емкими сравнениями, иносказанием и афористичностью. Али-Гаджи создает большой свод афоризмов и мудрых изречений, квинтэссенцию своих наблюдений, размышлений с высоты приобретенного опыта, учености, мудрости над основными вопросами бытия, открытый разговор о человеческих слабостях и пороках, о том, что заслуживает похвалы и что – осуждения, о тунеядцах и любителях легкой наживы, о сплетниках и подхалимах, о зависти и коварстве, об алчности и скупости, о дурном поведении ученых и фарисействующих духовников, о ханжестве и неискренности, о бедности и богатстве. Выраженные сжато, лаконично, в ярких, западающих в душу образах и сравнениях, многозначных иносказаниях и метафорах, поэтические идеалы добра, справедливости, равенства находили отзвук в живых чувствах горцев, отвечали их умонастроению, над ними задумывались, а часто по ним строили и свою жизнь.

И не случайно именно Али-Гаджи – апологету народно-освободительной борьбы и свидетелю ее поражения, мыслителю своего народа, гуманисту с тонким чувством современности и осознания трагической судьбы – принадлежит честь создания первой аварской дидактической поэмы «Море разума» («Гакълудал ралъад»), открывшую способность большого художника перейти от односторонних и фрагментарных медитаций, касающихся в основном правил хорошего поведения и нравственно-этической благовоспитанности человека, к развернутому и многостороннему осмыслению проблемы человека и общества.

Красной нитью проходит через поэму идея народа – хранителя духовных, нравственных и этических ценностей, народа как высшего судьи. Потому так важно, в понимании поэта, заслужить признание народа, снискать его уважение, оставить добрый след в его памяти, заниматься трудом, приносящим радость народу.

Шагом вперед в аварской дидактической поэзии явилась и поставленная в поэме проблема общественной и социальной природы морали. Не однажды поэт напоминает о тяжелой жизни народа, о гнете и насилии, которым он подвергается со стороны сильных мира сего, о тех, кто присваивает чужой труд. Болью и гневом сменяются в таких случаях наставительные, «учительные» интонации поэмы:

ХIикмат заманалъул, зазгIадин хъачIлъун,

Зар къан халкъквегъани, ккела зулмулъи.

Странное время, колючее, как репейник,

Народ кулаком задавлен – совершается насилие.

Примечательно и то, что спасение от жестокости и зла, охвативших общество, Али-Гаджи видит в самом народе, в его единении. Поэт открыто декларирует, что единство народа – несокрушимая сила («…галамалъул къуват – къей гьечIеб цолъи»).

* * *

Естественным и закономерным продолжением дидактического течения поэзии Али-Гаджи явилась его сатирическая лирика – «доказательство от противного» тех же этических и эстетических идеалов, которые провозглашала его рационалистическая поэзия.

Характерно и то, что, в отличие от более или менее однотипных и стандартных в целом дидактических восхвалений разума, высмеивание «неразумия» протекает значительно разнообразнее и ярче, и не только потому, что чрезвычайно широк сам спектр людских пороков, но и в не меньшей степени обращенностью самой сатиры непосредственно к эмоциональной сфере человека.

В многослойном и неоднозначном жанрово-художественном составе сатирической лирики Али-Гаджи выявляются два довольно четко выраженных направления: одно из них представляет собой как бы продолжение традиционной дидактической поэзии, соединившее увещевательно-наставительный пафос с обличительным, назидание и сатиру; второе – страстную и непримиримую критику основанного на лжи и насилии общества, уничтожающее разоблачение несостоятельного и несправедливого мира богачей и власть имущих, т. е. являет уже собственно социальную сатиру с ее важнейшими стилистическими приемами.

Яркие и колоритные образы носителей самых острых и злободневных пороков своего времени и вообще человека создает Али-Гаджи в стихах, где увещеватель и обличитель, наставник и сатирик в едином стремлении «улучшить нравы» людей органически сливаются друг с другом. В созданной поэтом «блистательной» галерее антигероев и антиидеалов нельзя не заметить особое внимание автора к проблеме, казалось бы, и не столь актуальной для того времени в горах – к теме пьянства и пьющего человека. Однако поэт, чуткий и тонкий сейсмограф грядущего, улавливает таящиеся в нем разрушительную силу и зло, и в двух развернутых стихотворениях – «Пьянство – выпивка» и «Опьяневшему в день первой борозды» – всеми способами, на наглядных примерах и картинах, описывая беды и несчастья, которые несет пьянство человеку и всему его окружающему, обращается с этическими просьбами и требованиями:

Прислушайся к верному слову, брось пьянство,

Унижающее жизнь, не дающее дому воскреснуть.

Подумайте, братья, не пейте опьяняющее, —

Крадущее жизнь, осужденное Кораном.

Красочно и многолико представлен у Али-Гаджи и образ сплетника. Склонность к сплетне едва ли не самый тяжкий порок человека в народном сознании. Нет спасения ему и на том свете, ибо грехи его, как написано в Коране, никогда не будут прощены Аллахом. Необратимо ущербна личность сплетника и в художественном восприятии Али-Гаджи: в какой-то степени сплетник становится средоточием всех людских пороков – зависти, лицемерия, злобы, лживости, угодничества и т. д., потому и поэтика его обличения беспощадна и уничтожительна. Вбирая в целом существенные, устойчивые и характерные черты и особенности натуры сплетника, поэт создает его обобщенный образ, типаж, опирающийся на точность внешнего и внутреннего облика, соответствие внешних и характерологических деталей.

Высокую экспрессивность сатирическим характеристикам дают в стихах метафоры, сравнения, ассоциации, меткое слово, обнажающие саму суть, внутреннюю природу сплетника: его невозможно оскорбить, пристыдить, заставить переживать. Сплетник несет беду и гибель людям. Единственное спасение – держаться от него на расстоянии «месячной пешей дороги».

И все же наиболее сильной стороной сатиры Али-Гаджи стала непримиримая социальная критика – поэт не приемлет несправедливого, основанного на насилии и лжи общества. Острая и наступательная сатира прямого и гневного изобличения явилась в значительной степени свидетельством определенных смещений в мировосприятии поэта, сомнений в возможности создания идеального общества на разумных началах, улучшения природы человека с помощью знаний и образования.

Одной из глубоких тем социальной сатиры Али-Гаджи стала тема разлагающей и развращающей власти денег и богатства в пробуждающемся буржуазном обществе. Разработка нравственной, морально-этической несостоятельности богачей, противопоставление «бедняк – богач», соответственно «добро – зло», как мы наблюдали, были сквозными в творчестве поэта. Теперь же основным средством осуждения мира «избранных» становится язвительное осмеяние ущербности богачей, низведение их с пьедестала, на который они тщетно пытаются возвести себя.

На богатых и сильных мира сего возлагает он и вину за все бедствия, которые терпит народ. Сатирическая оценка демонстрируется открыто, в резком противопоставлении образов и понятий.

Крупными мазками, с помощью уничижительных сравнений и гротеска лепит поэт образ богача, его внешний облик и внутреннюю сущность, его повадки и нравы – он носит длиннополую черкеску как знак отличия, особенности положения; на годекане среди людей сидит, «как бык», – угрюмо, надменно; в алчности похож на «лесных гиен». Поэт смеется над его попытками, «не имея ума», вести умные разговоры, издевается над его полной «неспособностью где-либо проявить человечность».

Так, сатира «Ох, бедняги…», написанная Али-Гаджи по случаю назначения своего родственника на должность диванбега – сельского судьи, сразу же строится в форме обращения к коллективу, определенному кругу лиц, находящихся на службе царизма и, по существу, являющихся проводниками колонизаторской миссии на местах – «вы», а не «ты» – объект негодования поэта. Бескомпромиссность суждения и откровенная тенденциозность определяют как единственный стилистический прием сатирического осмеяния инвективу, означающую на латыни буквально «бросаюсь», «нападаю».

Особое место в сатирическом искусстве Али-Гаджи занимает антиклерикальная тема, своей тенденциозностью и эмоциональностью привлекавшая постоянно к себе внимание исследователей. Возникновение ее не случайно. Достаточно глубокими были антиклерикальные мотивы в устном народном творчестве аварцев. Критические высказывания в адрес служителей религиозных культов встречаются и в дагестанской арабоязычной поэзии. Борьба с лицемерием и корыстолюбием духовников, избиравших деятельность проповедника для собственного обогащения, была чрезвычайно развита в арабской литературе, в творчестве аль-Маарри, Абу Нуваса, аль-Мутанабби. «…Знай, что молитва лицемера – это молитва, ведущая в ад, и чистота помыслов важнее, чем чистота тела после омовения», – писал аль-Маарри.

Искренняя вера, нетерпимость ко лжи, несправедливости, низким поступкам и высокая нравственная чистота способствуют активному выступлению Али-Гаджи с острой критикой пороков, разъедавших духовное сословие.

В роли страстного обличителя выступает он в стихотворениях «Будуном, дибиром называют», «Будун пусть провалится», «Когда умирает бедняк». Отказываясь от всякой недоговоренности, полунамеков и иносказаний, поэт откровенно выражает свое полное, ничем не прикрытое презрение к ним. Под благообразной и благочестивой личиной священнослужителей ему открывается их истинная нравственная сущность. У них нет ничего святого, говорит поэт, за всеми их деяниями, даже самыми, казалось бы, возвышенными и благородными, стоят мелкий расчет и корысть, открываются низменные инстинкты, алчность и стяжательство: молитва для них – средство «набить живот», святое паломничество – способ нажиться. Они аморальны в быту, падки на женщин, предаются пьянству, лживы, лицемерны и продажны. Они угодливы и услужливы по отношению к богачам и бессердечны к нуждам бедняков.

Вместе с тем нельзя забывать, что Али-Гаджи был человеком глубокой религиозности, создавшим большую многожанровую духовную литературу, сложную по своему смысловому и эмоционально-интонационному составу. Человек высокой гуманности и искренней веры, он стремился воздействовать на людей, общество всеми способами, формами и методами – логически, рационалистическим сознанием, сатирической образностью и интонациями вплоть до эмоциональных и лирических обращений.

Так, в стихотворении «Призыв готовиться к концу», разрабатывающем вечную тему жизни и смерти в библейском ключе – что же уносит человек с собой и что ждет на том свете неправедных, нет требовательно-побудительного обращения к отступникам. Перед нами проникновенная лирика, полный элегической грусти и сожаления самоанализ поэта, открывшего прежде всего в себе бездну грехов, его изумление и неумение объяснить причину всего этого – «Не знаю – глупость это или чванство?» («ГIадаллъи лъаларо, чIухIи лъаларо?»). В таком же психологическом ключе выстраивается и обращение к другу, мягкое, даже бережное его увещевание, тихая скорбь о несовершенстве человека, которого не может исправить даже религия.

Духовная литература и поэзия Али-Гаджи не замкнута на системе правил религиозного поведения, ее интересы и поиски значительно шире. «Этическая направленность всех монотеистических религий ставит перед верующими и перед общиной верующих нравственную задачу, заключающуюся если не в достижении святости, то в непрерывном продвижении по пути самоусовершенствования», – отмечает Г. Э. фон Грюнебаум. Потому идеал ревностного служения Аллаху мусульманина был неотделим от его нравственного содержания, ибо подлинная вера несовместима с низкими поступками, ложью, лицемерием, завистью и т. д.

Высокими идеалами, возвышающими человеческий дух, поднимающими его над земным, плотским, создающими известный религиозно-моралистический тип романтизма, пропитана вся духовная поэзия Али-Гаджи. Естественным было для этого обращение поэта к образу самого Пророка Мухаммеда, посланника Аллаха на земле, желание рассказать о жизни, отданной от начала до конца служению исламу, воспеть его подвижничество на этом пути и представить в его лице идеал совершенного мусульманина во всей его человеческой красоте и благородстве.

Образ Мухаммеда в творчестве Али-Гаджи получает претворение прежде всего в мавлиде «О, мой друг…» («Вай, дир гьудул…»), в специфическом жанре, связанном с праздником его рождения и представляющем, по существу, панегирик, гимн деяниям, поступкам, жизни Пророка. Идеал и образец для подражания как религиозного, так и морально-этического поведения мусульманина, лицо, «посланное Аллахом для облагораживания человеческих нравов», Мухаммед раскрывается в мавлиде, четко очерченном нравственном и религиозном содержании и совершенстве.

Однако главная заслуга Али-Гаджи в художественном осмыслении высокого образа состояла в представлении Пророка в такой насыщенной фактами и событиями, энергией и эмоциями области, как его вооруженная борьба за утверждение ислама.

Мусульманская историография глубоко изучила военные походы Мухаммеда – битвы при Бадре, на горе Ухуд, при взятии Хайбара, Мота, Хунайна, Хайфы, Мекки и т. д., создала труды, получившие название «магази» – «войны газавата». Многие из них были известны дагестанским ученым. Они изучали их, переводили на свои национальные языки, создавали на их основе свои оригинальные произведения. В этом ряду поэма Али-Гаджи «Взятие Мекки» («Макка бахъиялъул турки»)[1], получившая большую известность как в Дагестане, так и за его пределами, занимает самое почетное место.

В основу поэмы легли события, связанные с одним из завершающих этапов борьбы за установление ислама – сокрушением главного оплота язычников – Мекки. Взятию Мекки Мухаммед придавал особое значение: «В тот день, когда Аллах создавал небеса и землю, он создал Мекку святыней. Это самая большая святыня из всех святынь, и она останется таковой до дня Страшного суда. Не разрешено человеку, верующему в Аллаха, в этот и потусторонний мир, пролить здесь кровь или срубить дерево. Она была неприкосновенной святыней для всех до меня и будет святыней после меня»[2]. С такой проповедью обратился Пророк к народу после вхождения в Мекку, оберегая ее от разбоя и кровопролития. Этой задачей объясняется и вся стратегия проведения похода на Мекку, столь необходимого для укрепления веры – именно после ее завоевания арабы стали принимать ислам в массовом порядке.

Сохраняя как главную задачу покорение языческой Мекки и представление самого Мухаммеда в ореоле высокого деяния, Али-Гаджи сумел значительно расширить поэтическую идею, смысл и суть поэмы, углубить ее нравственное и эстетическое содержание.

Так, традиционное для средневекового арабского сочинения славословие Аллаху и его посланнику и рабу Мухаммеду, которым начинается, к примеру, «Взятие Мекки», дополняется еще одним зачином, характерным для дагестанских эпических песен. Любопытно также то, что в поэме отступает на задний план сама религиозная мотивация выступления Мухаммеда. Причина, побудившая Пророка к походу, скорее, мирская, светская – стычка между двумя друзьями, представителями двух арабских племен – мусульман-хазаатов и язычников-банубакринцев – происходит из-за сквернословия банубакринца в адрес Пророка. Конфликт перерос в межплеменную войну, в результате чего все племя хазаатов было перебито язычниками-мекканцами.

Естественные чувства сострадания к потерпевшим и справедливого гнева к предателям, охватившие Пророка и вылившиеся в решимость наказать зло, ложатся в основу похода Мухаммеда во «Взятии Мекки»:

Здесь и дальше просматривается явное тяготение автора к новым гуманистическим и просветительским идеалам, открывается сложный мир его душевных переживаний. Обращение Али-Гаджи к этическим и эстетическим ценностям народа, к категориям верности и справедливости обнаруживается и в структуре образов поэмы, прежде всего ее центрального образа – Пророка Мухаммеда.

Изображение Мухаммеда художественно реализуется, как уже говорилось, в двух аспектах: он и посланник Бога на земле, и в не меньшей степени олицетворение нравственного идеала человека. Художественное восприятие образа Мухаммеда в ипостаси божьего избранника Али-Гаджи дает в условных, аллегорических и символических образах, ибо его божественное, бесконечно-трансцендентальное содержание не вмещалось в рамки предметно-зрительной образности. Как и в духовных песнях и мавлидах, на помощь эстетическому освоению образа приходят яркие оценочные аллегории, патетическая интонация, развернутая цепь сравнений, сопоставлений Мухаммеда с Али, Омаром, Зубайром, Халидом и др. прославленными героями священной войны по линии снижения их достоинств и несопоставимости их с посланником Аллаха.

Однако в образе Мухаммеда Али-Гаджи привлекает еще больше, чем мистическое, его сугубо человеческое содержание.

Мухаммед – вдохновитель и предводитель огромного войска, непосредственный участник всех событий, его образ строится по известному типу песенного героя: он храбр и решителен, всегда впереди войска и т. д. Вместе с тем Мухаммед отмечен большой мудростью и человечностью, наделен сердцем отзывчивым и великодушным. Он наставник и учитель своих воинов, он постоянно следит за сохранением мира и дисциплины среди своих сподвижников.

Духом гуманности и человеколюбия пронизаны поступки Мухаммеда, он великодушен даже к врагам, он прощает предводителя мекканцев Абусупьяна, останавливает своего воина Халида, когда тот в упоении боем разит врагов, просящих пощады. В мимолетной картине прощания с семьей Пророк показан в быту, как всякий человек, обремененный людскими заботами.

Как видно, «Взятие Мекки» во всех направлениях – произведение, выявившее новые возможности аварской дореволюционной поэзии, ее жанровой системы. Содержащая в себе более 700 стихотворных строк, что значительно превосходит по объему предшествующие образцы, поэма развертывается в широкое эпическое полотно, органически вобравшее в себя достижения устного народного творчества и опыт арабской духовной и историографической литературы.

«Взятием Мекки» Али-Гаджи, собственно, решил задачу, многие годы стоявшую перед национальной художественной мыслью, – задачу создания большой стихотворной формы на родном языке. Он блистательно справился с разработкой и организацией сюжета, композиции, образов, языка и, главное, сумел воедино слить традиции восточной поэзии и национального искусства, фольклора и литературы. Религиозный сюжет поэмы при этом не снижает и не исключает ее объективной народности и демократизма.

Обращение к религиозной тематике, к религиозному сюжету было естественно и для дагестанца XIX века и отнюдь не означало коренной ломки складывающейся национально-исторической эпической традиции. События, происходившие с его единоверцами в далекой Аравии, жизнедеятельность Пророка имели отношение и к истории духовной жизни горца, волновали его живое религиозное чувство.

Творческий путь Али-Гаджи завершается созданием элегии – «песни грустного содержания» (В. Г. Белинский). Сама жизнь, все больше и откровеннее открывавшаяся в своем жестоком и бесчеловечном обличии, наполняла стихи поэта мотивами грусти, усталости, разочарования.

Выше уже говорилось о тяжелом потрясении, испытанном Али-Гаджи в связи с поражением в освободительной борьбе, с разгромом восстания 1877 г. и последовавшей за ним кровавой расправой самодержавия с восставшими. Еще одна попытка добиться свободы и справедливости потерпела крушение, порождая в душе поэта глубокую депрессию, лишая его веры в жизнь и перспективу. Безуспешными представляются ему теперь и собственные многолетние усилия пропагандой разума, знаний, образования, назиданиями и увещеваниями.

Первые образцы литературной аварской элегии, как и многие другие поэтические жанры, сложенные на арабском языке, представляли собой посвящения памяти известных ученых и деятелей.

Острой потребностью выразить свое отношение к трагическим событиям истории, излить свои чувства потрясенности и в какой-то степени противопоставить чуждой вере и культуре победителя высокий идеал национального героя в единстве его религиозно-политического и социально-нравственного содержания была вызвана элегическая поэма Али-Гаджи «Дагестан» («Гьаб Дагъистан»), посвященная памяти трех имамов: Гази-Мухаммеда, Гамзата и Шамиля.

Принципы формирования портретов идентичны и в целом выдержаны в традициях народного плача и героико-исторических песен, в интонациях скорби и гордости. Гази-Мухаммед, Гамзат, Шамиль – это не только защитники народа, не только герои, отдавшие жизни за родину, они и борцы за веру, имамы, религиозные вожди, возглавившие великое противостояние мощному наступлению врагов ислама, и согласно религиозной эстетизации мучеников за веру они бессмертны – «шагиды» (святые).

Особенно многогранно представлена в поэме деятельность Шамиля: подготовил народ к борьбе, обучил войско и т. д. Исходя из высшего смысла, Али-Гаджи оправдывает и жестокость установленных им порядков.

И тем сильнее было потрясение падением дела Шамиля. Как великая национальная трагедия, крушение многолетней мечты народа о свободе, социальной справедливости, как развал религиозных и нравственных устоев воспринято поэтом пленение имама. Однако завершающий элегическое раздумье поэта патетический реквием возвышен и оптимистичен. В органичном единстве одических и плачевых интонаций в нем выкристаллизовались глубокое поэтическое предвидение всеобщего признания Шамиля, идея бессмертия его дела и имени.

С именем Али-Гаджи в большой степени связано и развитие в жанре аварской элегии рефлективно-философского направления. Продолжив и развив традиции, заложенные в творчестве Мухаммеда из Кудутля, Абубакара из Аймаки, Гасана из Кудали и других дагестанских арабистов, Али-Гаджи создал блестящие образцы элегий-размышлений, элегий-раздумий, поднимающих общие этические, социальные и собственно философские вопросы о сущности жизни и смерти.

В развитии философской элегии Али-Гаджи значительна роль идеологии ислама, его морально-нравственных норм и принципов. Исходя из предписаний Корана, хадиса и сунны, истинный мусульманин должен смотреть на мир и на себя глазами будущего жителя той блаженной обители, где только и начинается настоящая и счастливая жизнь, а жизнь на земле воспринимать как временную, имеющую смысл лишь как подготовка к тому вечному и нетленному.

«Седой волос» – самая известная элегия Али-Гаджи. В ней сконденсировались наиболее ценные свойства и качества его поэзии – философская глубина мысли, художественное совершенство, свежесть и изящество образов, ясность и красота языка. Она же и наиболее традиционная. Мотив седины как символа увядания и старости не нов в национальных литературах народов Дагестана.

Возможно, именно в силу традиционности мыслей и образов вступление элегии созерцательно-рассудочно и интонационно сдержанно. Но, вчитываясь далее в строки стиха, мы все более и более проникаемся волнением, нам передаются глубокая печаль, страх и сокрушение человека, погруженного в грустные размышления о надвигающемся закате жизни и близкой смерти. Мастерски раскрывает поэт гамму охвативших его душевных переживаний, чувств – он еще был полон сил, желаний, надежд, чувствовал себя молодым, бодрым, и появление седины для него полная неожиданность. Первое движение – такое естественное и человеческое: уйти от неприятных дум, горьких мыслей.

Тема наступления старости и смерти, которые посылаются Всевышним и должны приниматься покорно и смиренно, оборачивается в стихах Али-Гаджи прославлением жизни и ее естественных радостей. За скорбью и безысходной тоской поэта кроется лицо страстного жизнелюба, который на пороге смерти вновь окинул взглядом пройденный путь и с удесятеренной силой почувствовал всю ценность жизни на земле.

Индивидуальный душевный опыт, конкретно-биографическое начало еще более проникновенно звучат в другой элегии Али-Гаджи – «Перо, ты шепни» («Къалам, дуца щуре»). Написанная в период какого-то резкого душевного надлома и депрессии, элегия складывается из перемежающих друг друга плачевой образности и философских раздумий. Она же и наиболее противоречивая и пессимистичная. Вбирая в себя всю горечь несложившейся жизни, утраченных иллюзий, несбывшихся надежд, она не оставляет места для примиряющих рационалистических ходов.

Тонко передает поэт и состояние обреченного человека. Его герой одинок, отторгнут, отчужден от всего живого на земле. Имей хоть тысячу друзей, любящих, близких людей, он остается один на один со своим страданием и в полном одиночестве выходит навстречу своему последнему часу. Здесь вновь вспоминается великий мудрец из Маарата:

Каждый одинок в свой смертный час – и отшельник,

И властелин, окруженный многочисленной свитой![3]

Однако горькие чувства и печальное настроение в какой-то момент неожиданно прерываются проникновенным выражением затаенной, не подвластной рационалистическим рассуждениям, опрокидывающей скепсис, жалобы и пессимизм, неистребимой любви к жизни:

Смерть – это страшная разрушительная сила, уносящая с собой и превращающая в прах и тлен все самое замечательное и ценное – женскую красоту, молодецкую удаль, золотые руки мастера-умельца, знания и мысли ученого, дружбу двух людей, любовь двух сердец – вот трезвый, реалистический вывод, итог наблюдений поэта-рационалиста. И нет в элегиях ни строчки, рисующей потусторонний мир и радости, ожидающие там правоверного мусульманина. Поэт весь здесь, в этом «грешном», но таком милом и дорогом сердцу мире. Перед нами страстный жизнелюб, ценитель простых, человеческих, земных радостей – семьи, друзей, света, тепла, домашнего уюта и т. д.

Как апофеоз человеку звучат полные оптимизма и веры в бесконечность жизни и человека на земле и строфы элегии «Как прожженная кожа», обращенные к смерти.

Нетрудно заметить в элегических раздумьях Али-Гаджи и социальные мотивы. Жизнь не имеет цены, «не стоит даже пеньковой веревки» («Как прожженная кожа») не только потому, что она преходяща и скоротечна. В тысячу раз тяжелее ее делают царящие в ней жестокость, несправедливость, неравенство.

В большей или меньшей степени во всех своих элегиях Али-Гаджи затрагивал вопрос о социальной несправедливости и неравенстве. Наибольшей глубины и эмоциональности при этом он достигает в элегии «Надежда» («Хьул»).

Общим для широкого и многообразного круга размышлений и переживаний поэта, развернутых в «Надежде», становится их внеличность. Скорбь и грусть, пронизывающие насквозь элегию, не связаны с собственными неудачами поэта, равно как и мечты его не о личных успехах и благополучии. Они глубоко общественны и вызваны тяжелой судьбой и страданиями народа, простых тружеников. С болью смотрит он на истончившиеся и иссохшие от непосильной, бесконечно («тысячи лет») тянущейся, изнурительной работы крестьянские руки и не может удержаться от гневного возмущения тем, что они не принадлежат своим владельцам, «стали слугами чужих», не могут обеспечить им самого необходимого.

В отдельных своих частях «Надежда» предвосхищает будущую романтическую элегию. В ней очень сильны мотивы неправедности и порочности самих основ существующего миропорядка, моменты протеста против социального зла.

В целом еще очень наивны и иллюзорны представления поэта о мире всеобщего благоденствия, о его устройстве, но он, тем не менее, осознает, что нужно народу: «солнечная свобода» – освобождение от притеснений, нищеты и одновременно прекрасный мир единства и равенства.

Таким образом, мы убеждаемся, что в руках искусного мастера элегия становится не только средством оплакивания трагических утрат и выражения горестных переживаний и настроений, но и сложным по содержательному и художественному составу жанром, способным поднимать животрепещущие морально-этические, социальные и собственно философские вопросы.

* * *

Исследование творчества Али-Гаджи из Инхо позволяет с полным правом рассматривать его поэзию как ярчайшее свидетельство овладения аварской литературой второй половины XIX века внушительным комплексом животрепещущих социальных, духовно-нравственных, морально-этических проблем.

И, несомненно, пока существует в обществе потребность в художественном слове, тяга к подлинному и возвышенному, будет жить и поэзия Али-Гаджи из Инхо, преисполненная глубоких мыслей, высоких устремлений, трепетных чувств и переживаний, поиска смысла жизни и того, что такое есть человек и в чем его назначение, с чем он приходит в этот мир и что он оставляет после себя.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.