Однажды в Карелии

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Однажды в Карелии

Во время моего первого приезда в Россию Евгения поступила стратегически очень правильно: она показала мне не только Москву. Мы пробыли несколько дней в столице, а потом отправились в Карелию и в Брянск к родственникам моей невесты.

Мне очень хотелось увидеть небольшой город на севере России. Во Франции, когда мы думаем о небольших городах России, то представляем себе кварталы с многоэтажными серыми грязными зданиями и людей, которые пытаются убежать оттуда. Россия за пределами Москвы — бедная страна, и мы представляем себе маленькие города как места, где нет никакого шарма, никакой жизни и откуда все хотят уехать. Небольшой русский город для француза — это «место, откуда молодые женщины уезжают в Москву, находят себе иностранного мужа и бегут на Запад». Тем не менее я с нетерпением ждал встречи с Петрозаводском.

Карелия меня очаровала. В Петрозаводске я увидел, какие замечательные люди живут в маленьких городах и как прекрасна дикая природа.

Моя первая поездка в Карелию была моим первым долгим ночным путешествием в русском поезде. Я всегда ненавидел поезда, пользовался ими на небольших расстояниях, любовался пейзажами из окон — но идея спать в вагоне, провести там 16 часов меня поначалу не обрадовала. Но русский поезд оказался совсем не таким, как французский.

Во Франции есть TGV, поезд, который едет со скоростью 260 км/ч в среднем и связывает крупные города; на нем можно доехать от Парижа до Средиземного моря за три часа. Но есть и медленные региональные поезда, и пригородные, в регионе Парижа. Там часто грабят — и в вагонах, и на станциях. В некоторых поездах контролеры работают по трое, опасаясь нападения; проверка билетов стала во Франции опасной профессией. Когда на контролера нападают, начинается забастовка машинистов, расписание ломается, поезда опаздывают… В Париже самая худшая репутация — у Северного вокзала; особенно он опасен ночью. Но на перроне вокзала в Москве парижанин сразу же понимает, что прибыл на другую планету. На перроне проводница проверяет билеты и паспорта; беспорядка нет. В вагоне нас торжественно встречает титан, на полу есть специальный коврик для поддержания чистоты. Кроме того, я был очень удивлен настоящими полицейскими в поезде и наличием только женских купе. Вот это цивилизованность!

Евгения выбрала экономичный вариант — плацкарт, возможно, чтобы познакомить меня с «реальной Россией». Мы оказались в вагоне, в котором ехали и молодые люди тридцати-сорока лет, «порыбачить и расслабиться», и семьи, которые уезжали из Москвы, предположительно, на каникулы. После того как мы расположились, я быстро понял, что за мной, иностранцем, наблюдают наши соседи, пытаясь понять, зачем безрассудная молодая женщина везет своего Чебурашку-француза в Карелию, да еще и в плацкарте.

Я не думал, что смогу пообщаться с другими пассажирами, так как мой уровень русского был близок к абсолютному нулю. Я хотел часами смотреть в окно поезда на русские деревни и наконец увидеть Россию изнутри. Когда поезд тронулся, Евгения рассказала о том, что принято в вагоне: сначала, когда проводница уберет в проходе, нужно надеть тапочки, потом переодеться в пижаму или в другую удобную одежду для сна. Я был удивлен тем, как тихо, но быстро изменилась атмосфера в вагоне. Затем проводница прошла проверять билеты.

Мне интересно, пытались ли русские понять, почему билеты должны быть сложены шесть или восемь раз и вставлены в крошечный карманчик с номером места? Два года спустя, в 2009 году, моя мать ехала со мной на том же поезде и спросила: «Зачем?» — с искренним восторгом и без всякой насмешки. Это был просто вопрос, но проводница ответила мрачным и злобным взглядом, бросив: «У нас делают вот так».

В той первой поездке Евгения отошла умыться, как раз когда пришла проводница и села напротив меня. То ли ей не понравилось, что я ничего не отвечал на ее вопросы, то ли то, что у меня нет билета (который остался у Евгении), — но эта дама стукнула меня по колену, повторяя: «Билеты!» Я потерял дар речи от изумления, но больше всего меня изумило то, что никто из окружающих не удивился. Вот так сюрприз: контроль билетов со шлепками! Впрочем, Евгения быстро вернулась, и проблема была разрешена.

Стояло жаркое лето. За окном бледнело и темнело одновременно, солнце катилось к горизонту. Я наблюдал за пассажирами. После проверки билетов они переоделись кто в шорты, а кто в пижамные штаны и уютно устроились, расстелив постели на полках. Евгения попросила меня встать и отойти в сторону, чтобы она могла подержать простыню перед нашей соседкой, которая хотела сменить кофточку, не демонстрируя всем свое белье.

Рассказываю тем, кто никогда не ездил в плацкарте: это просто спальный скотовоз с полками в два яруса, без разделения на купе, без дверей. Сколько социальных кодов, жестов, все становится на свои места без беспорядка. Я был поражен чудесами управления маленькими пространствами русских и тем фактом, что во время поездки никто никому не мешал. Поезд в России — это точная противоположность метро в Москве. В поезде все уважают личные границы и пространство соседа, а в московском метро этого просто нет. Это дисциплинированное умение жить в поездах — остатки советского прошлого?

С тех пор я показал этот поезд многим моим западным друзьям, особенно французам, с которыми ездил в Карелию. Никто из них не видел и даже представить себе не мог, что такое плацкарт, и всех совершенно очаровала жизнь во время поездки.

Вскоре после того по вагону поплыл запах жареной курицы, захлопали крышки пивных банок. Мы решили пойти купить пива в вагоне-ресторане. Это было серьезной стратегической ошибкой: большая часть наших соседей по вагону уже перекочевала туда. Я шел по территории конфронтации и общения, не зная местных правил. На мой сдержанный взгляд на колбасы, лежащие на столе, незнакомец отреагировал моментально: схватил еду и передал ее мне. Евгения сказала, что это колбаса из конины. Я попробовал кусочек, это было действительно вкусно; я первый раз столкнулся с русской щедростью по отношению к незнакомцам, иностранцам и просто чужакам: та же рука протянула мне стакан водки.

До вагона-ресторана мы так и не дошли, оставшись с этими незнакомцами. Это было началом сильного товарищества на одну ночь, откровенных разговоров и поглощения всевозможной жидкости. И конечно, это была немного сложная ситуация, так как, не говоря на русском языке, я был вынужден просить Евгению все переводить. Когда ребята немного разогрелись, один из них спросил у нее:

— А че ты иностранца-то выбрала?

— Иностранец или нет, а я сделаю из него русского, — ответила Евгения, озадачив своего собеседника.

Вечер проходил; водку начали запивать пивом. Сначала я не хотел пробовать эту гремучую смесь, но мой товарищ заверил меня, что это известный в России коктейль — «ёрш». Во Франции ни в коем случае пиво не смешивается с белым спиртом, будь это водка, джин или текила. Что касается напитков, во французских традициях очень много сложных правил, и они являются частью «образования». С мясом нужно пить красное вино, во время еды возникают бесконечные дискуссии между сторонниками вин Бордо и Бургундии. С рыбой нужно пить белое вино и слушать любителей сухих или очень сухих белых вин. Крепкие спиртные напитки — дижестивы — принято пить только после еды, после кофе, а некоторые сладкие белые вина из Эльзаса иногда подают перед едой как аперитив. Есть еще множество других дискуссий, которые могут очень долго продолжаться — о малоизвестных винодельческих регионах Франции и подобных вещах. Для того чтобы не выглядеть неучем во время делового обеда, хозяин должен правильно подобрать вино…

Я не очень хорошо помню тот вечер. Помню только то, что мы ничего не платили, ели и пили вдоволь и поднимали тосты за великую Россию и за нашу встречу. Это также одна из особенностей России, я думаю: не пытаться систематически разделить счет, даже если пили с незнакомцами.

Мы потеряли счет времени. Решив вернуться в свой вагон, я увидел, что за окном уже темно и ресторан закрыт. Думаю, что, пытаясь залезть на верхнюю полку, я наступил на соседа снизу; он, наверное, проснулся, я вежливо извинился по-французски.

Я восхищаюсь русскими, которые могут легко устроиться и спать в поездах. В любом случае, расстояния таковы, что без ночевки никуда не доедешь. Но только недавно мне удалось научиться засыпать в поезде. В ту же ночь я спал как камень — водка помогла. Пробуждение было трудным; остальные пассажиры уже были чем-то заняты. Все переодевались или одевались и завтракали чаем.

Мои ночные сотрапезники держались отчужденно, как если бы мы были едва знакомы. Во Франции люди, которые пьют вместе, на следующее утро хотя бы здороваются, особенно если внезапно поили иностранца. Но это не было важным — просто странное поведение людей, которых я, наверное, никогда больше не увижу.

Я наконец-то приехал на Русский Север!

Это место мне сразу понравилось, не знаю, почему мне так резко стало хорошо. Петрозаводск — не самый красивый город в мире, но думаю, что русская Карелия — одно из самых красивых мест на земле. Конечно, чувствуется, что это место далеко от столицы, и я ощущал себя отшельником в одном из отдаленных уголков великой России, куда приехал, чтобы что-то найти для себя.

Север России манил меня. Правление Петра Великого, по крайней мере в то время, казалось мне важнейшим историческим опытом России.

Петрозаводск, я думаю, в некотором смысле — типичный небольшой русский город. Первое, что поразило меня в Петрозаводске, — это спокойствие и полное отсутствие суеты. Я думаю, что суета в основном и отличает Россию (Москву) от Европы. Прогуливаясь по улицам этого небольшого северного города, я думал о Петре I, который построил город. Петр I был не только царем, но и первым императором России. Во время войны со шведами он построил в Петрозаводске завод для производства пушек и якорей, снабжавший армию.

По улицам Петрозаводска ходили люди: блондинки в коротких шортах и с айпадами и мужчины в военной и рыбацкой одежде. Забавно было представлять себе этих людей в допетровских кафтанах. Потом я представлял себе недовольного Петра, инкогнито уехавшего в Пруссию для изучения артиллерии, Петра, который не был заинтересован в западных монархических моделях правления того времени, а только лишь в технологиях, которые позволили бы ему модернизировать свою империю.

Онежское озеро, на берегу которого расположился город, такое огромное, что в него можно погрузить всю Корсику и останется еще свободное место. Летом город превращается почти в курорт. Шли белые ночи, и медленно истекал день над маленькой северной столицей. Карелия летом серьезно напомнила мне северную Ривьеру, без эскапад, без шумных туристов, без излишеств; огромный резервуар чистого воздуха с заповедной природой. Карелия — это огромные легкие, республика размером с треть Франции и с населением только в 700 000 жителей (столько живет в Бордо). Прогуливаясь по проспекту Ленина, центральной улице, идущей от вокзала к озеру, я глубоко и шумно дышал, набирая полные легкие свежего воздуха. Родственники Евгении удивленно и понимающе смотрели на меня: из Москвы человек приехал.

Я вернулся в Петрозаводск следующей зимой, и это было совсем другое дело. Там оказалось действительно холодно, ветрено, сыро и бессолнечно. Эта первая поездка зимой была откровением: другая сторона Петрозаводска, его зимнее лицо, ледяное, белое, безупречное, с бесконечно длинными ночами, которые длятся почти двадцать часов. Люди ездят на снегоходах; озера замерзают; в порту Петрозаводска торчат изо льда корабли, перевозящие дерево. В центре города люди как всегда спокойные и приветливые, все «запакованы» в лыжные комбинезоны. Когда я первый раз увидел Карелию зимой, то еще не знал, что меня ждет знакомство с дедом семейства, зимняя рыбалка на замерзшем озере и жизнь на заснеженной даче. Тогда я почувствовал, что такое — жить на природе.

Летом меня не познакомили с дедом, потому что теплое время года он проводил на даче, в лесу, не выезжая в город. Так что впервые мы встретились через два года, зимой, в доме родителей Евгении.

Он вошел в комнату, как волк, ища взглядом иностранца, который собирается жениться на его внучке. Он был моего роста, зеленоглазый и седоволосый, от него пахло лосьоном после бритья, и он выглядел как вожак, нашедший на своей территории чужака и решающий, что с ним сделать. Несколько секунд «дед Слава» смотрел на меня, а затем развел руки, будто желая меня обнять — что и проделал незамедлительно и весьма энергично.

Весь вечер Слава очень внимательно наблюдал за мной. Он будто пытался оценить, чего я стою и смогу ли быть хорошим мужем. Впоследствии я узнал, что «дед Слава» хотел выкрасть свою внучку из Европы, чтобы защитить ее и избавить ее от брака с французом, — а Евгения на тот момент прожила во Франции уже тринадцать лет. Об этом, как и о том, что он хотел «просто ликвидировать» меня, дед Слава рассказал мне после нескольких стаканов водки за столом, накрытым «как полагается».

На нем красовалась форель, которую наловили дед Слава и отец Евгении, и необходимый запас водки. Во Франции существует мода на водку, ее пьют в ночных клубах, потому что этикетка на бутылке красивая и потому что для французов это напиток русской мафии, северных мужчин, которые живут ярко, хоть и недолго. Иногда водку пьют неразбавленной, как виски, рассуждая о ее вкусе, но чаще смешивают с яблочным соком или колой в больших стаканах. Я должен признать, что у различных видов водки — разный вкус, но как можно считать ее вкусной? И если она не вкусная, то почему тогда ее нужно пить? Во Франции в мягком юго-западном климате, на берегу моря, люди работают на виноградниках и пьют вино. Во время еды во Франции никогда не пьют водку; все крепкие напитки — это диджестив. Кроме того, во Франции семейные ужины — это целые мероприятия, построенные по определенным правилам: еду и напитки подают в строгом порядке, ведут себя соответствующим образом… Мне нравится простота русского стола, который заставляет вас чувствовать себя хорошо, даже если еда не особенно разнообразна, а гости громоздятся друг на друга.

В тот вечер Слава показал, как пьют водку по-русски. Нужно быстро сказать тост, выпить и сразу заесть. Теперь я знаю, что есть разумная техника питья русской водки, о чем я даже не догадывался. Французы и, вероятно, другие иностранцы видят в манере пить водку маленькими рюмочками, до дна, русский алкоголизм. Ничего подобного! Это способ сопровождать еду напитком, который облегчает пищеварение. Желая проверить универсальность этой техники, я, вернувшись из Карелии, пригласил в гости одного из своих французских друзей и организовал вечер правильного, на русский, манер питья водки. Мой друг очень удивился, увидев, сколько он может выпить, не опьянев. Значит, это просто другая культурная традиция, а не проявление пьянства.

Знакомство с родителями Евгении стало для меня незабываемым. Я никогда не проводил пять часов за столом, выпивая и разговаривая с теми, у кого не было со мной общего языка. Слава — «советский человек» украинского происхождения, он родился в Грозном, где служил солдатом и, кроме русского и украинского, немного знал чеченский — ничто из этого не способствовало взаимопониманию. Когда я понял, что за пять часов мы выпили почти две бутылки водки на двоих и не особенно опьянели, то очень удивился. Такое же количество водки во Франции отправило бы меня в больницу в состоянии комы, или по крайней мере сделало бы невменяемым. А тут — я мог даже встать и одеться, и присоединиться к семье на заснеженной улице, где сестра Евгении играла в снежки со своей соседкой. Мы стояли по колено в снегу со Славой, — конечно, не очень твердо, но стояли, — я еще чувствовал вкус водки с перцем, малосольных огурчиков и форели домашнего посола. Было, наверное, минус двадцать по Цельсию, но я не чувствовал холода. Мне было по-настоящему хорошо. По меткому выражению моего друга Брюно, уже давно живущего в России, я чувствовал себя, как лягушка в водке.

На следующее утро я открыл глаза, когда Слава входил в мою комнату.

— Как голова, Саша? — спросил он меня.

Довольно неожиданно я понял, что чувствую себя нормально. Первый раз в жизни после такого количества спиртного я проснулся без настоящей головной боли. Слава пригласил меня к себе завтракать — остальным нужно было собираться на дачу. Жена Славы, «баба Таня», была дома, готовила обед. Слава попросил ее сходить за чем-то в магазин и, как только она ушла, пулей метнулся в свою комнату и вынес оттуда непочатую бутылку водки, а из холодильника достал кусок колбасы и банку малосольных огурцов. Он налил водку в стопки, и мы выпили по первой. Опрокинув свою рюмку, Слава зарычал, от удовольствия или боли — не знаю. Я так смеялся, что вынужден был закусить огурцом, а «дед» с восторгом внюхивался в кусок белого хлеба. Затем Слава разлил по второй. Мы стояли на кухне, на улице было белым-бело от пушистого снега. Третья рюмка стала последней: щелкнул замок, возвращалась «бабушка». Слава стремительно вскочил, поставил рюмки в раковину, спрятал бутылку в шкаф и, схватив большой пакет апельсинового сока, спросил:

— Тебе налить?

Я зашелся хохотом, и это, конечно, выдало нас «бабушке».

— Вот охальник! И сам пьет, и француза спаивает! — засердилась «баба Таня». — А бутылку-то в шкаф спрятали, да еще и без крышки!

Очевидно, только мое присутствие сдерживало ее.

На дачу мы уехали под строгим надзором бабушки, проверившей наш багажник на наличие алкоголя. Водку пришлось оставить, но у Славы был план.

Семейная дача находилась в двух часах езды на север от Петрозаводска, в небольшой деревне под названием Райгуба. Вокруг — заповедник, а в центре заповедника — озеро размером 10 на 6 километров. К Райгубе ведет трасса М18. Зимой — это белая дорожка, протянутая посередине льда и снега. Эти два часа пути очень впечатлили меня. В Скандинавии зимой тоже все бело. Но Скандинавия — это вам не Россия, там нормальные дороги, и они не пробегают через небольшие деревни с живописными домами и церквушками.

— Сюда зимой волки ходят, рыси, — пояснил Слава. — А летом и медведи забредают.

Приехали на дачу мы затемно. Слава приготовил дом для нас, а потом позвал меня «за водой» в соседнюю деревню — воспользовавшись отсутствием бабушки, которая была в саду. Я немного удивился, но потом понял, что речь о «маленькой воде». План Славы сработал. Как он объяснил мне, дача хороша тем, что «тут никто не мешает», и я мысленно добавил: «Пить».

Когда мы возвращались среди ночи, машина сломалась. Слава спокойно вышел, заглянул под капот «Лады» и, вернувшись, сказал мне, что «генератор накрылся». Я застыл от холода; Слава хотел побыстрее вернуться на дачу, и может быть, в шутку, чтобы напугать меня, он сказал:

— Здесь волки.

В итоге мы толкали машину до самой дачи по ледяной дороге. Холод казался мне немыслимым, непереносимым, но, к счастью, дача была не слишком далеко. Оказавшись дома, Слава почти двадцать минут пытался понять, что случилось; он работал под капотом голыми руками и без шарфа, а я, абсолютно замерзший, держал фонарик. Я признаю, что тем вечером дед Слава, гомо советикус, показался мне почти сверхчеловеком.

Наконец после легкого ужина все пошли спать.

Ночью я попытался дойти до туалета в саду и внезапно услышал шум леса. Настоящий шум дикого русского леса! Конечно, на востоке Франции до сих пор существуют действительно нетронутые людьми уголки природы, но там я не ощущал ничего, абсолютно ничего общего с чувством, посетившим меня той зимней ночью в Карелии. Я не знаю, как описать эту разницу, но она есть. Около Бордо, в сторону Медока, есть леса; мы с друзьями часто ездили туда на пикник или на выходные с палатками. Но эти леса размечены тропами и бетонными дорогами, ведущими к современным деревням. Посреди такого леса вы можете наткнуться на телефонную будку или на забор, четко обозначающий начало частной территории. Я помню, что длинными ночами в палатке в лесу Медока проклинал высокую влажность и умирал от скуки. Даже дикие кабаны, которых там много, боялись вероятных охотников и не показывались нам на глаза. А русский лес в ту ночь казался мне и пугающим, и привлекательным — но никак не скучным.

На следующий день белое небо висело так же низко, а холод казался абсолютно невыносимым. Слава и отец Евгении готовились к рыбалке — нужно было тщательно экипироваться. Я пошел на свою первую в жизни зимнюю рыбалку в сапогах выше колена и в куртке, которая подошла бы участнику полярной экспедиции. У Славы была винтовка («для волков», — сказал он). Мы шли на ледяное озеро, увязая по колено в снегу; потом сделали прорубь, поставили маленький рыбачий лагерь и ждали, когда голодная форель попадет на наши удочки. Сидеть в центре огромного белого пространства в компании таких же рыбаков, людей с оружием, готовых защитить друг друга от волков, было абсолютно нереально. Я наконец был в России, о которой мечтал, среди дикой природы, рядом с потенциальной опасностью. Мне искренне хотелось, чтобы волки все-таки напали — это дало бы нам почувствовать себя почти беспомощными людьми, но и разбудило бы в нас инстинкт выживания.

В тот день волки не напали — видимо, в тридцатиградусный мороз им не хотелось выходить из нор. И после почти трех часов в снегу возвращение домой можно было только приветствовать.

За ужином я проникся настоящей семейной дачной атмосферой. Во Франции нет ничего похожего на русскую дачную культуру; загородный дом — это место вне города, такое же комфортное. В России дача в первую очередь — место, где собираются с семьей и друзьями. Я всегда поражаюсь тому, как русские, даже москвичи, близки к природе и как они любят провести несколько дней на даче.

Слава по полгода живет в лесу. Я со смешанным чувством наблюдал за тем, как он говорит тосты и пьет больше разумного под строгим надзором жены. Я представлял себе, что если бы сам по шесть месяцев жил в этом лесу и должен был выживать, ловить рыбу и рубить дрова, то стал бы своего рода сверхчеловеком. Я представил себе, как после полугода отшельничества возвращаюсь в Бордо и просто прохожу по большой пешеходной улице в центре города. А люди смотрят и думают: «Откуда он такой?» Я, конечно, плохо себе представляю, что можно жить в карельском лесу и пить легкое красное вино; так что, наверное, водка на Русском Севере, где человек один на один с враждебной природой, — это необходимость. Я не мог счесть «дедушку» алкоголиком. Безусловно, он пил, но он был активным мускулистым мужчиной, ловил рыбу, таскал лодку, мог идти несколько километров с рюкзаком, в общем, был способен на бо?льшее физическое усилие, чем множество молодых студентов университета Бордо.

Когда мы легли спать, не прошло и получаса, как «дедушка» пришел навестить меня.

— Спишь? — спросил он, засовывая руку в сумку с нашими вещами, и достал оттуда бутылку вина.

Я попытался сказать по-русски, что вино после водки — плохая идея, но Слава уже ударил бутылкой по стене, чтобы выбить пробку. Шум привлек внимание всех, в том числе и «бабушки», которая понеслась вверх по лестнице, крича: «Слава!» Дедушка, услышав, начал быстро пить большими глотками, а когда бабушка появилась на пороге, бросил бутылку на меня, разливая вино повсюду, и пал на колени перед женой.

Не знаю, что Таня ему сказала, но Слава встал и робко начал вытирать вино, пролившееся на пол.

Как же я смеялся!

Уезжая из Петрозаводска, я думал о «культуре алкоголя». Пожалуй, будет только лучше, если люди станут меньше пить и не допустят, чтобы целые будущие поколения растворились в водке. Русский вечер, конечно, кажется иностранцам простым, часто жестоким и хаотичным («О боже! Как можно пить водку?!»), но на самом деле показывает высокий уровень цивилизации. Я должен признать также, что свежая карельская форель на вкус прекраснее большинства изысканных блюд, которые можно попробовать во многих странах.

За эти несколько дней Карелия стала для меня идеальным местом, чтобы подумать о морали жизни, о религии и о жизненных приоритетах. Здесь я впервые почувствовал, как Россия начинает влиять на меня.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.