Необязательное о графоманах

Необязательное о графоманах

Но прежде чем перейти к попытке классификации русских поэтов, выпустивших книги стихов в 1913 году, чуть-чуть поговорим о тех из них, кто всегда пребывал в тени своих более талантливых собратьев по перу, – о графоманах.

В девятнадцатом столетии их насчитывалось немногим меньше, чем в начале двадцатого. Однако в силу стесненных денежных обстоятельств большинство поэтов-дилетантов не могли позволить себе издавать книги, довольствуясь списками и альбомами. Общее улучшение экономической ситуации в России и упрощение техники печатного дела вкупе с окончательным закреплением статуса книги стихов как главного итога издательских усилий поэта привело к тому, что в 1900–1910-е годы едва ли не каждый стихотворец мог и считал нужным выпустить за свой счет или за счет сердобольных родственников авторский сборник.

Для нас сейчас важно, что среди эпигонов модернизма графоманы хотя и реже, чем среди массовых поэтов, но тоже встречались. Хорошим примером могут послужить опусы юного москвича Л. Жданова, явно ориентировавшегося на изысканные лирические портреты Михаила Кузмина. Процитируем одно характерное для этого автора стихотворение полностью:

Глаза с изящной косиной,

Пробор изысканный и ровный,

Щека с больною белизной

И нос приподнятый и вздорный,

И ряд ненужных, лживых фраз.

Из скунса пышный воротник

К щеке его кой-где приник,

Пленяя мой уставший глаз.

Соответственно, в нашей классификации поэтов 1913 года они на графоманов и не графоманов подразделяться не будут.

На этом разговор о графомании можно было бы завершить, если бы не то совершенно особое «удовольствие от плохих стихов» (цитируя заглавие известной статьи В. Ф. Маркова)[7], которое способны получать иные читатели. Специально для таких читателей и написано несколько следующих страниц, а остальных приглашаем, не задерживаясь, перейти ко второму разделу работы.

Откровенно анекдотические образцы графомании представляют собой те поэтические книги 1913 года, чьи авторы не были носителями русского языка от рождения, впоследствии им овладели не вполне уверенно, но все же поддались искушению писать стихи по-русски.

Таково, например, вышедшее в Зугиди отдельным изданием душещипательное произведение поэта из Грузии А. Кирии «Живой в могиле (Песня монологическая)», из которого здесь приведем небольшой отрывок:

Желание сбилося, он в руках врагов,

Страдает невыный, закипит и кровь.

В комнате темной задержан он был,

В три сутки мучился не ел и не пил…

Сам своей судьбы он по стенам читал,

С душевной жалобы результат не ждал.

Таковы и стихотворения, составившие книгу стихов немца Николая Гейнрихсена, изданную на окраине империи, в г. Верном. Из нее процитируем три отрывка и одно стихотворение целиком:

Он и она –

На кончике пруда.

Жеманится девица.

Мельком встречаются глаза.

……………………………

Уверенность в победу –

Бросает кровь к челу.

……………………………

Оставили места.

Он – сдалека

Держит ее на виду.

(«Каток»)

Вот – я кокетка!

Вижу все метко.

Над старцем хохочу,

Мечтателя гублю.

За мною стая взоров,

Охотников до вздора;

Немало кикиморов, –

Я не страшусь позора.

(«Вот – я кокетка…»)

Да, письмо в твоих руках!..

Очи мрут, скорбя…

Резко дергает в губах,

Мята вся щека…

Брызнула слеза в ресницы.

Пеленой мутит глаза…

Где вся гордость славной львицы?

Чаша горечи полна!

(«Да, письмо в твоих руках!..»)

За лесок тот мало туч отсылается;

Вечерком концами яреньких лучей

Набосклон за рощей озаряется;

А на ночь – в те края опускается

Бойкое стадо мерцателей…

За тучками, сучками –

Со мною эти звездочки

Наперебой играют в жмурки…

(«Полет»)

Шестую строку последнего фрагмента Гейнрихсен снабдил трогательным примечанием-разъяснением для читателя: «Должно быть – “За тучками, сучк?ми”».

Такова и трудночитаемая книга украинца Е. Н. Марченко, выпущенная в Харькове, из которой приведем одно стихотворение полностью и один отрывок:

Неслись они подобно змею

И один, кричал: «гони,

Гони скорей я не успею»,

И заблестели в миг огни.

Кроме них, мчался с сигналом

Пути свободу предвещал

Прогремели тройки валом

И над ними первый пар

Проклубился над следами

Но тут ошибка превзошла,

Команда стройными рядами

К совещанию пришла.

«Стой ребята, все спокойно»

Брандмейстер это сказал,

Поворачивай, вольно

Видно кто то нам соврал.

Собралися снова силой

Быстро вскочили на коней,

Кони встряхнули только гривой,

Исчезли факелы огней.

(«Пожарная дружина»)

Ах! Дуня, как вам не стыдно

Вы так долго пробыла.

Для вас конечно, безразлично

Пустяк, забота и дела.

Простите барыня, я извиняюсь

Но в этом поступке не должна

Я безпощадно, всю жизнь трепаюсь

А жизнь, на радость мне дана.

(«В неравной борьбе»)

Завершается книга Марченко стихотворением «Свiдитиль на судi», построенным в форме диалога двух персонажей: судья задает вопросы на ужасающем русском языке, а свидетель отвечает на вполне сносном украинском.

Но и некоторые природные носители русского языка вполне могли бы посоревноваться с только что процитированными авторами в неумении справиться с азами поэтической (и просто) грамоты, помериться с ними обилием синтаксических несуразностей, речевых, грамматических и орфографических ошибок:

Пусть с голоду меньше бы гибнул бедняк,

Пусть помощь нашел бы всегда наверняк,

Всегда пусть богатый одно лишь поймет,

Что крошкой богатства он брата спасет.

(Е. П. Аврамов «На Новый год»)

Среди родных полей

И шума городского

Никогда мне не забыть

Тебя, о море голубого.

(С. К. Акимова «К морю»)

Лишь увидав его,

Я назвала его «своим»…

Он что-то взял от сердца моего,

Он чем-то был тогда томим.

В больших глазах скрывалась скорбь,

И нервная походка говорила,

Что в существе его таится боль,

Что он далек, далек от светского горнила.

…………………………………………

…Я ближе подошла,

Взглянула глубже в этот взор,

И тайна вышла из нутра:

– Он пережил Любовь!

(Зинаида Б. «Лишь увидав его…»)

Все девицы от нее удалились,

Она в зале осталась одна;

И лицо у ней страшно изменилось,

И тут вскоре она в спальню вошла.

(А. Богатырев «Роковая минута или нечаянное убийство девушки» – из одноименной книги)[8]

Ты не зови меня порочным;

В моей измученной судьбе,

Я другом был тебе не вечным,

Но думал нежно о тебе.

И часто летнею порою

За рощей пышной, молодой,

Ты помнишь ли, гулял с тобою

Я мрачный, бледный и худой?

И долго я тоской мятежной

Не мог прошедшее будить

И ручкой милой, белоснежной,

Уста свои я шевелить.

(Н. Ганецкий «Не зови меня порочным…»)

Теперь же от тебя узнавши,

Что замуж за богатых думаешь идти,

Презренные металлы взявши,

Убить любовь и жизнь буржуйную вести.

Тебе дороже платье тела.

Как тело ценишь выше нравственной души.

Ты как чумы боишься дела,

Ты паразитом хочешь жить, но не в глуши.

(Ф. Пестерев-Померанцев «Ты чистою мне казалась…»)[9]

Пускай хохочут, издеваясь,

Все силы худшие в людях,

За все позорное хватаясь –

Позор наш носят на руках!

Пусть страсти низкие полчатся…

Пороку царство отдают,

Поэты станут преклоняться

И величать порока суд!

Я верю в царство не порока,

Не себялюбья, а любви…

Хоть путь ее, как путь порока,

Купаем часто мы в крови!

(Андрей Свеницкий «Я верю»)

Ночь. Тишина. Во сне глубоком

Природа вся погружена,

И только плещет одиноко

О берег сонная Нева.

(Н. Щербаков «Ночь. Тишина. Во сне глубоком…»)

Еще один тип графомании представлен в таких стихотворениях, где все слова, взятые по отдельности, смешными не кажутся и погрешностей против синтаксиса русского языка тоже не наблюдается, а комический эффект при чтении ощущается, и весьма сильный. Порождается он в первую очередь неумением авторов-любителей выдержать единую стилистическую манеру, забавной какофонией, возникающей в их стихотворениях от соседства строк, позаимствованных как бы из произведений разных жанров. Приведем несколько примеров разнообразных стилистических напластований из стихотворений поэтов-дилетантов, издавших свои книги в 1913 году:

Целуя Матренины губы,

Смотрел на закат Митрофан.

Курились фабричные трубы,

Клубился над речкой туман.

И крики, подобные стону,

Неслись от железных машин.

Сжимая, целует Матрену,

Огнем сладострастья палим.

(Мих. Артамонов «В дыму фабрик и заводов» – из книги «Улица фабричная»)

Еще одной могилкой больше.

Угасла яркая звезда.

Одним еще в России меньше

Борцом – за идею труда.

(Д. Безрукавников «Памяти Варвары Яковлевны Веселовской»)

Вдруг настукали мы,

Что желудок его

Издает непонятный нам звук:

Он неделю не ел,

А желудок меж тем

Был на ощупь и крепок и туг.

(А. И. В-ий «Амбулаторный прием»)

Она на предложенье

Отказ ему несла;

Без всякого смущенья

Удар свой нанесла;

И молвила, что знатность,

И пышность, и комфорт

Влекут с собой развратность,

Когда царят, как спорт.

(Я. Волынцева «Душа и тело: Опыт лирической новеллы в стихах в 10 главах с прологом и эпилогом»)

Ты Песню Русскую слагал нам –

Ее споем мы до конца;

Своею жизнию сплетал нам –

Величье Царского Венца;

Своею смертью завещал нам –

Любить Отчизну и Творца;

И друг наш, брат, – Ты приказал нам:

Не брить Российского Лица!

(Александр Ковалевский «Посвящение Петру Аркадьевичу Столыпину»)

Всегда ж, когда я ставить эту женщину готов

На пьедестал.

Мне каждый раз приходится познать, что не таков

Мой идеал.

Что эта женщина не стоила мучительных исканий,

Что в ней нашел я лишь продукт ничтожных

подражаний.

(Отто Ф. Кильбах «Лишь издали…»)

И народ, лишенный инициативы,

Наклонялся долу, как колосья нивы.

(Т. Львов «Жертва Искупления»)

Птичка скачет, птичка вьется

Под названием скворца,

Из уст сладка песня льется

На унылые сердца.

Птичка пырхаясь летает

По селенью, у светлиц,

Кажду за сердце хватает

В заточении девиц…

(Л. Лундин «Вестник весны»)

Пели Вы, и голос дивный

Страстью чудною звучал,

И дрожа весь… весь бессильный,

Всю тебя я целовал…

(А. Неврастенный «Пели Вы, и голос дивный…»)

То было 8-го июля.

Под тенью зеленого шатра

Мы сидели вокруг стола.

За здоровье хозяйки высокочтимой,

Бокал вина подняв рукой,

Я тост произнес такой:

«За Ваше здоровье я пью,

Благие пожеланья шлю:

Пусть розовые цветы

И такие же плоды добра

Ваш жизненный путь устилают всегда!!»

(Т. Рёв «Посвящается Маргарите»)

Теперь из общей массы графоманов мы бы хотели выделить двух авторов, написавших сразу несколько стихотворений, невольно «предвосхитивших» манеру интереснейшего поэта 1920–1930-х годов – Николая Макаровича Олейникова.

Первый из них, петербуржец фон Бок, в предисловии к своей книге стихов «Аккорды души» кокетливо признавался читателю: «Наружным видом моя жизнь может ослепить каждого, она блистательна, своеобразна и картинна, но внутренний смысл ее ужасен». Из этой книги приведем два отрывка и два стихотворения полностью:

Мы были на бале,

Мы были на бале.

Мы были на бале –

– Но только не я.

(«На бале»)

Тебя металл презренный ненавижу

И все-таки тебя еще люблю.

Тебя металл презренный проклинаю

И все ж иметь тебя хочу.

(«Деньги»)

Вы меня посетили

Вечерком как-то раз,

И вдвоем говорили

Мы без всяких прикрас.

Говорили час целый

Об актерском пути,

Что в нем только лишь смелый

Может счастье найти.

Нужна тактика, знанье,

Нужна смелость во всем

И при том обладанье

Энергичным умом.

И когда уж стемнело,

Вы ушли от меня,

Вслед Вам фраза летела, –

«Вам желаю добра».

(«Посвящается Е. И. Тимофеевой»)

В мастерской на пьедестале

Обнаженная стоишь…

Вся сама ты как из стали,

Ты застыла и молчишь.

Дивно-мраморное тело

Вызывает чувство – страсть.

И художник онемелый

Пред тобой готов упасть.

(«В мастерской на пьедестале…»

Второй поэт, из которого мы хотим процитировать одно стихотворение целиком плюс четыре отрывка, телеграфист из Вильно Илья Чалеев, в предисловии к своей книге «Горю – забвенье», выпущенной в Белостоке, уверял читателей: «Талант писателя несомненно во мне есть, я в этом уверен и надеюсь, что и критики это в моей книге обнаружат».

Я славы не желаю,

Я золото кляну

И творчеством пылаю

У Нади весь в плену,

И ей хочу дарить любви расцвет –

Люблю я Надю как поэт!

Что блага жизни в сравненьи с Надей,

С ее красноречием как артистки,

С ее кудрями черных прядей

И с буферами пышной суфражистки,

Что всех чарует много лет –

Люблю я Надю как поэт.

(«Думушка»)

Как трудно талантам дорога дается,

Как трудно в журналы пробиться:

Как рыбке об лед им приходится биться,

Толпа же тупая коварно смеется.

(«Поэту»)

Хочу я счастливцем быть в мире,

Тела чтоб в сплетеньи томились,

Друг другу огненно молились:

Ведь счастье не в царской порфире.

По смерти хочу единенья:

Чтоб мирно в гробнице лежали,

Гармонии жизни внимали

Пылинки телесного тленья.

(«Моей мадонне (Н. М-ной)»)

Противны мне рожи коллег,

Цинизма, курения я не терплю:

Их юмор – болезненный смех –

Их вовсе острот не люблю.

(«Конторщица»)

Хочу тебя одну безумно я любить,

И в поцелуях телеграф забыть.

(«Хочу (П. С. К-вой)»)

По-своему любопытный образчик непреднамеренного синтеза разнообразных жанровых, стилистических и временных элементов в одном тексте являет собой «драма (в стихах) в трех действиях» П. Н. Касперовича «Самосуд крестьян, или Казнь атамана разбойников». Здесь некоторый «атаман Пугач», зашедший подкрепиться в сельский трактир, выражает свое желание следующим образом:

Я шайки атаман!!

Но мирным хочу быть,

Пришел к вам в ресторан,

Чтобы выпить, закусить.

Затем один из его сподвижников ни с того ни с сего, подобно оперному герою, запевает «тенором, жестикулируя рукой в сторону публики»:

Днем вчера я сидел здесь,

Михей, мальчик, объяснил,

У хозяйки деньги есть,

Хозяин много накопил.

А еще ниже злодейски убитая этим сподвижником со товарищи жена трактирщика внезапно для зрителя оживает и разражается коротким, но энергичным монологом, обращенным к мужу.

В это время труп Гаши зашевелился, и Брылов с радостью бросился поднимать жену, которая, сильно дыша, открыла глаза, увидела мужа, с радостью вскрикнула:

Ты здесь! Ты здесь!..

Побудь со мной!

Тебя ждала я, милый мой!

Падает в обморок. (Занавес).

В финале драмы, как и было обещано в ее заглавии, «атамана Пугача» ждет лютая казнь:

Показалась кровь. Атаман не выдержал боли, согнулся в дугу и схватился руками за привязанную ногу, взобрался на сук и стал грызть веревку.

Завершая это несколько затянувшееся отступление, отметим еще удивительное самоограничение отечественных графоманов 1913 года при использовании ими стихотворных размеров. Различные варианты трехсложников встречаются у авторов-любителей лишь изредка, в виде исключения, преобладают же четырехстопный хорей и четырехстопный ямб.

Может быть, степень разнообразия употребляемых размеров и позволит со временем объективно отделить настоящих поэтов от дилетантов.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.