Глава 15. В Долине Смерти

Глава 15. В Долине Смерти

Подойдя к палатке, я стал угрюмо собирать свой рюкзак. Мой взгляд упал на спальник.

— Хороший спальник, пуховый, теплый… был, — подумал я.

Далее мой взгляд переметнулся на мои обшарпанные туристические ботинки.

— Износились совсем. Последний путь уж, наверное, идут, — промелькнула мысль.

Непонятно почему, я поднял перед собой ладони и стал рассматривать их. Мои руки, отнюдь не отличающиеся элегантностью форм рук пианиста или голубого, показались мне толстыми лопатоподобными орудиями, предназначенными для выполнения грубой, топорной работы. Я пошевелил короткими пальцами с грязными ногтями и поразился тому, что мне по жизни удавалось ловко владеть ими при выполнении тончайших глазных операций и даже удивлять американцев «фокусами русской хирургии».

— А ведь хорошо послужили, руки-то, — опять в прошедшем времени подумал я.

В ожидании Суда Совести

Я поднял глаза, замутненным взглядом провел по окружающим тибетским горам и сильно потряс головой, как бы стараясь избавиться от нахлынувших «мыслей в прошедшем времени». Я понимал, что сегодня вся моя жизнь будет оцениваться неведомым разумом что я, обычный земной человек, волей судьбы… а может быть и по собственной воле буду страстно… а может быть и болезненно желать, чтобы меня оценили, поставив на грань между жизнью и смертью. Я хотел этого, чтобы через свое прошлое войти… или не войти в будущее.

Я засунул в экспедиционный рюкзачок полевые тетради, карандаши, резинку, бинокль, компас и многое другое, что было необходимо здесь, в поднебесном Городе Богов. Равиль подошел и протянул мне высокогорный паек, завернутый в целлофан.

— Что здесь, в пайке-то? — спросил я.

— Шоколад, изюм, курага, печенье, колбаса и сало — то самое хохляцкое сало, которое сам Петрович солил, — ответил он.

Я взял целлофановый мешок с едой, помял его в своей огрубевшей руке и нехотя засунул в рюкзак.

— М-м-м… да, — промычал я.

Мысли снова начали витать вокруг легенды о Долине Смерти. Мне, по причине все-таки сидящей во мне приземленности, было непонятно, почему йоги приходят сюда, чтобы взглянуть в глаза Царя Смерти, которого они называют звучным именем — Яма. Мне, периферийному городскому жителю с банальным деревенским происхождением, было трудно поверить в то, что у некоторых людей нашей планеты в душе иногда возникает позыв оценить себя смертью, без страха и содрогания представ перед неведомым разумом, в существование которого они свято верят. Они, эти странные люди, не боятся земной смерти, они боятся лишь того, что когда-то по жизни они чем-то запятнали свою совесть. Они, эти люди, которые в высокогорье способны обходиться без жирных пайков с шоколадом, курагой и салом, без грусти и тревоги в душе могут смотреть в лицо Смерти, даже радуясь тому, что их тело начинает испепеляться только из-за того, что мерило Добра и Зла в душе — Совесть — оценила какой-то поступок в жизни отрицательно и решила, что во всеобщем и вечном мире, где главенствует Время, этот поступок нарушил жизнеутверждающую гармонию Сущего.

— Шеф, туалетную бумагу-то возьми. Здесь, в высокогорье, «пук» не отличить от «ср…»! — послышался грудной голос Селиверстова.

— М-м-м… да… — я протянул руку.

Потуже затянув рюкзачок, я вскинул его на плечи и искусственно-бодрым голосом сказал:

— Ну что? Пошли, что ли?!

— Шеф, давай шоколадку сожрем перед выходом, — предложил Селиверстов. — Сегодня ведь на высоте 6000 метров будем. А он, шоколад-то, энергию дает…

Мы медленным, размеренным шагом шли вверх по склону.

— Смотри-ка, как чувствуется разница между 5000 и 5500 метров , а?! — сделав натужный вдох, проговорил Рафаэль Юсупов во время одной из пятиминутных остановок.

Мы шли и шли вперед. А я взглядом искал зеркало Царя Смерти Ямы. Я знал, что оно должно работать как зеркало, сжимающее время, и ждал, что оно будет выглядеть как огромная каменная вогнутая поверхность. Но меня удивляло то, что великий русский ученый Николай Козырев, изучавший эффект сжатия энергии времени с помощью вогнутых конструкций, называл их зеркалами, так же как и в тибетской мифологии словом «зеркало» была названа конструкция, помогающая Царю Смерти Яме вести фатальный Суд Совести.

— Неужели Николай Козырев знал про Владыку Царства Мертвых Яму, неужели ему было известно, что в далеком Тибете, в загадочном Городе Богов существует конструкция, называемая зеркалом, с помощью которого Царь Яма вершит Суд Совести, используя сжатое время?! — думал я.

В последнее время я все больше и больше верил в силу подсознания и, несмотря на то, что не был философом или каким-либо отрешенным мыслителем, уже вполне хорошо представлял, что подсознание есть вторая «затаенная сущность» человека, что подсознательный мир живет своей жизнью, вовлекая в водоворот интуитивных страстей тебя самого и лишь иногда позволяя себе шепнуть тебе — неразумному — кое-что, передав, например, шальную мысль, которая будет наполнена непонятной внутренней энергией и которая перевернет всю твою сознательную жизнь с надоевшими заботами о приготовлении пищи и зарабатывании денег.

Я уже понимал, что Создатель с какой-то целью сотворил для человека два мира: один — сознательный, со знакомым до боли ходом мыслей страждущих власти и денег людей, второй — подсознательный, с начинающим раздражать клеймом таинственности. Бог, наверное, определил путь прогресса в постепенном процессе слияния этих двух миров одного человека, чтобы он, человек, когда-нибудь, через много-много эволюционных этапов, почувствовал, что он един в самом себе, что означает… единство с Богом. А пока подсознание только шепчет, не более того, только шепчет, поскольку оно является божественно-чистой единицей Разума и свидетельствует о божественном происхождении человека, и пока не имеет права слиться с сознанием, «заблудшим в душевной грязи». Хотя… когда-нибудь наступят такие времена, обязательно наступят, когда… люди станут чище.

— Из подсознания, наверное, пришла Николаю Козыреву мысль назвать свои вогнутые конструкции зеркалами, — подумал я. — Оно, таинственное подсознание, вероятно, знало и знает про Царя Смерти Яму, и знало и знает про его инструмент — Зеркало Смерти. Ведь подсознание охватывает одновременно и Жизнь и Смерть, считая последнюю переходом на новый этап Вечности.

Я помнил, что после долгого периода внутренних сомнений и мучительных рассуждений я все же согласился с невесть откуда появившейся шальной мыслью о том, что Время есть думающая энергетическая субстанция, способная оценивать мысли, душу и карму человека. Меня, возможно, как и другого человека, все время подмывало желание упростить все в этой жизни и уйти в блаженные дали примитивизма и, конечно же, отнестись ко Времени как к убаюкивающему тиканью часов. Но больные, тысячи безнадежных больных, постоянно подстегивали меня, взывая к действенному состраданию. А от этого мысли начинали плясать в голове, потом сами по себе находили какой-то уровень систематизации и начинали глухо клокотать на этом уровне, как бы взывая к чьей-то помощи, чтобы разрядить это мучительное клокотание. Помощь чаще всего не приходила, но иногда, особенно тогда, когда клокотание достигало своего апогея, появлялась заветная шальная мысль, которая, как правило, отличалась своей беспредельной необычностью, но вызывала чувство облегчения.

— Спасибо тебе, подсознание! — говорил я в эти моменты про себя.

И скажу Вам, дорогой читатель, что при научном анализе болезней человека эти шальные мысли, выходящие из подсознания, были связаны чаще всего со Временем. Подсознание как бы нашептывавало, что Время является главной причиной появления болезней.

Постепенно, подгоняемый шальными мыслями о Времени, я стал осознавать, что в организме человека существует загадочный фантом времени, который не только регулирует временные параметры всех процессов, происходящих в организме, но и способен думать и творить, через ход времени иногда приводя в действие такие чудесные явления, как, например, самоизлечение от рака, когда в опухолевых клетках сжимается время и они как бы быстро отживают свое, старея и погибая.

Тогда я еще не знал, что вскоре после экспедиции, взбудораженный подобными шальными мыслями, я сделаю попытку целиком собрать из Аллопланта и донорских тканей «новый» глаз в глазнице киевлянки Тамары Горбачевой, и на пятый день после операции, когда появится красное свечение «нового» глаза, я буду сидеть с трясущимися руками и глупо причитать: «Время сжалось, Время сжалось, что ли? Сосуды проросли в „новый“ глаз в 150 раз быстрее ведь, а?! Время решило так помочь…!»

Зеркало Царя Смерти Ямы

А сейчас я шел вверх по крутому склону, тяжело переводя дыхание. Я уже почти верил, что Время способно думать и что легенда о Зеркале Царя Смерти Ямы не сказка, а пусть невероятная, пусть непонятная, но явь. Я с трепетом ждал того мига, когда воочию увижу Зеркало Царя Смерти Ямы. Я очень сильно волновался, отчего перехватывало и без того затрудненное дыхание.

Зеркало Царя Смерти Ямы выглянуло из-за очередного бугра даже как-то обыденно. Непонятно почему, но я представлял его именно таким. Мне показалось логичным, что оно начиналось от самого священного Кайласа и в виде огромной трехкилометровой чаши продолжалось на восток. Я остановился. Все ребята, шедшие за мной, тоже остановились. Я внимательно окинул взглядом эту громадную, покрытую снегом чашу. Шальные и не шальные мысли бродили в моей голове. Но одна шальная мысль, самая яркая и самая сочная, подсказывала мне, что я смотрю на Зеркало Царя Смерти Ямы.

— Сэр, здесь останавливаться нельзя, — послышался сзади голос проводника Тату.

— Почему? — спросил я.

— Так велят наши предания, — ответил он.

— Почему? — с оттенком нервозности переспросил я, думая о сжатом времени.

— Так велят… — смутился Тату, не понимая моего нервозного напора.

— Почему? — тихо проговорил я и сделал шаг вперед.

— Пошли, пошли, — стал торопить Тату.

— Давайте фотографировать, кстати… в сжатом времени, — прорычал я и достал фотоаппарат.

— Сэр, надо идти! — с надрывом в голосе сказал Тату.

— Почему?

— Наши предания говорят, что этот участок, — Тату показал рукой на Зеркало Царя Смерти Ямы, — надо проходить очень быстро, очень…

Я взглянул в темно-коричневые глаза Тату и увидел в них добрую тревогу человека, живущего в «стране чудес» и понимающего, что чудеса и в самом деле бывают на свете.

— Тату, я останусь здесь. Я должен зарисовать это, — я махнул рукой в сторону Зеркала Царя Смерти Ямы.

— Фотографии мы и так найдем!

— Я хочу, Тату.

— Почему? — опять с надрывом спросил он.

— Я ученый… — нелепо попытался оправдаться я, чувствуя излишний пафос в этой фразе. — Вы все идите и подождите там, наверху. Ладно?! Равиль, останься со мной, ты… молодой.

Все развернулись и быстрым шагом пошли вверх по склону. Равиль стал распаковывать видеокамеру.

А я надеялся. Я надеялся, что Время есть и в самом деле думающая субстанция и что оно, Время… поймет меня… и Равиля.

Рисунок я сделал и в самом деле быстро. Получился он плохим, но зато я тщательно измерил все углы и градусы. Было хорошо видно, что северная (черная) сторона Кайласа резкой гранью под прямым углом переходит в восточную сторону, от которой начинается Зеркало Царя Смерти Ямы, продолжающееся в виде дуги на восток. Дно этой трехкилометровой чащи занимал ледник, из которого вытекал ручеек. Сама вогнутая поверхность Зеркала была местами покрыта снегом, но чувствовалось, что она очень ровная и даже как бы отполирована. По центру вогнутой поверхности проходила горизонтальная полоса в виде ступеньки, разделяющая Зеркало на две равные части. По верхней линии Зеркала были видны дополнительные сооружения в виде пологой пирамидки и трапециевидных конструкций. Замеры показали, что Зеркало изогнуто под 90° и направлено прямо на север.

Рисуя Зеркало Царя Смерти Ямы, я ощутил, что здесь каким-то особым образом обострены чувства, что они конкретны и ясны как никогда и, что эти чувства обладают способностью вытаскивать из глубин памяти такие нюансы и детали когда-либо прочитанного или услышанного, которые бы никогда и не вспомнились.

Стражи Долины Смерти

В голове ясно всплыли строки из книги Ангарики Говинды: «Паломник подходит к месту (на севере Кайласа), откуда видно Зеркало Царя Смерти Ямы. Он ложится между валунами и оказывается перед судом Ямы — судом собственной Совести. Он вспоминает свое прошлое».

— Неужели сжатое за счет Зеркала время извлекает из человека главное — Совесть — и оценивает ее, решая, убить или не убить этого человека? — начал было я философствовать, но вовремя осекся — это было не место для отвлеченной философии.

Я решил, прежде всего, сделать расчеты, чтобы постараться найти те два валуна, о которых писал Ангарика Говинда. Я предполагал, что именно там находится Долина Смерти, о которой я так много слышал от йогов и лам.

Кроме того, в моей памяти всплыли некоторые подробности, на которых я не заострил внимание при чтении книги Ангарики Говинды. Я вдруг вспомнил, что этот автор писал о двух четырехглазых псах с широкими ноздрями, мимо которых надо пройти путнику, чтобы «достигнуть отцов, веселящихся на общем пиру с Ямой». Вспомнилось также, что эти псы пятнистые, рыжеватого цвета, и именно они являются похитителями… жизней.

— Так, так, — вспыхнуло в голове, — значит… значит, те два валуна, ложась между которыми, паломник подвергается суду Совести, должны быть похожи на псов — четырехглазых пятнистых.

Дематериализация или перенос в другое измерение?

Еще раз посмотрев на громадную каменную плиту и вполне осознанно понимая, что для ее создания и перемещения Миларепа использовал Силу Мысли (или Силу Свободного Времени), я задумался над вопросом — какой же метод «работы» с использованием Силы Мысли применял Миларепа — дематериализацию с последующей материализацией или перенос каменной плиты в другое пространственное измерение?

Я опять грубо почесал свою злополучную лысину. Мне даже показалось, что там что-то завелось. Я продолжал думать, думать и вдруг понял, что на поставленный вопрос я не смогу ответить. Я способен только строить догадки. А догадки эти сводились к тому, что все же, наверное, Миларепа использовал Силу Мысли, переводя трехмерное вещество камня в четырехмерный мир, а не вызывал дематериализацию камня в пределах трехмерного мира (то есть, не трансформировал камень в энергию). Если бы Миларепа использовал эффект дематериализации, то этот процесс привел бы к выделению большого количества энергии, по типу взрыва, что, наверняка, нашло бы свое отражение в легендах.

Стараясь представить то, как «работал» Миларепа, я, в конце концов, пришел к следующему выводу, что он, йог Миларепа, «нарисовав» в гранитной скале объемный мыслеобраз «вырезаемой» плиты, всего-навсего переводил прилежащие к мыслеобразу слои камня в четвертое измерение; в результате чего трехмерное вещество скалы вокруг мыслеобраза плиты исчезало в безбрежных далях четвертого измерения, а каменная плита, так сказать, «вываливалась» из скалы в «готовеньком виде». При этом, Миларепа, видимо, водил руками, произнося заклинания, что нашло отражение в сказаниях о том, что он «вытачивал плиту руками».

Антигравитация

А как же Миларепа переносил эту плиту в нужное место «глазами»? Если это было так, то, видимо, имел место антигравитационный эффект Силы Мысли, исходящий в этом случае из глаз Миларепы. Что же такое гравитация и антигравитация? Как можно достигнуть антигравитации с помощью Силы Мысли?

Отвлекаясь, скажу Вам, дорогой читатель, что несколько выше, когда в этой главе я начал рассуждать о Силе Мысли как об Энергии Свободного Времени, я отмечал, что, по моему мнению, вещество есть искривленное пространство, внутри которого «заперта» энергия Времени. Под словом «заперта», если Вы помните, дорогой читатель, я понимаю остановку хода Времени в веществе. Однако, в скобочках я вписывал фразу «или почти остановлено Время». И вот это «почти», которое довольно долго фигурировало в моих рассуждениях, при анализе эффекта антигравитации стало играть главенствующую роль. Дело в том, что это «почти» и есть, на мой взгляд, гравитация.

Я опять-таки не могу ничего утверждать, но мне кажется, что вещество, то есть искривленное пространство, в котором полностью (еще раз повторяю — полностью!) остановлено Время, не имеет… веса. А это означает, что любая тысячетонная скала может стать легче, чем пух… если в ее веществе полностью остановить Время… без этого «почти».

Но в реалиях все же существует это «почти». Что такое «почти»? «Почти» — это есть небольшой, очень медленный ход Времени в веществе. А ход Времени, как мы уже говорили, есть энергия, такая, как, например, электричество или… гравитация.

Гравитация, мне кажется, есть энергия, определяемая медленным ходом Времени в веществе. Она — энергия гравитации — конечно же слабее, чем, например, энеррыжих псов! Именно там, между двумя валунами, похожими на псов, паломник кладет на алтарь свою жизнь, отдавая ее на суд Владыке Смерти Яме. Отсюда следует…

Я на мгновение смутился из-за излишне мистического хода мыслей, но потом опять настроился на эту волну и стал рассуждать дальше. На удивление свежие и сильные чувства помогали мне, то исходящим из глубины валом негодования подсказывая, что твоя мысль неверна, то залихватским восторгом подтверждая правильность твоих умозаключений.

— Отсюда следует, — повторил я, — что… что… что вход в Долину Смерти обозначен двумя пятнисто-рыжими валунами, похожими на четырехглазых собак. А их ведь можно найти! Но как?

Мысли опять заклокотали в моей голове. Я с удивлением отметил, что мысли «пляшут» в голове с какой-то особой легкостью, напоминая натренированных улыбающихся танцоров и резко отличаясь от обычного натужного мыслительного процесса, похожего на приплясывание с подпрыгиванием зажиревшего певца.

— Фокус! Надо найти фокус Зеркала Царя Смерти Ямы! — неожиданно про себя воскликнул я. — Это Зеркало имеет вогнутую поверхность, и, наверное, по компасу нетрудно определить его фокус. Именно там, в фокусе, должны находиться те два валуна, похожие на четырехглазых собак.

Вал разноплановых сомнений поднялся в моей душе, как бы тыкая меня лицом в факт полной умозрительности моих рассуждений. Тем не менее, я еще раз поднял уже видавший виды компас и, призвав на помощь весь мой многолетний туристический опыт ориентирования на местности, стал определять фокус Зеркала Царя Смерти Ямы.

— Вот, вот… 45 градусов…

Вот еще 45 градусов… пересечение их вон там… Точнее!

Точно там… А еще точнее! Там оно… Давай-ка возьму азимут на место, где «там оно»… Взял! Сколько градусов? Ага… Еще раз возьму-ка, пришептывал я, некрасиво шевеля губами.

Я взглянул на Равиля Мирхайдарова. Он молча смотрел на меня. Равиль понимал, что я собираюсь идти в Долину Смерти.

— Пошли обратно, вниз. Хватит под Зеркалом Смерти стоять-то! — скомандовал я.

В Долину Смерти ходят по одному

Мы бодро зашагали вниз по склону. Я ощущал необычную легкость в теле, хотелось прыгать или, как в детстве, издавая звук «т-р-р-р», весело носиться, изображая из себя мотоцикл.

— Что я так развеселился-то?! — ненароком подумал я, — место, вообще-то, отнюдь не для веселья!

По пути вниз, я периодически взбегал то на один, то на другой бугор, чтобы делать поправки к азимуту, который вскоре должен привести нас в точку фокуса Зеркала Царя Смерти Ямы. Вскоре мы достигли того участка, когда Зеркало полностью скрылось за склоном, и по характеру местности я понял, что большую часть пути к точке фокуса я буду идти, не видя Зеркала Царя Смерти, и только на конечном участке вынырну из-за бугра и предстану перед ним там, где должна начинаться Долина Смерти. Я и вправду собирался туда, и почему-то от этого мне было весело.

Мы остановились. Я набрал полные легкие разряженного горного воздуха, шумно выдохнул его и вкусно закурил.

— Перед смертью не надышишься, — заметил я про себя. Легкая грусть просквозила в душе, не омрачив необычайно приподнятого настроения. Но эта легкая грусть вытянула из памяти и принесла слова, сказанные некогда «старшим человеком» в наш адрес:

— Если эти русские будут проявлять слишком большой интерес, они умрут.

Я сел на камень и еще раз с наслаждением затянулся. А потом я поднял глаза на стоящего рядом Равиля и сказал:

— Я пойду один, Равиль. Так надо.

— Шеф, я пойду с тобой.

— Равиль, не спорь. Я должен идти один не только из-за того, что не хочу рисковать еще и твоей жизнью, но и потому, что туда, в Долину Смерти, ходят по — одному.

— А все-таки… в горах… дружба…

Я встал, положил руку на плечо Равиля, посмотрел в его добрые мужественные карие глаза и тихо, с напором в голосе, произнес:

— Я должен идти один, Равиль. — А потом я задумался на секунду, улыбнулся и обратился к Равилю:

— Давай-ка я тебя сфотографирую здесь!

— Зачем?

— Памятное это место… тайной покрытое. Вон там, — я махнул рукой, — начинается легендарная Долина Смерти.

Я вынул фотоаппарат. Равиль отошел на несколько шагов, снял фуражку и, пригладив рукой волосы, с деланной улыбкой уставился в объектив камеры. Наблюдая за тем, как Равиль готовится к фотографированию, я вспомнил свою деревню и деревенских мужиков, которые при виде объектива фотоаппарата автоматически снимали головной убор, проводили рукой по волосам и принимали патетическую позу, а при окрике «Улыбочку!» растягивали губы при полном сохранении испуганного выражения лица. Я ухмыльнулся.

— Что, шеф, не так стою, что ли? — недоуменно спросил Равиль.

— Да нет, — расхохотатался я, — просто у тебя есть деревенская привычка — при виде фотоаппарата снимать фуражку, поправлять прическу и патетически улыбаться. У меня, кстати, тоже такая привычка была, но меня раскритиковали. Да и лысина помогла… Я все-таки комплексую из-за лысины-то, поэтому легко воспринял тот факт, что не надо снимать головной убор. Ведь не обязательно полностью выявляться на фото, можно и загадочку оставить, и так узнают.

Я спрятал фотокамеру. Достал компас.

Ну я пошел… А ты, Равиль, не сиди здесь, а поднимись вон на тот бугорок — там ты не попадешь под действие Зеркала, а на обратном пути мне тебя будет легче найти. Ладно?! Контрольное время — два часа. А если…

.Что если?

— А если я не вернусь…

— Что тогда? — Равиль поднял на меня тяжелый взгляд.

— Тогда, — я горько усмехнулся, — тогда уходи отсюда и догоняй ребят. Ко мне туда не ходи.

— Но…

— Ты все прекрасно понимаешь, Равиль.

— Да уж…

Туда, откуда не возвращаются…

Залихватское и накрученно-веселое настроение исчезло. Гулко колотилось сердце. Как волна, в голове пронеслась облегчающая мысль о том, что, возможно, Зеркало Царя Смерти Ямы не есть устройство для сжатия времени, а есть всего-навсего правильной формы горный цирк, красивый и безопасный. Но я тут же перебрал в голове увиденные здесь, в Городе Богов, величественные пирамидоподобные монументы и на каком-то почти подсознательном уровне понял, что они, эти разнообразные пирамиды, созданы здесь для концентрации неведомых нам тонких энергий, среди которых есть и энергия времени. Я поморщился от осознания того, что если в обычном месте какая-либо вогнутая поверхность, пусть даже и громадная, не принесет серьезного вреда человеку, то здесь, в Городе Богов, где все энергии сконцентрированы в ограниченном пространстве, вогнутое Зеркало Царя Смерти может нести в себе колоссальный заряд энергии времени — сжатого думающего времени, способного с бешеной скоростью просчитать и проанализировать всю твою прожитую жизнь, беспутно (или целенаправленно) растянутую на весь отпущенный тебе Богом срок. Более того, Зеркало Царя Смерти Ямы начиналось от самой грандиозной пирамиды Города Богов — священного Кайласа, который, бесспорно, способен накачать колоссальной энергией это Зеркало.

Как бы я ни старался найти веские доказательства того, что Зеркало Царя Смерти Ямы есть всего лишь банальный горный цирк, а Долина Смерти — лишь красивая легенда, у меня ничего не получалось. Все складывалось так, что в легендах написана правда и… что мою жизнь вскоре будет оценивать думающая сжатая субстанция времени.

— А стоит ли доказывать своей смертью, что все это правда? — просквозила тревожная мысль.

Но что-то тянуло меня туда. Тянуло сильно.

Я поднял руку с компасом, взял азимут на точку фокуса Зеркала Царя Смерти Ямы и, помахав Равилю, пошел вперед. Шаги мои гулко отдавались в тишине, дыхание казалось грохочущим. Каждые 50— 60 метров пути я корректировал направление хода по компасу, приговаривая «Вот так, вот так». Я уходил в Долину Смерти, туда, откуда не возвращаются.

Вдруг под ногами я увидел кость — настоящую большеберцовую кость человека.

— М-да… — проговорил я.

Вскоре встретилась еще одна кость человека — на этот раз лопатка.

— М-да… — еще раз проговорил я.

Я вспомнил выразительное лицо Рафаэля Юсупова во время одного из наших разговоров о Долине Смерти — оно выражало все, что может чувствовать человек во время душещипательной беседы о таинстве смерти и смысле жизни.

А я шел и шел по азимуту. Глаза мои рыскали по сторонам, стараясь найти те два валуна, которые должны были быть похожи на четырехглазых пятнистых псов рыжего цвета. Я с удовольствием отметил, что окружающие камни имеют белесый, серый и изредка черный цвета, поэтому надежда найти те два пятнисто-рыжих валуна была вполне реальной.

С каждым шагом вперед я все больше чувствовал, что сам с собой затеял отчаянную интригу. Разумом я хорошо понимал, что сюда, в Долину Смерти, приходят йоги и паломники, чтобы умереть или, может быть, если так решит Царь Смерти Яма, приобрести здесь, перед лицом Смерти, новые качества, позволяющие, например, присоединиться к Великому Царству Мертвых. По рассказам йогов я знал, что загадочный Сверхчеловек дарит им, йогам, особые способности и ведет их по жизненной линии, называемой «чистая душа», отводя им особую роль в очищении Мира Мыслей земных людей. Но даже йоги приходят сюда, чтобы предстать перед Судом Совести Великого Царя Смерти. Куда уж мне, банальному человеку с нашлепками неурядиц в душе!

Вопрос о роли интриг смачно закрутился в моей голове. Я поймал себя на мысли, что по жизни я вечно кручу интриги и даже, вроде бы, считаю, что без интриг жить скучно. Почти все мои интриги вертятся вокруг любовных отношений между людьми и выражаются в том, что я вечно свожу кого ни попадя с кем-либо.

Страсть моя к сводничеству хорошо известна в нашем центре глазной хирургии, где я работаю генеральным директором, что, кстати говоря, не прибавляет мне авторитета как руководителю. Зато это создает особую атмосферу, когда люди, будь-то седовласые профессора с отпечатком монографической серьезности в глазах или молодые медсестры с привычкой романтически опускать веки, начинают улыбаться и исподволь поглядывать друг на друга, оценивая своего сослуживца уже не по иерархической градации подчиненности по работе, а по принципу — «Смотри-ка, а ведь он, оказывается, классный мужик, а?!» или — «Никогда не замечал, что она такая красивая!».

А если сводничество проводить интенсивно, да еще и в широком масштабе, то во всем коллективе пробуждается инстинкт не смотреть на другого человека с точки зрения штатного расписания, а исподволь поедать друг друга глазами, кидая при встрече, где-то в больничном коридоре, смачную фразу — «Ах, это Вы?!» — с оттенком таинства любви. Знаменитая журналистка Елена Масюк после двух дней пребывания в нашем Центре, понаблюдав за нами, сказала как-то, что мы счастливые люди, поскольку живем в атмосфере любви. И в этом, я уверен, сыграли большую роль уже традиционные для нас любовные интриги и моя тяга к сводничеству.

Чаще всего я стараюсь сводить людей разных возрастов, к примеру, когда мужчина на 15 лет старше… м-м-м… матери девушки. И в этом есть большой смысл. Молодые люди, особенно девушки, как правило имеют комплекс неполноценности, вызванный, например, долго не проходящим прыщом на щеке, из-за пристального разглядывания которого в зеркале по утрам жизнь кажется тусклой и никчемной, в связи с чем роль прыща начинает приобретать вселенские масштабы, хотя дело не в прыще, а в том, что из-за зацикленное™ на нем, прыще, девушка теряет призывный блеск в глазах. Я целую девушек прямо в прыщ и тут же начинаю говорить, что тот-то, седовласый и знаменитый, смотрел однажды на нее с таким вожделением, с таким вожделением… Надоевшие мысли о прыще тут же проходят, появляется романтичный призывный блеск в глазах, которым она награждает того седовласого и знаменитого при встрече, уже забыв или почти не вспоминая о прыще. А седовласый и знаменитый, конечно же, ловит этот взгляд и под этим долгожданным взглядом, который говорит о том, что его время еще не прошло, естественно не замечает злополучный прыщ. Он, седовласый и знаменитый, тут же бросает ответный призывный взгляд на девушку, восклицая «о-о-о…»; настроение его становится хорошим, творческая активность повышается, и он начинает творить и изобретать такое, что не могло бы оставить равнодушным никого, даже ту девушку с призывным взглядом, весьма далекую от науки. А девушка, слушая исповедь о научном открытии, попивая чаек и отмечая искусственность созданной ситуации для встречи, деланно восхищается, ахая и покрываясь румянцем гордости от того, что такой человек… такой человек сам делится с ней… с ней своим великим изобретением. Она, эта девушка, в эти моменты совсем забывает про свой прыщ и даже слегка поковыривает его. А потом они начинают смущаться, боясь того, что у них возникнет любовь… неестественная любовь. Но глаза их продолжают блестеть, да и жизнь течет в розовых тонах. В конце концов прыщ полностью заживает.

Сводничество помогает также улаживать различные конфликты на работе. Например, однажды два врача и одна медсестра решили хорошо выпить. Выпили они и в самом деле хорошо, что медсестру потянуло на откровенность, да такую, чтобы в порыве чувств рассказать всё-всё о себе. …После этого рассказа она вообще забилась в истерике. Эти два дипломированных врача, конечно же, тоже хорошо выпившие, перепутали душевную истерику с припадком какой-то болезни и не придумали ничего умнее, как вызвать скорую помощь. На скорой помощи, конечно же, приехал фельдшер и забрал медсестру в больницу, из которой она, когда кончилась истерика, к утру сбежала. Заведующий отделением, кстати, неженатый доцент, которому подчинялись выпивавшие два докто-1а медсестра, узнав об этом, решил уволить медсестру. Когда вся а история дошла до меня, директора, я решил спасти медсестру, сказав заведующему отделением, что она билась в истерике и нелепо была увезена фельдшером только из-за того, что она, медсестра, безответно любит его, заведующего. Заведующий очень удивился и перестал настаивать на увольнении. Тогда я сказал медсестре, что он, заведующий, безответно любит ее и поэтому, не видя ответных чувств, увольняет ее. Вроде бы все нормализовалось. Но для закрепления успеха я предложил медсестре поехать к нему, заведующему, домой, и выразить тем свою любовную привязанность. Медсестра, конечно же, согласилась. Я, конечно же, позвонил заведующему домой и сказал, что медсестра, испепеляемая чувствами, хочет приехать и поговорить с ним наедине. Он, заведующий, конечно же, с радостью согласился. Она, медсестра, и в самом деле поехала к нему и ночевала у него вроде как две ночи. Любви особой там не получилось, но инцидент был исчерпан. Да и сейчас они поглядывают друг на друга вожделенными глазами, а может быть, втихаря от меня, и встречаются.

Самым апогеем моего своднического порыва является то, что я иногда, конечно же, в порядке полушутки, запираю сводимых в одной комнате, приговаривая: «пока не сведетесь, не открою».. Обычно они, сводимые, оказавшись в таком неестественном положении, и в самом деле говорят о любви между собой и даже делают попытки… выполнить указание директора, что я порой вижу через замочную скважину. Но главное состоит в том, что после этой, на первый взгляд идиотской, процедуры запирания люди хоть краешком души начинают понимать, что их ведь заставляют любить и что лучше делать так, чтобы не заставлять, а самому, бросая томные взгляды на сослуживцев, среди которых и проходит их основная жизнь, искать свою любовь или хотя бы, хоть чуть-чуть, быть причастным к тому загадочному и влекущему Чувству, которое называется любовь. А это очень важно, поскольку ученный с томными и зовущими глазами есть бурно творящий ученый, а атмосфера любви, которую он сам же создает за счет своего томного взгляда, не позволяет ему, ученому, скатиться в скепсис и брюзжать всю оставшуюся жизнь.

Процедура запирания, как ни странно, нравится им — запираемым. Хотя иногда и бывают проколы. Однажды я запер двух сводимых представителей противоположных полов в лаборатории электронной микроскопии и ушел часа на три поработать. Но вскоре ко мне прибежала лаборантка, оставленная мною у замочной скважины, и сказала, что запертый представитель мужского пола громко стучит в железную дверь и даже кричит. Я немедленно прибежал и, открыв дверь, увидел, что он, «запертый», пулей выскочил из лаборатории электронной микроскопии и скрылся в коридоре, а она, «запертая», довольно хихикала. В конце концов выяснилось, что «запертый» все это время сильно хотел в туалет, но воспользоваться раковиной на виду у сводимой (и тоже запертой) не посмел, да и нельзя было исключить того, что требовался натуральный унитаз.

Тем не менее, несмотря на отдельные проколы, интриги по сводничеству вызывают всеобщее веселье, что, в принципе, является положительным моментом. Если весело, то не скучно. А само слово «весело» вбирает в себя целую гамму положительных эмоций и чувств, являясь основой столь важного для нас хорошего настроения.

Однако если у людей попросить объяснить значение слова «весело», то подавляющее большинство из них затруднится сделать это и будет уподобляться неграмотному крестьянину из книги И. С. Тургенева «Записки охотника», который страстно любит рыбалку. .. Тургенев описывает, как крестьянин на плоскодонной лодке плывет ночью по реке, горит смолье, и при его мерцающем свете крестьянин видит все таинство подводного мира с колышущимися растениями и замершими на месте рыбами. Рыбалка эта, когда рыбу колют острогой, не является особо добычливой. Тем не менее, крестьянин очень любит эту рыбалку, поскольку таинство подводного мира влечет его, неграмотного крестьянина, и вызывает у него кучу необъяснимых эмоций. Но если спросить его, крестьянина, почему он так любит рыбалку острогою, он, ввиду неразвитости своей речи и будучи неспособным словами выразить свои чувства при виде подводного мира, отвечает просто — «весело это!».

Интриги, сопряженные с понятием «весело», являются, на мой взгляд, необходимой атрибутикой человеческого поведения, поскольку если не будет веселых интриг, то на их место придут склоки. О, сколько склочных коллективов я видел на своем веку! Люди в таких коллективах ходят с мертвенно-серьезными лицами и день за днем жуют негатив. Куда уж им иметь призывный блеск в глазах! Лучше бы весело поинтриговали, чем от всей души склочничать! Позапирать бы их, парами, что ли…

Люди — странные существа. Им надо обязательно посудачить и посплетничать. Без этого им, людям, скучно.

А скука — вещь опасная, — это недостаток веселья. Тем более, что скука, особенно зеленая скука с видимостью деловитости, озлобляет человека и подталкивает его к любым развлечениям, пусть даже склочным и поганым, но развлечениям, чтобы было хоть какое-то веселье, пусть даже поганое… Не зря ведь существует поговорка — «Хлеба и зрелищ!». Мы ведь наблюдаем жизнь как в кино, а оно, кино, должно захватывать. Поэтому мне бы хотелось сказать: «Интригуйте, пожалуйста! Но по-доброму!» Но самая душещипательная интрига, с которой сталкивается почти каждый человек, это начало любви. И эта интрига связана с вопросом — кто будет звонить первым?! Почему-то, когда возникает любовь, этот вопрос в обязательном порядке зависает над каждым «начинающим любить». Каждый, наверное, может вспомнить, что до боли знакомый телефонный аппарат все молчит и молчит, а поднять трубку и набрать самому вожделенный номер нету сил. Зато, когда этот пресловутый телефонный аппарат, подпрыгивая, начинает звонить, «начинающий» (в любви!) буквально подпрыгивает к нему и, схватив трубку, слышит голос… старого знакомого, который хочет поговорить. Хмыкая и телепатируя старому знакомому, что весь этот разговор с припадками воспоминаний явно не к месту, «начинающий» (в любви!), ожидающий звонка от «начинающей» (в любви!), начинает испускать столь тоскливые нотки в голосе, что старый знакомый, наконец, говорит, что у тебя сегодня что-то нет настроения, и поэтому он перезвонит завтра. С удовлетворением положив трубку, «начинающий» (в любви!) начинает опять со страждущими чувствами в душе ждать звонка от «начинающей» (в любви!) и, в процессе ожидания, начинает рисовать в воображении страшные сцены ее полового экстаза вон с тем, пузатым, даже утвердительно кивая по поводу ее воображаемой похотливой сущности и убеждая себя в том, что вот сейчас, когда наконец-то зазвонит телефон, он не возьмет трубку, предвкушая, что и она будет рисовать страшные ответные картины его половой связи с ее ближайшей подругой.

Но когда этот проклятый телефон опять зазвонит, он, «начинающий в любви», мухой подлетает к нему и, стараясь скрыть нотки радости в голосе, важно говорит «да», в трубке опять раздается голос… уже ненавистного старого знакомого, который забыл спросить, что…

Он, «начинающий в любви», конечно же, не понимает того, что она, «начинающая в любви», точно так же смотрит на свой телефонный аппарат, тоже говорит со своей ненавистной старой знакомой и тоже рисует унижающие ее сцены его животного полового экстаза.

Какая-то странная, сидящая в сущности людей, интрига видна в этих «телефонных играх». Но самое странное состоит в том, что самое святое — Любовь — окутано гениальной интригой, чтобы даже в ней — Святой Любви — не было покоя, и чтобы терзающие душу мучения под сенью «телефона ожидания» будоражили, будоражили и еще раз будоражили кровь. Любопытно, но Создатель сделал так, чтобы наша жизнь при взгляде со стороны казалась веселой и напоминала кино, чтобы хотя бы через него, кино, будоражить кровь. О, как важна буря в душе! О, как важно, чтобы в душе все бродило и клокотало! Ведь это брожение и клокотание и называется жизнью, а покой — лишь существование. Да и выражение неграмотного крестьянина — «весело это!» — имеет смысл.

Однако следует заметить, что «телефонная интрига для начинающих в любви» имеет еще и другой аспект. А аспект этот связан с тем, что именно в этот период, когда идут «телефонные игры», закладывается «карманная сущность» кого-то из двух «начинающих в любви»; говоря иными словами, определяется тот, кто будет «сидеть в кармане» (у любимой или у любимого). А «сидеть в кармане», как известно, никому не хочется. Вот и брыкаются «начинающие в любви», поглядывая на ненавистный телефонный аппарат. Но каждый хочет «посадить другого в свой карман». Чувство властолюбия, к сожалению, пропитало сущность современного человека и даже здесь, в самом святом — Любви — оно берет верх и выражается в косом ожидающем взгляде на этот «проклятый» телефон. Гордыня проявляется при виде этого злополучного изобретения человечества. Но не во всем виноват этот самый телефонный аппарат; ожидающий звонка «начинающий» (любить!) ведь не уверен, что его первый шаг в виде набора номера дрожащей рукой будет интерпретирован не как искренность и смелость, а будет определен как его первый шаг в злополучный «карман». Он, этот проклятый «карман», постоянно тормозит его любовный порыв, поскольку «сидеть в кармане», извините, неуютно и не престижно. Вот и идет интрига с тесной связью «телефонных» и «карманных» игр. И в этой интриге, дорогой читатель, есть большой смысл, потому что пока идет интрига, существует любовь, а как только кто-то «сядет в карман», любовь проходит, а сам процесс затухания любви, из-за снижения интереса к «карманному мужчине» (или женщине), сопровождается дикими ссорами и оскорблениями, поскольку любить, «сидя в кармане», невозможно, да и любить «покорно севшего в карман» трудновато.

И только иногда, только иногда мысли о «кармане» уходят на второй план, и мужчина и женщина находят ту грань отношений, когда каждый из них «сажает в карман» другого только периодически, например, когда женщина считает мужчину «карманным» на кухне, а мужчина женщину «карманной» в таких «крупных» делах, как вбить гвоздь или заработать деньги.

Наш мир еще пока слишком бренный, чтобы обойтись полностью «без карманов». Современное счастье состоит не в том, чтобы вообще не «сидеть в кармане», а в том, чтобы «сидеть там недолго» или, еще лучше, сидеть периодически. А вообще-то, там, «в кармане», возможно, и уютно, тепло, по крайней мере. Но, возможно, там, в других мирах, куда мы, может быть, и попадем, заслужив это своей смелой искренностью в этом мире, люди носят одежду вообще без карманов.

«Боязнь карманов» чаще всего, по моему мнению, приводит к одиночеству человека, хотя надо сказать, что «карман» — не тюрьма и сидеть там не так уж и страшно. Но так уж получается, что некоторые люди совсем не переносят «карманов» и ни за какие коврижки не хотят там сидеть, даже недолго. Они, эти люди, слишком свободны. Чувство свободы окрыляет их, а ограничение свободы, тем более в «кармане», ужасно гнетет. Они, эти свободные люди, конечно же, пробуют хоть раз или полраза «залезть в карман», но тут же обнаруживают в нем что-либо нелицеприятное, например, стиранный… три года назад… носовой платок. Высунув голову наружу и жадно глотнув свежего воздуха, они начинают сравнивать благоухающую свободу с будущей «карманной жизнью» рядом с… этим омерзительным носовым платком. Они, эти сверхсвободные люди, иногда и связывают свою жизнь с кем-либо, но только тогда, когда представитель противоположного пола с удовольствием «залазит в карман» и даже считает «пребывание в кармане» верхом своего счастья. Такие сверхсвободные люди, конечно же, не любят своего «карманного милого», но тешат свое самолюбие тем, что лучше все-таки жить с «полным карманом». Однако, чаще всего, добровольцев «лезть в карман» не находится, а свои попытки «засунуть голову в карман», как правило, сопровождаются встречей с этим самым никогда не стиранным носовым платком, который прямо-таки выталкивает тебя из «кармана». После всех этих попыток остается лишь глухое неприятие «жизни рядом с носовым платком», а благоухание свободы кажется еще более сладким и вожделенным, и наконец-то возникает осознание очень простой и только индивидуально понятной вещи, что ты создан Богом… м-м-м… не для «кармана», и что тебе дано особо ощущать и даже смаковать странное и загадочное понятие, называемое Свободой. А в этом понятии — Свобода — есть что-то мистическое, связанное с тем, что в ней, Свободе, заключен элемент очень высокого ранга Любви — любви к людям вообще. Ведь не зря гималайские йоги говорят, что любовь матери к ребенку есть одна степень любви, любовь мужчины к женщине (или наоборот) — другая, более высокая степень любви, но самой высокой градацией любви является Любовь к людям вообще, а… новый Чистый Мир может быть построен только тогда, когда люди научатся любить этой пока странной для нас Любовью — Любовью к людям вообще. Но она, эта Великая Любовь к людям вообще, уже живет среди нас и никак не укладывается в банальную «карманную психологию» людей. Эта Великая Любовь кажется нелепой и наигранной, но она есть, уже есть, и крест этой Любви Будущего несут на себе неказистые и грустно склоняющие голову одинокие люди. Они гордо несут свой крест — крест будущего.

И поэтому вряд ли стоит низкопробно хихикать, обсуждая внутри «семейного кармана» за тарелкой борща, вприкуску с зеленым луком, одинокую подругу жены. Она, эта одинокая подруга, может быть и посчастливее других, потому что ей подвластно то, что неподвластно многим и многим, а именно то, что можно назвать Сладостью Будущего.

Люди почему-то стараются осудить одиночество, а уж безнадежную любовь одинокого человека к недоступному, пусть даже рисованному идеалу обсуждают особенно рьяно, аж причмокивая губами. Они, причмокивающие люди, не понимают, что любовь одинокого человека к рисованному идеалу есть мечта, которую тоже можно любить, но любить в будущем времени; а оно, это будущее время, обязательно наступит, потому что человек не живет одной жизнью, а чередой жизней.

Любить мечту — это странно. Но кто знает, а может быть, в следующей жизни этот неказистый одинокий человек, с грустно опущенными глазами, найдет свою мечту — мечту прошлой жизни, и у них возникнет прекрасная любовь, которой будут завидовать все «сидевшие в кармане», и будут восторгаться те люди, для вторых слово «мечта» никогда не было пустым звуком. А прежде всего, будут восторгаться дети, дети будущей жизни.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.