ДЕНЬГИ ВОЙНЫ

ДЕНЬГИ ВОЙНЫ

Кто-то подсчитал, что один выстрел из танка обходится России в двести долларов. Более внятна конкретная арифметика войны: как раз столько зарабатывает за стандартную сорокапятидневную командировку военнослужащий ОМОНа.

Работа невеселая и опасная. К вечеру на постах все пьяны: ночью очень страшно даже в центре уничтоженного Грозного — приходят диверсионные группы, могут ударить из гранатомета. Даровой коньяк из разрушенного винзавода или вымененная на тушенку водка действуют как транквилизаторы Днем — охрана, патрулирование, зачистка развалин. Днем тоже можно выпить, но подобие дисциплины все же есть, и самозавод идет по линии самоуважения. Отсюда — особый этикет в одежде и манерах. В холод вязаная шапочка обязательно с иностранным лейблом, когда тепло попиратски повязанный головной платок. Белые кроссовки. Щегольство сочетается с безразличием ко всепроникающей, точнее — всеохватывающей — грязи. К ней привыкают. Даже франтоватый омоновец легко мирится с огромной, вроде коровьей лепешки, грязевой нашлепкой на штанах. Основное внимание уделяется аксессуарам. На броне БТРа особый шик ехать не в каске, а в ярком мотоциклетном шлеме. Над танком, БМП и прочей бронетехникой развевается советский флаг — не российский, а красный, с серпом и молотом. Знаков различия не видно, и только однажды в Аргуне нам представился омоновец: капитан Митягин. Он вообще оказался самым откровенным из встреченных. Узнав, что пресса, сразу стал кричать: «Придумали права человека!» Мы пытались вступить в дискуссию и внезапно были поддержаны со стороны.

Дело было в первый день взятия Аргуна, когда российское телевидение сообщило: «Город занят без значительных разрушений». Мы смотрели новости в Назрани, через четыре часа после того, как прошли Аргун в сопровождении старлея-десантника и убедились, что ни одного целого дома в городе не осталось.

Остались, как водится, подвалы, из которых выползали люди. Их несомненный национальный облик, как и вообще совершенно русский облик Аргуна, делал происшедшее совсем ирреальным. Тут проникаешься отвращением к себе, но и ты ведь — порождение той же ксенофобской цивилизации, и разгром мусульманского Шали, хочешь не хочешь, воспринимаешь как-то естественнее, чем разгром Аргуна, где русских было процентов восемьдесят. Тех двух стариков, которые врезались в наш разговор с омоновцем, звали Василий Красноштан и Мария Троценко. Они услышали слова капитана «А вы знаете, что тут чеченцы творили с русскими людьми?» и заполошно закричали, наступая на вооруженного офицера: «Пока вы нас бомбили, они нас кормили!»

Известно, что во время правления Дудаева эти права человека нарушались, в том числе и особенно — по отношению к русским. Но известно и то, что по ходу войны ни Дудаев, ни кто-либо из его командиров не делили население Чечни по национальному признаку. Мне не приходилось слышать антирусского заявления от чеченцев. Может, они так осторожны с журналистами — но ведь речь не о функционерах, а о крестьянах и молодежи с автоматами. Возможно, что-то объясняется депортацией 44-го года: чеченцы более, чем другие кавказские народы, укоренены в России, дольше жили там, лучше говорят по-русски, накопили больше русских друзей. Без специального изучения эту тему развивать трудно, поделюсь лишь лингвистическим наблюдением: никто не называл «русская армия», только — «российская армия». Не народ, а государство.

В силу родоплеменного сознания чеченцы скорее «за» себя, чем «против» других. «За» — очень. Я добросовестно искал знакомства с наемниками, хотя бы их следы — тех, о ком столько и уверенно пишут, которым якобы платят по тысяче долларов в день. Достоверно знаю о десятке западных украинцев («Сашко, Петро, Серега, нет, Серегу убили…»). О москвиче с улицы Красикова. Беседовал с белорусом из Петербурга, принципиально не носящим стрелкового оружия, — он консультант по артиллерийской части, бывший кантемировец. У них был кров, если считать кровом бетонный накат, и еда. Вопрос о деньгах воспринимался с недоумением. Что до чеченцев, которые приехали воевать «за», то встречались прибывшие из Волгоградской области и с Дальнего Востока, как-то разговорился по-английски с чеченцем из Иордании, еще с одним — из Кувейта, по-русски — с чеченцем из Сиэтла. Эмигрант Резван оставил бизнес в штаге Вашингтон приятелю и командовал мотострелковой частью. Как во всех полуанархических соединениях, там любят титулы и звания: командующий Южным фронтом, командующий Юго-Западным фронтом. У лейтенанта запаса Советской армии, помнящего навыки окапывания, есть шанс именоваться командиром полка, хотя в полку человек двести.

Специалистов ничтожно мало, потому питерский белорус может бравировать пацифизмом: он ценный кадр. Бронетехники и в лучшие времена было около полусотни единиц. Как во времена Шамиля, кавказец является в строй в полном боевом вооружении, купленном на свои деньги. Деньги, впрочем, не такие уж огромные. Калашников-нулевка весной 95-го шел за миллион сто, б/у — за семьсот-восемьсот тысяч рублей, чиненый — за пятьсот. Пистолетов на рынке меньше, это не столько необходимость, сколько знак престижа, соответственно цена — как на предметы роскоши. «Макаров» тульского производства — полтора миллиона. Ижевский «Макаров» — миллион двести, но у него после тридцати пяти — сорока выстрелов загибается ствол.

Примерно на «нулевку» зарабатывает за полуторамесячную чеченскую командировку омоновец. Но автомат у него уже есть. За эквивалент двухсот долларов можно приобрести сносную кожаную куртку, или приличный холодильник, или цветной телевизор отечественного производства. Раньше можно было расширить ассортимент за счет трофеев, но мародерство пошло уже по какому-нибудь пятому кругу. Все крупное и ценное вывезли. Как рассказывала крикливая тетка в Грозном, «походил-походил, забрал две авторучки, початый флакон духов и пошел».

Доход малый, но чистый. Еда казенная, сигареты и выпивка вымениваются на тушенку и сгущенку. Маркитантки войны разбросаны на всем пространстве от Моздока до Гудермеса. Война во все времена не только разоряла, но и кормила. Из Дагестана и Осетии привозят шоколадки и пепси, цена которых в Чечне возрастает в полтора раза. Яблоки в Самашках дороже, чем в Москве. Назранская квартира с неработающим смывным бачком сдается по манхэттенским расценкам. Вдоль всех дорог, включая горные, — люди с десяти литровыми банками, наполненными золотистой жидкостью разных оттенков, от почти прозрачной до цвета крепкого чая. Если б мирное время — потерялся бы в догадках: вино, масло, мед? Но это война, и это бензин. Время от времени авиабомбы попадают в нефтяные вышки, и тогда долго валит густой, даже на вид жирный дым. Нефть не добывают, но ее перегоняют во дворах по старинному самогонному методу и выносят на продажу. Нанять автомобиль с шофером, клянущимся пройти все посты, стоит сто долларов в день. Если сильный обстрел, такса может удвоиться.

Денежная арифметика войны усложняется, превращаясь в алгебру, когда подключаются неизвестные величины судьбы и смерти. Омоновец гибнет, и его две сотни долларов пропадают. Двухсотдолларовый выстрел из танка приходится в нанятую за двести долларов машину. Многочленное уравнение равно нулю.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.