Выбирай, дорогой!

Выбирай, дорогой!

Был когда-то анекдот про Брежнева и грузина с арбузом. «Выбирай, дарагой!» — «Как же выбирать, когда он один?» — «Э! Ты у нас адын, мы тэбя выбираем!» Анекдот, понятное дело, разоблачает фальшь официоза. Едва ли, однако, значительная часть народа причисляла отсутствие свободных выборов к худшим преступлениям режима.

Выбор никогда не был в русской культуре экзистенциальной ценностью.

Когда западные противники абортов пикетировали клиники под лозунгом «PRO LIFE», можно было спросить любого носителя русского языка, как он думает, каков был лозунг защитников абортов, и вряд ли кто-то догадался бы, что лозунг был — «PRO CHOICE». Жизнь и выбор как две сопоставимых ценности — воля ваша, это как Божий дар с яичницей. Свобода — да, конечно, это ценность, но свобода не ассоциировалась у нас с выбором. Свобода и тем более воля — это, в первую очередь, когда не мешают, не пристают, не заставляют. А выбор с его сомнениями, головной болью, с риском ошибки и последующих сожалений — что ж здесь особенно хорошего? Когда-то давно я читала о психологическом исследовании, в котором у польских и советских студентов спрашивали про ассоциации.

И вот поляки в качестве первой реакции на слово свобода дружно выдали — выбор. А наши отвечали как-то вразнобой, не помню как, но выбор не фигурировал.

Да что там психологические тесты, вспомним стихотворение Губермана:

Свобода — это право выбирать,

с душою лишь советуясь о плате,

что нам любить, за что нам умирать,

на что свою свечу нещадно тратить.

Почему же оно звучало так вызывающе, даже парадоксально? Казалось бы, почти плеоназм. Ну да — свобода, конечно, — это право выбирать. А что же еще?

Но вот как-то не было такой тривиальной связи в русском языке. Возможно, это связано с его фаталистичностью — всякими там авось и не судьба, с нелюбовью к ответственности — не работается, угораздило, образуется.

Кстати о поэзии. Помните, как мы любили стихотворение Левитанского:

Каждый выбирает для себя

Женщину, религию, дорогу.

Дьяволу служить или пророку,

Каждый выбирает для себя.

И потом финал, финал:

Выбираю тоже, как умею.

Ни к кому претензий не имею.

Каждый выбирает для себя.

Думаю, нам оно так нравилось не просто потому, что это хорошее стихотворение. Оно звучало, в особенности положенное на музыку Берковским и исполненное Никитиными, как гимн индивидуальному выбору. Черт бы с ним, с Брежневым, но уж женщину и слово для любви я сам себе выберу. В каком-то смысле это было революционнее, чем открыто антисоветские тексты.

Я запомнила одну рекламу первых лет нового капитализма: «При всем богатстве выбора другой альтернативы нет. НПО „Альтернатива“». Закручено, конечно, лихо: нет альтернативы, другая альтернатива. Но ясно одно: предполагается, что человека богатство выбора пугает, а отсутствие необходимости делать выбор успокаивает.

И вот в последнее время что-то стало меняться. В рекламных слоганах все чаще мелькает слово выбор в самом положительном контексте.

Особенно ясно видно, как меняется ценностный статус выбора, по распространению идеологии подарочных карт: Подарите ей выбор! То есть лучший подарок — не духи, например, а возможность самой выбрать духи. Держать в руках яркий кусочек пластика, который можно по своему желанию превратить вот в тот флакончик духов или вон в тот, а можно и вовсе в тушь, тени и помаду. Такого цвета или вот такого. Или все же духи? Ходить по магазину, принюхиваться, колебаться, зная, что что-то из этого уже твое, а надо только решить что. Если так пойдет дальше, то мы постепенно уверуем, что сама по себе возможность выбора — это большая ценность. Вот интересно: в политической жизни пространство выбора в последнее время все сужается. Но есть, как нас учат отцы экономического либерализма, невидимая рука рынка, и она рулит куда надо. А грешный наш язык, естественно, готов транслировать новые соблазны — соблазны выбора.