5. Мифологизация ситуаций

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

5. Мифологизация ситуаций

Не только «родословная» дьявольской компании, но и отдельные сцены в романе могут быть связаны с языческими религиями и ритуалами. Тема огня и пожара – один из мифологизированных аспектов. Помимо трех пожаров, устроенных Бегемотом, есть еще два: сожженная мастером рукопись и сметенный огнем с лица земли домик застройщика вместе с подвальчиком мастера.

Все пожары имеют символическое и ритуальное значение. Мастер, сжигая рукопись, совершает жертвоприношение. Он во власти страха и болезни. Чтобы вернуть себе душевное равновесие, он отдает огню (а с ним – и своему вдохновителю) самое дорогое, что у него есть, чем он жил и что возненавидел, – роман о Понтии Пилате. Жертва принята – роман оказывается у Воланда. Такие рукописи не горят.

Остальные московские пожары объединяют разрозненные детали повествования: Воланд как бы забирает то, что принадлежит ему по праву. Этот огонь не похож на очистительные костры в гностическо-христианском толковании, он сродни кострам языческих жертвоприношений. Фатальность этих пожаров очевидна: исчезновение всякой связи с земной памятью, всецелая передача в темные миры души, духа и вещественных доказательств.

С первыми раскатами грома (вторая гроза в Москве) загорается подвальчик мастера. Так уничтожается вся его прошедшая жизнь. Уже не только рукопись, но и душа, тело и вся минувшая судьба отданы сатане. В этом огне символически сгорает мастер – от него не остается даже имени. Крик Маргариты «Гори, страдание!» напоминает крик валькирии Брунгильды, поджегшей Вальхаллу и въехавшей на коне в столб пламени. Черты «преображенной» Маргариты во многом сходны с валькирией: стремительность ее полета на бал, мстительность, жажда разрушения, пронзительный крик. И конь, на котором она оказывается в финале романа, усиливает ее сходство с вагнеровской Брунгильдой.

Сожжение квартиры № 50 – предание огню тела барона Майгеля, ритуальной жертвы для «причастия» сатаны. По всем языческим канонам, принесенный в жертву человек должен быть сожжен.

Затем сгорел торгсин – символ призрачного и преходящего богатства. Следующий – Дом литераторов. Грибоедов с его чудесным рестораном, обилием изысканной пищи, трапез, пиров предстает перед читателем современной Вальхаллой – местом для избранных. Но черты ада проступают в нем вполне отчетливо: фокстрот «Аллилуйя», который джаз играет и на балу у Воланда, грохот золотых тарелок и, наконец, красавец Арчибальд Арчибальдович, флибустьер, чем-то родственный гостям сатаны на балу. «Словом, ад», – охарактеризовал Булгаков Дом Грибоедова, выступающий как овеществленный символ бездуховности писательской элиты, как кумирня, где царит не вдохновение, а золотой телец, Молох, которому поклоняются современные Булгакову язычники, вовсе и не думающие о том, что они вообще кому-то поклоняются: просто любители хорошо пожить.

В огне не погибает никто из литераторов – Воланд не наказывает их: дух стяжательства неуничтожим. В огне Грибоедова сгорает целый период истории отечественной литературы, но не исчезают ни бездарность, ни фальшь, ни корысть.

И пожар в Грибоедове, и конец квартиры № 50, и сожжение торгсина сопровождаются комическими действиями неразлучной парочки – Коровьева и Бегемота. Действия Бегемота, как говорилось выше, сродни шутовской природе Локи. Но и в языческой славянской мифологии есть сходные мотивы ритуального сожжения: проводы на тот свет. Суть славянского праздника не в воскресении, а, напротив, в умерщвлении. Это отмечает В. Я. Пропп: «В русских праздниках… момент растерзания, утопления и сожжения сопровождается ликованьем, весельем, смехом и фарсовыми действиями».[81] В ряду «фарсовых действий» – не только шутки на пожарах, но и комическое состязание Коровьева и Бегемота в свисте с целью развеселить Маргариту. Переход мастера и его подруги в мир иной – полное торжество языческой обрядности над христианством.

В последней главе романа явственно проступают архетипические черты в современных обликах героев: валькирией смотрится Маргарита, обретает горделивое равнодушие и становится похожим на Зигфрида мастер. Прощание Маргариты со страданием напоминает песнь Брунгильды: «Там, на Рейне, сложите вы мне у самой воды костер! Пусть ярким снопом пламя взлетит, что прекрасный прах святого героя сожжет! Его конь господину вослед умчится со мною, – ибо мужа светлую славу блаженно разделит тело мое. Вершите волю жены!»[82]

Точно так же, как у Вагнера погребальный костер Зигфрида сопровождается громом, молнией и выходом Рейна из берегов, после «погребального» костра мастера над Москвою сгустились тучи и хлынул дождь, водная стихия как бы объединилась со стихией огня.[83] Когда разбушевавшаяся стихия успокоилась, вышла из берегов взволнованная свистом Коровьева Москва-река: «Вода в ней вскипела, взметнулась, и на противоположный берег, зеленый и низменный, выплеснуло целый речной трамвай с совершенно невредимыми пассажирами» (с. 793).

Вода в романе, в частности Москва-река, связана с переходом из физического мира в мир потусторонний, что вполне вписывается в контекст мифологического повествования. У германских народов считалось, что попасть в мир мертвых можно, лишь миновав заколдованный лес и искупавшись в реке, дающей особую мудрость и наделяющей магической силой. Река как граница двух миров – общий элемент многих древних религий. Чтобы перейти в царство Воланда по всем законам мифа, Маргарита должна миновать лес и реку.

После купания «в полном одиночестве» она становится «светлой королевой» (с. 661). Забавная встреча со спешащим на бал толстяком выявляет обстоятельство, неизвестное самой героине, а именно: мертвым известно, что она – их королева. Комичность этой ситуации – лишь одна из бесчисленных вариаций переплетения в романе юмора и тайны, драмы и карнавала. Голый толстяк первый поклоняется уже не ведьме, а королеве. Да и сама Маргарита, выйдя из воды, ощущает в себе перемену. В ее ответе толстяку королевская повелительность еще граничит с откровенной грубостью. Она входит в роль «королевы на час», не догадываясь, что вскоре сыграет ее в действительности. Знание роли возникает интуитивно, и Маргарита, полностью отдаваясь потоку новых ощущений, не стремится объяснить себе, какие перемены произошли с ней после купания.

Одним из комических мотивов в романе, опосредованно связанных с водой, стало хоровое пение старинной русской песни «Славное море, священный Байкал» под управлением «бывшего регента» Коровьева. Поскольку большинство эпизодов, связанных с Коровьевым, носит фарсовый характер, этот не составляет исключения. Поющих увозят в клинику Стравинского, за город, через реку, как бы в волшебный мир, в современный вариант «острова забвения», замка Фата-Морганы. Песня в исполнении хора, который везут в сказочную клинику, звучит пародийным гимном, повествующим о плавании к островам блаженных.

Каждый, кто пересек границу, отделяющую суетную Москву от таинственной больницы, претерпевает изменения. Даже поэт Рюхин, которого в ней не лечили, возвращаясь в город, задумывается над своей жизнью и внезапно прозревает: «…не верю я ни во что из того, что пишу!..» (с. 489).

Мотив заколдованного леса, в который можно попасть, перебравшись через реку, особенно явственно звучит в куртуазной литературе. Странствующие рыцари попадают в волшебный замок мертвых (иногда это замок злого Мерлина, иногда – Шато Марвель), где, как правило, томятся пленники. Клиника Стравинского, в которую попадают жертвы сатанинского наваждения, оказывается похожим местом.

Плывущий по Москве-реке речной трамвайчик в финале романа становится комической репродукцией этого мифологического мотива: Коровьев свистом перебрасывает пароходик на противоположный берег, словно переселяя «совершенно невредимых пассажиров» (с. 793) в фантастическое царство. Несмотря на юмор, это переселение подтверждает неуловимость границ обыденного и ирреального, видимого и невидимого миров.

Состязание в свисте Коровьева и Бегемота ассоциативно отсылает читателя к Соловью-разбойнику и пародийно демонстрирует борьбу двух стихий: огня и воды. Ведь если Бегемот разжигал пожары («бес-поджигатель»), то Коровьев, по его скромному утверждению, «помогал пожарным» (с. 778). Победителем в соревновании оказывается Коровьев. Точно так же бушующим в Москве пожарам Булгаков противопоставляет дождь, смывающий остатки пожарищ: это костры-предупреждения, пожары-знаки. Время всепожирающего огня еще не настало, оно впереди. После состязания вновь возникает мирная картина: над спокойной рекой раскинулась радуга (один из мифологических знаков – мост, соединяющий оба мира).

Прощание мастера с Москвой очень похоже на ритуал. Всадники, стоящие поодаль, наблюдают, как «черная длинная фигура на краю обрыва жестикулирует, то поднимает голову, как бы стараясь перебросить взгляд через весь город, заглянуть за его края, то вешает голову…» (с. 792). Славянские «проводы на тот свет» тоже совершались на берегу реки. В данном случае важно не то, отголосками каких верований навеяно это прощание, а то, что оно вызывает ассоциации с глубокой древностью.

Для автора «Мастера и Маргариты» язычество – не просто отголосок седой старины; оно – то архетипическое, что живет в глубине души каждого человека. Лишенный твердого религиозного ориентира человек внезапно обнаруживает своим поведением подспудное, бессознательное знание потустороннего мира. Упоминая о переселении душ (гл. 5 «Было дело в Грибоедове»), Булгаков подчеркивает круговращение архетипического сознания: не только древние, «черные» боги творят свою волю, но и в современных людях проскальзывают черты древних героев: Арчибальд Арчибальдович не только похож на пирата, но и покидает Грибоедов, как положено бесстрашному капитану – последним.

Булгаков констатирует возврат героев в дохристианское состояние: это не их вина и не их беда, потому что они совершенно безоружны перед силами зла, более того, лучшие из них предпочитают иметь дело с сатаной, нежели принять действительность. Мир вывернут наизнанку, написано немыслимое, диссидентское произведение и не хочется жить там, где подхалим и сволочь издевается над независимым и талантливым. У мастера не хватило сил на борьбу с духами тьмы, потому что не было веры в Бога. Единственное, что было написано, – роман о Понтии Пилате, по сути, небольшая книжка о «добром философе» для интеллигенции, но за нее он расплатился жизнью. Духовный мир мастера и его верной подруги к финалу романа становится демоничным. Есть осознание избранности, причастности к тайне, но нет христианства в душе. Нет его и вовне: ощущение богооставленности заставляет героев искать прибежища у сатаны, только бы не видеть окружающей их «мерзости запустения». Мрачно-романтический Воланд посреди всеобщей серости и убожества действительно манит стать последним оплотом. Даже особого соблазна не нужно – достаточно посмотреть вокруг, чтобы понять это.

Если бы Воланд принял облик пошлого черта из романа Достоевского, возможно, мастер от него отвернулся бы. Но сатана знал мятежно-романтическую струнку в душе этого человека: он явился к нему всевластным древним божеством, демонстрирующим свою власть.

Тема «оживающих» богов древности, по сути личин дьявола, – целое направление в художественной литературе, начиная со Средних веков. Она звучит в романе Э.-Т.-А. Гофмана «Эликсир дьявола»; ей посвятил свою «Таис» А. Франс. В отечественной литературе отметим произведения А. К. Толстого «Упырь» и «Амен», а также трилогию Д. Мережковского «Христос и Антихрист». Но если Мережковский и Франс стремились показать соблазнительные и губительные действия оживающих в сознании людей эзотерических мистерий языческих религий, превратившихся после принятия христианства в секты, если Мережковский искал черты грядущего антихриста в реально существовавших исторических личностях, то Булгаков следует иным путем – ближе к традиции Гофмана и А. К. Толстого. Его древние боги не воскрешены мистериями: они являют собою совокупные силы мирового зла, временно приобретающие обличие богов. Сила, власть и романтическая приподнятость над повседневностью – вот что может прельстить мастера. И пожалуйста – Воланд наделяет себя чертами могучего древнего божества. Именно поэтому так глубоки мифологические основы, на которых Булгаков строит образы сатаны и его свиты. Интеллектуальному мастеру нужен соблазнитель, которому не стыдно было бы сдаться.

В романе все персонажи без исключения вовлечены в дьявольский хоровод: атеисты, люди без каких-либо нравственных критериев, гонимые обществом и находящиеся на высоких постах. Описываемое Булгаковым время провозгласило уничтожение идеи Бога. Воланд появился в Москве как последнее отрицание Христа и вместе с тем как новый бог, которому дана власть над людьми. Ему можно поклоняться, как это делает Маргарита, его можно принимать как кару и как единственную силу, способную отгородить от плоского мира ценою смерти, его можно бояться. Его приход – очередное предвестие грядущего конца света, свидетельство богооставленности страны, идеологией в которой стало сознательное антихристианство. Более того, атеизм утверждает себя, воплощая неверие и богохульство в слове (Иван и Берлиоз). Оказывается, что Христа нет, а дьявол есть. Он обаятелен, убедителен и всемогущ, он ведает судьбами. Мастер принимает его, не обнаруживая иного выхода, а скорее всего, и не отыскивая его.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.