Хоровое пение
Хоровое пение
В годы моего детства одним из «легких» школьных предметов считался урок пения. Кто и когда его придумал для нашего отдыха от занятий по математике, физике и прочим серьезным дисциплинам?
Пению во всех странах дети обучались с очень давних времен. Их учили священники или пасторы, родители и учителя-гувернеры.
Замечено, что ребятишки с самых малых своих лет склонны к индивидуальному и хоровому пению. Но как обязательный урок, с изучением нотной грамоты, оно попало в школьное расписание в нашей стране официально относительно недавно.
В одном из подотделов думской Училищной комиссии 8 октября 1911 года обсуждался вопрос о преподавании пения в городских училищах (иначе — школах).
Среди множества деталей, составлявших предмет обсуждения, наибольший интерес представляли вопросы: об инструменте для сопровождения таких уроков, об учебнике и об обязательности для всех детей обучения пению.
Наилучшим инструментом было признано пианино. Учебник решили издать за счет города. А освобождать от пения сочли возможным только тех детей, у которых абсолютно отсутствовал музыкальный слух. Для выработки программы пения избрали особую комиссию, в которую в качестве председателя был приглашен М. М. Ипполитов-Иванов. Музыкальное обучение школьников было поставлено на постоянную основу.
В Москве хоровое пение было очень популярным в самых разных слоях населения. Пение, как таковое, весьма благотворно вплеталось в жизнь города.
Будни юных певцов
Описание жизни певцов можно разыскать в некоторых старых хрониках.
В одной из них было сообщено, что в марте 1910 года полиция Рогожского участка произвела осмотр жилья мальчиков хора господина Галичникова в доме Трандафилова по Дурному переулку (в советское время этот топоним у Таганки получил наименование «Товарищеский переулок»).
Помещение, где проживали дети, было антисанитарным, очень грязным. То же было отмечено и в отношении их постелей. Паразиты лезли изо всех щелей или отсиживались в складках каких-то тряпок на кроватях. О качестве пищи детей можно было сказать, упомянув к месту название того самого переулка.
В дни, когда предстояло много работы, юные певцы не обедали вовсе, а принимали пищу поздно вечером. Часто, когда на месте не было хозяина и никто не мог распорядиться о еде, детям не хватало даже хлеба.
На заказы по пению певчие ходили только пешком. В районы города, отдаленные от места их обитания, — тоже. Все работали с большими нагрузками.
Пользы детям от составленного полицией Рогожского участка на этот счет протокола практически никакой не было. Ведь любой частный предприниматель всегда может отговориться тем, что для нанятых его дело — добровольное. Что если им плохо, то никого он не неволит, что дети могут перейти к другому владельцу хора. А он, по сути, является благодетелем.
Серьезнее обстояло дело, когда 12 апреля 1910 года председатель Общества духовных певчих П. В. Петерсон выступил в общем собрании членов Общества борьбы с детской смертностью с докладом об условиях труда и жизни детей-певчих духовных хоров в Москве. Доклад вызвал глубокое сочувствие и сожаление о том, что в зале не присутствовали ни прокурор, ни представитель городской полиции. Сведения, сообщенные господином Петерсоном, были чрезвычайно яркими и достоверными.
Докладчик указал, что московские духовные хоры делились на три категории: профессиональные, любительские и фабричные. Первых в городе было два десятка. Из них только три: Соборный, Синодальный и Чудовский — не принадлежали частным предпринимателям. В них жизнь мальчиков-певцов протекала в более сносных условиях.
В профессиональных хорах трудилось до тысячи мальчиков и семи сотен взрослых.
Любительских хоров насчитывалось более трех десятков, в них работало тоже около тысячи мальчиков.
В хоровые предприятия (а их вполне уместно было так называть) дети обыкновенно попадали с 10–12-летнего возраста.
Рабочий день у каждого начинался в 4 часа утра, а в большие праздники — даже с 2 часов утра, а заканчивался иногда в 12 часов ночи (такие случаи бывали в дни свадеб).
Общежития детей, как правило, представляли ужасную картину. Это — клоаки, по сравнению с которыми тюрьму можно было бы принять за благоустроенное заведение.
В санитарном и медицинском отношениях ребятишки практически не отличались от беспризорных. В одном из хоров их, буквально за копейки, лечил паспортист городской больницы (тяп-ляп: «Следующий!»). У детей широкое распространение получили злокачественные сыпи, язвы, чесотка. Их окружала страшная грязь; паразитов — тьма-тьмущая.
В марте того же года один мальчик из этого хора заболел сифилисом. Но он продолжал жить, есть и спать вместе со своими приятелями. Другой такой же случай был здесь же двумя месяцами ранее — в январе. Эти сифилитики пели, работая в церквах, до тех пор, пока не заметили их сильной слабости. Тогда их отвезли в больницу, где и выявились причины их состояния.
В больших хорах питание детей было крайне скудным. Их плохо одевали: почти все ходили в лохмотьях, которые в случаях непогоды не могли никак согреть.
Особенно жалкой представлялась картина проводов на кладбище покойников с пением. А ведь это практиковалось, несмотря на строжайший запрет властей.
В жалобе, поданной на одного крупного хоросодержателя, говорилось, что дети, «вот уже более месяца вставая на службу в 4 часа утра», не получали даже чая, так как «самовар был отдан в полуду». А хлеб по утрам им вообще никогда не выделяли. Сорок мальчиков ютились в двух комнатах, спали по двое-трое на одной койке.
Обыкновенно одежду и обувь певчим хозяева покупали у старьевщиков на Толкучем или Хитровом рынках.
Эксплуатация детей в некоторых хорах достигала самых безобразных форм, не говоря уже о таких «мелочах», как обыгрывание этих крох в карты. Имелись сведения о разврате и распутстве некоторых хоросодержа-телей.
Наблюдательный комитет, который был обязан следить за жизнью детей-певчих, абсолютно ничего не делал для того, чтобы коммерсанты хоть сколько-нибудь сносно с ними обращались и нормально кормили.
Когда мальчики подрастали, у них появлялись новые проблемы. В 16–17 лету каждого начинался «перелом голоса», хорошо петь бывший ребенок уже не мог. Никакого образования у обыкновенного юного хориста не было. Чаще всего он уже имел привычку к вольной жизни, разгулу, пьянству, был безнравственным.
Докладчик П. В. Петерсон считал, что надо повлиять на судьбы этих детей. По его мысли, для этого необходимо: 1) выработать обязательные постановления для содержания духовных хоров в Москве, 2) образовать санитарные комиссии для постоянного надзора за хорами и общежитиями детей и 3) выработать нормальные условия труда и жизни детей-певцов.
После доклада возникли жаркие прения о помощи певчим. Были предложения об обращении к Городской думе, о возбуждении через московских членов Государственной Думы вопроса о законодательной защите детей-певчих, чтобы можно было вмешаться в установившиеся порядки и прекратить грубое нарушение требований к нравственности и человечности, к гигиене, санитарии, сопутствовавших нормальной жизни ребят. Предложили организовать юридическую помощь родителям детей-певчих для предъявления исков к хозяевам за невыполнение договора и т. п.
Однако собрание не пришло ни к какому конкретному решению. Поговорили, повозмущались. Все осталось на прежних местах.
Удивительный хор
Вблизи улицы Солянки, у станции метро «Китай-город», есть небольшой переулок. Мне он приметен тем, что поблизости в течение почти двух десятков лет от прохожих получаю чаще всего такие вопросы: «Как пройти в Астаховский переулок?», «Где находится Свиньин?», «Певческий. Это-где?». На все справочные обращения машу в одну и ту же сторону. Ведь это — старые и возрожденное наименования одного и того же переулка.
Коснусь только одного — «Певческий».
Когда-то с левой стороны Солянки, напротив Опекунского Совета Воспитательного дома, имели поселение певчие Крутицкого архиерея. Потому в народе прижился топоним «Певческий» (реже говорили — «Крутицкий»).
Переулок шел от Солянки прямо к Хитрову рынку. Скорее всего, именно это соседство как-то влияло на жизнь всей местности. Конечно, по-доброму, о чем свидетельствует событие 30 ноября 1911 года.
В этот день хитрованцы (а ежедневно здесь ночевало порядка семи тысяч бездомных людей) решили объединиться в единой молитве у себя, на том самом «дне» — на Хитровке, что была, казалось, совсем лишена духовного света. «Свет Христов освящает всех!»
Хитровские завсегдатаи посовещались и решили обратиться к преосвященному Анастасию, епископу Серпуховскому.
Епископ проникновенно откликнулся. И на Хитровке произошло тронувшее многие сердца действо, в котором светлое пышное облачение пришедшего духовенства во главе с преосвященным Анастасием никак не вязалось с рваными лохмотьями людей вокруг него. Лишь изредка просматривался засаленный сюртук какого-нибудь местного торговца. Последний относился к «аристократии дна», и лучше ее здесь, пожалуй, никто не одевался.
Удивительнее контрастов в одежде было то, что с самого начала и до конца молебна духовные песни исполнял «свой хор», который был составлен исключительно из людей, обитавших в этих трущобах. Двенадцать хитрованцев пели слаженно, очень хорошо.
Певцов организовал дьякон близлежащего Ивановского монастыря — Н. Е. Успенский. Хору петь молебны было не в новость: его певчие, бывало, подрабатывали в церквах на обеднях и всенощных.
Богослужение проходило перед иконой Покрова Пресвятой Богородицы. После молебна преосвященный сказал простые теплые слова: «Завтра праздник Покрова Божьей Матери. Пусть все, кому тяжело, обратятся к ее заступничеству». Растроганные люди подходили под благословение и получали от преосвященного крестики на ленточке и духовные брошюры.
Потом преосвященный прошел в бесплатную столовую имени Стрекаловой, благословил трапезу и предложил спеть вечную память этой учредительнице.
На церковном торжестве «дна» присутствовал помощник московского градоначальника полковник В. Ф. Модль.
Когда прошло некоторое время, один корреспондент-газетчик приехал к преосвященному Анастасию и взял у него интервью. Тот сказал, что смотрел на лица хитрованцев с радостью, что они были полны религиозного подъема:
«Я видел слезы на глазах, на которых жизнь их давно уже высушила… Особенно поразило меня поведение этих людей в Стрекаловской столовой. Тихие, спокойные, необычайно вежливые, помнящие добро, сделанное покойной учредительницей. На это же указала мне и заведующая столовой. За четыре года она не знала ни одного скандала, даже нарушения тишины… Среди обитателей заметно стремление к духовному просвещению. Особенно — в пасхальные дни, когда в Попечительстве о народной трезвости устраиваются чтения. Меня всегда поражала их деликатность, желание открыть свою душу… И с какой благодарностью они принимают всякое слово утешения!.. Искра Божия чувствуется во всех. Она особенно ярка в падающих. А дети? Там, на Хитровском рынке, у нас есть приют для девочек. 30 извлеченных из самого омута малюток дают поразительные результаты возрождения. В десять лет своей жизни эти несчастные прошли все стадии человеческого падения, и два года пребывания в приюте сделали их неузнаваемыми. Можно подумать, что эти дети — из хороших семей. Мы мечтаем учредить приют для мальчиков (образцовый приют позднее был открыт в соседнем Спасо-Глинищевском переулке. — Т. Б.). На первой очереди у нас — устройство конторы для взрослых. Эта контора будет определять их на места, давать возможность выехать на родину и т. д…. Кстати, о хоре, который пел удивительно, с душой, стройно. Чувствуется, что это — ушедшие из хороших хоров, но не утратившие еще многого, чем отличается человек…»
Лидертафель
Не прошло незаметным для москвичей и событие, имевшее место четырьмя днями ранее — 50-летие московского общества квартетного пения «Лидертафель». Общество было учреждено 15 мая 1861 года господами В. Брахманом, А. Доором, В. Лютером и К. фон Книримом. Оно находилось во втором квартале Городской части, в доме Синодальной типографии, в «Русской Палате Славянского базара».
Было время, когда Николай Рубинштейн хлопотал о привлечении этого общества к выступлениям на симфонических собраниях. Но из этого ничего не получилось, так как общество решило не сходить с выбранного пути, закрепленного в уставе: исполнение только вокальных квартетов.
В число членов «Лидертафеля» входило порядка шести сотен человек, и исключительно — только московских немцев. А их хор был составлен из 120 хористов.
На праздник было разослано более 500 приглашений немецким певческим обществам во все концы мира. В день юбилея — 26 ноября — ожидался приезд на Николаевский вокзал 391 гостя.
Приехавшие были размещены в разных гостиницах Москвы, таких как «Славянский базар», «Берлин», «Альпийская роза», «Било», «Боярский двор», «Дрезден», «Сибирская» и Чижовского подворья. Торжественный акт и прием депутаций проходили в залах Благородного собрания. После акта были организованы товарищеская беседа и ужин.
На следующий день в Большом зале консерватории состоялся юбилейный концерт. В восемь часов вечера в залах Благородного собрания — торжественный банкет с дамами и бал.
Было объявлено, что на другой день намечен «мужской вечер, без дам» в арендованном для этой цели с девяти часов вечера на всю ночь ресторане «Яр».
На мужской вечер гости доставлялись в «Яр» из города на специально арендованной дюжине вагонов электрического трамвая.
Чтобы после крепкого ужина и посиделок в большой и шумной мужской компании немцы могли прийти в себя, в середине следующего дня их «освежали» за столами «Славянского базара». После этого мероприятия, названного представителями певческих обществ «Катер-фрюштюк», прошла спевка хора «Лидертафель», а затем продолжились задушевные беседы на тему о пении и на разные другие.
Как были одеты немцы, всегда имевшие национальное пристрастие к униформе в сопровождении каких-либо партикулярных атрибутов?
На всех были значки и цветные перевязи через плечо. На высоких штангах висели знамена. Все депутации обособлялись рядом со своей табличкой (как во время начала какой-либо олимпиады).
Зал «Славянского базара» был убран тропической зеленью, а кроме общего освещения были включены дополнительные электролампы с мягким голубоватым светом.
После того как здесь прозвучат марш Вагнера из «Тангейзера», гости прошли со своими стягами к местам в зале. Когда все расселись, президент «Лидертафеля» господин Ляфонтен произнес речь. Его приветствие членам общества-юбиляра закончилось здравицей, на русский лад — в честь Государя Императора Николая Второго. Хор общества трижды исполнил русский народный гимн А. Ф. Львова. Позже после каждого приветствия и поздравления снова и снова исполнялся этот гимн.
Делегаты и выступавшие на протяжении нескольких часов такого «форума» постоянно подкреплялись непривычным у нас в подобных случаях способом: они запивали очередное выступление и буквально «каждый свой чих» пивом.
Управляющий дворцовой частью в Москве князь Одоевский-Маслов передал обществу Высочайший подарок — большую серебряную вазу от Государя Императора. После небольшой речи князя все закричали «Ура!», снова встали и запели гимн.
Такая же реакция была на слова московского губернатора В. Ф. Джунковского и вице-президента общества «Лидертафель» господина Стефенса. Далее общество приветствовали депутаты от советов московских кирх, лютеранских учреждений, московских музыкальных обществ, консерватории. Русского хорового общества, хоров из разных русских и зарубежных городов. Перед публикой таких организаций сменилось не менее пяти десятков.
Сюда на собрание съехалось почти все московское и губернское начальство.