Дипломатические церемонии: аудиенции для дипломатов

Дипломатические церемонии: аудиенции для дипломатов

Приемы послов и посланников были важной составляющей этикета жизни императорского двора. Эти встречи происходили во время приема чрезвычайных посольств, вступления на престол, в различные праздники и траурные дни. Наиболее торжественные приемы происходили в Большом тронном (Георгиевском) зале, торжественно и строго оформленном по проектам Дж. Кваренги. В зале находился чеканный трон с подножной скамейкой. До Павла I включительно на этот трон садились, но, начиная с Александра I, императоры только вставали рядом с троном во время приема послов. Более камерные приемы, например по случаю Нового года, часто проходили в Петровском зале Зимнего дворца, задуманном в качестве мемориального, посвященного императору Петру I [629] .

Иногда послов приглашали на представления в небольшой зал Эрмитажного театра, как правило, без жен, хотя были и исключения. Так, Долли Фикельмон заметила в дневнике 16 февраля 1830 г.: «Забыла упомянуть, что впервые, в порядке исключения, 9-го февраля жены послов были приглашены на представление в Эрмитаж. Не знаю, чему обязана такой честью» [630] . В то же время на обед к К. В. Нессельроде жен приглашали, но это было сомнительное удовольствие для них. Та же Долли Фикельмон заметила в записи от 27 февраля 1830 г.: «Большой дипломатический обед у графа Нессельроде. А это весьма обременительная честь для жен дипломатов!» [631]

Особенно обильным на ответственные дипломатические приемы оказались 1829–1830 гг., последовавшие за победоносными для русского оружия войнами: русско-персидской 1826–1828 гг. и русско-турецкой 1828–1829 гг. Чрезвычайные посольства иногда возглавлялись Высочайшими особами, например принцами. Два наиболее ярких из таких посольств остались в детской памяти великой княжны Ольги Николаевны. На страницах воспоминаний «Сон юности» она пишет: «В рассказах из детских лет остается мало места для политики. Однако два обстоятельства я все же должна упомянуть. Одно из них – визит шведского наследника, сына Бернадота, в июле 1830 г. Это считалось событием, оттого что с 1796 г. ни один шведский принц не посещал нашего двора после того, как разошлась свадьба между Густавом Адольфом IV (тогда наследным принцем; королем в 1792–1809 гг. – А. В.) и Великой княжной Александрой Павловной. Второе – визит персидского посольства» [632] .

Хронологически визит персидского принца (до 1935 г. Персией назывался Иран) предшествовал визиту шведского принца Оскара, а между ними был также важный визит Халила-паши, возглавлявшего турецкое посольство. Как известно, 11 февраля 1829 г. в Тегеране антирусская придворная группа организовала погром русской дипломатической миссии. Члены посольства, включая российского полномочного министра («вазир-мухта-ра») А. С. Грибоедова, были растерзаны толпой. Это событие поставило русско-персидские отношения на грань третьей войны с Персией в тот момент, когда близился переломный момент в войне с Турцией. Успехи русских войск в войне с Турцией вскоре заставили Фетх Али-шаха принести извинения.

Петербург не соглашался принять извинения шаха из рук простого посла. Граф И. Ф. Паскевич-Эриванский (женатый на двоюродной сестре А. С. Грибоедова) настаивал на приезде в Россию одного из сыновей или внуков шаха. С извинительным визитом в Санкт-Петербург направилась персидская делегация, которую возглавил сын наместника персидского Азербайджана Аббас-Мирзы (старшего сына шаха), внук Фетх Али-шаха, пятнадцатилетний Хосров-Мирза, в другой транскрипции – Хозрев-Мирза (1813–1875). Это был европейски образованный, одаренный, весьма красивый, хотя и исключительно низкого роста, юноша. Делегация везла щедрые подарки, включая списки рукописи поэмы «Шах Наме» со знаменитыми миниатюрами и алмаз «Шах». В мае Хосров-Мирза прибыл в Тифлис (так до 1936 г. назывался Тбилиси). И. Ф. Паскевич сразу же дал понять, что «он явился не в гости, а с повинной». Но в прочих городах России вплоть до Санкт-Петербурга его встречали как особу царственной крови, задавали балы и обеды. Даже мать А. С. Грибоедова приняла его в Москве и вместе с ним «горько поплакала» над судьбой сына.

В соответствии с маршрутными сроками прибытие персидского принца Хосров-Мирзы ожидалось в Царском Селе вечером 29 июля. Хосров-Мирза прибыл на день позже, 30 июля, и на следующий день отправился в Петергоф. Сохранились архивные документы о встрече посольства в Царском Селе [633] . Посольство было весьма представительное, вместе с придворнослужителями – более 50 человек. Среди «главнейших особ» были: 1) Эмир-Низам (главнокомандующий всеми регулярными войсками в Персии) Махмет хан Емири; 2) Мирза Масуд, драгоман (переводчик) Аббас-Мирзы и статс-секретарь Его Высочества; 3) Мирза Сале, второй драгоман Аббас-Мирзы и секретарь; 4) Мирза-Баба, доктор молодого принца; 5) Мирза Таги, секретарь главнокомандующего Эмир-Низама (он вел ежедневный секретный журнал путешествия); 6) господин Семино, адъютант Его Высочества. Из архивных документов известно, кто еще входил в свиту принца. С персидской стороны это были: 1) Гуссейн-Али бек (дядька); 2) Мирза Жафар, назир – надсматривающий за всеми вещами Его Высочества; 3) Мирза-Багир (род камердинера); 4) Фазиль-хан, поэт; 5) Али-Атреф бек в должности сундук-дара (казначея); 6) Мирза-Ага Мусариф (камердинер); 7) Джафар бек; 8) Науруз-бек. Были также не названные поименно пишкадметы (камердинеры), находящиеся неотлучно при принце, туфекдары (оруженосцы), секретный фараш, экзекутор (он же «стелет постель принцу, показывает кого следует и тому подобное»), фараш (подчиненный секретного фараша), абдар («подает воду»), кафечи («подает кофе»), цирюльник, повар, щербет-дар («подает щербет и лимонад»), водовоз, хлебник. В другом списке из 20 человек указывались француз Моньяга, учитель Его Высочества, секретарь Мирза Мустафа, Дербим Али Бек, Али Пенно Бек, Ага Мохамед Бек, Дос Могамед Бек и при них 22 служителя. С русской стороны посольство сопровождали: генерал-майор барон Ренненкампф, чиновник 9 класса Шаунбург, писарь, поручик Везирев, подпоручик Кашперов, прапорщик Кара-Огланов, фельдшер и двое казаков. В дополнительном списке среди русских после прапорщика: «Сверх того находится при его превосходительстве писарь унтер-офицер Внуков, урядник Мезенцов, казак Калмыков». В Санкт-Петербурге посольство поместили в Таврическом дворце.

Николай I принимал Хосров-Мирзу в Георгиевском зале Зимнего дворца. Был выстроен караул из восьмидесяти дворцовых гренадер от самых почти ступеней Тронного места, на котором поместилось рядом два трона с подножными скамейками, до дверей Военной галереи. Гренадеры стояли в две шеренги лицом друг к другу. Принца ввели из Военной галереи. Царь в белой конногвардейской форме и царица в серебряном парчовом платье (его шлейф несли два камер-пажа) поднялись по восьми ступеням к трону и остановились рядом (на трон уже три десятилетия не садились).

Великая княжна Ольга Николаевна вспоминала: «Это дало повод для высшей степени торжественной аудиенции: Их Величества перед троном, мы, ниже их на ступеньках, полукругом сановники, Двор, высшие чины армии – все это наполняло Георгиевский зал с проходом посреди, который обрамлялся двумя рядами дворцовых гренадер. Двери распахнулись, вошел церемониймейстер со свитой и, наконец, показался Хозрев Мирза, сын принца Аббаса Мирзы, сопровождаемый старыми бородатыми мужчинами, все в длинных одеяниях из индийского кашемира с высокими черными бараньими шапками на головах. Три низких поклона! Потом Хозрев прочел персидское приветствие, которое Нессельроде (тогдашний министр иностранных дел) передал государю в русском переводе. На него отвечал государь по-русски (отвечал Нессельроде. – Л. В.).

Несколько раз при дворе видели этого персидского принца не старше пятнадцати лет: он завораживал дам своими чудными темными глазами, он развлекался в театрах, на балах и не знал больше четырех слов по-французски, которые он употреблял смотря по обстоятельствам: "совершенно верно" говорил он мужчинам и "очень красиво" – дамам. Десять лет спустя, во время дворцового переворота, ему выкололи глаза, эти бедные, в свое время так всех восхищавшие глаза.

Императрице поднесли прекрасные подарки: персидские шали, драгоценные ткани, работы на эмали, маленькие чашки для кофе, на которых была изображена бородатая голова шаха. Государь получил чепраки, усеянные бирюзой, и седла с серебряными стременами. Я еще не упомянула четырехрядный жемчуг, который отличался не столько своей безупречностью, сколько своей длиной. Мама охотно носила его на торжественных приемах, и я его от нее унаследовала» [634] .

Долли Фикельмон также описала эту торжественную аудиенцию в своем дневнике: «10 августа. Торжественная аудиенция персидскому принцу Хосрев-Мирзе. Двор предстал во всем своем великолепии. Дипломатический корпус расположился на трибуне рядом с троном. Зал Св. Георгия, красивый и представительный сам по себе, на этот раз, заполненный военными царедворцами в парадных мундирах – по одну сторону, придворными дамами и фрейлинами – по другую, был поистине великолепным. В тот момент, когда Император и Императрица поднялись на последнюю ступень перед троном, ввели принца Хосрева. Он вручил письмо шаха и произнес речь на персидском языке – ужасном, напоминающем собачий лай. Переводчик тотчас же перевел его речь на русский язык. От имени Императора ответил граф Нессельроде, его ответ тут же переводился принцу на персидский. Император, пожав принцу руку, провел его в соседнюю залу, где оба с Императрицей дали ему довольно продолжительную аудиенцию. Была представлена свита принца. У него прелестнейшее лицо, точно у персонажа из арабской сказки или поэмы, роста он небольшого, но довольно гибкий, с грациозными движениями, очень красивая голова, бархатные глаза, мягкий. Меланхоличный взгляд, очаровательная улыбка, изящная одухотворенная физиономия. На голове небольшая черная шапочка, и он носит шальвары. Свита у него довольно многочисленная. Среди них встречаются красивые лица, серьезные, разумные, но у всех немного дикие глаза. В продолжение двух дней в качестве чрезвычайного посла он принимал всех, кто имеет на это право. Он первым разослал свои визитные карточки послам. На Елагином острове мы видели его гарцующем на коне, и это ему очень к лицу. В театре, где в его честь дали концерт, он заинтересованно, с удовольствием слушал музыку, а когда кто-то спросил его, какой инструмент ему больше нравится, он, указав на скрипку, сказал: "Всякий звук этого инструмента напоминает мне глаза той дамы, каждый взгляд которой западает в душу". "Той дамой" была графиня Елена Михайловна Завадовская (1807–1874), жена гр. В. П. Завадовского, «сидевшая в соседней ложе» [635] .

12 августа, в субботу, был большой прием у обер-церемониймейстера Станислава Потоцкого, бал давался в честь Хосрев-Мирзы. 21 августа он присутствовал на установке одной из колонн Исаакиевского собора [636] . В конце августа он присутствовал на военных маневрах в Царском Селе. Долли Фикельмон записала: «30 августа. Вчера Фикельмон вернулся из Царского Села, где… присутствовал на маневрах. Хозрев-Мирза, в честь которого они проводились, появился там в персидской военной форме, непринужденно и грациозно гарцуя на коне» [637] .

Визит принца произвел фурор в великосветском и придворном обществе.

О нем печатал несколько статей «Дамский журнал». А в одном из номеров были помещены «Портреты Персидского Принца Хозрев-Миреза и главных лиц Персидского посольства, рисованные с натуры и литографированные глухонемым Гампельном». Принца во время театрального представления зарисовал и артист Петр Каратыгин.

Упомянутый среди членов персидского посольства Семино был французом, представлявшим тип явного авантюриста. Впоследствии декабрист А. С. Гангеблов, сосланный на Кавказ, описал встречу со своим старым знакомым: «В следующем году я совершенно неожиданно встретился с Семино в Тифлисе, на балу, данном Паскевичем в честь Персидского принца, возвращающегося из Петербурга. Семино состоял в свите этого принца и был уже не тем Семино, каким я его знал в Урмии: теперь он щеголял в каком-то военном мундире, в штаб-офицерских эполетах и с Владимиром в петлице. На другой день, очень рано, он меня навестил и рассказал любопытные вещи о убиении Грибоедова. По его словам, катастрофа эта была устроена англичанами, которые Грибоедова не терпели за гордое с ними обращение. "Ваш Государь, – сказал Семино, – удостоил меня особой аудиенции; я рассказал ему подробно все махинации англичан.

Государь был со мною очень милостив, пожаловал мне чин капитана русской службы, пожизненную пенсию и вот, как видите, орден". Прощаясь с ним, я ему заметил, отчего он, не более как капитан, а носит жирные эполеты? "Я капитан Империи, стало быть, штаб-офицер королевства, какова Персия", – сказал он самодовольно» [638] . Во время визита штатный поэт Фазиль-хан поднес Николаю I торжественную оду.

«Извинительное» иранское посольство в Санкт-Петербург Хосров-Мирзы достигло своей цели. Формальная версия о непричастности шахского правительства к случившейся трагедии была принята. Император Николай I предал «вечному забвению злополучное тегеранское происшествие». Вряд ли уместны намеки на то, что так Персия «покупала расположение царя». Один из современных исследователей высоко оценивает достижения русской дипломатии этого периода на Среднем Востоке: «Отказ от силового решения проблемы после гибели А. С. Грибоедова позволил России в дальнейшем одержать дипломатическую победу над Великобританией, добившись похода иранцев на Герат в 1837–1838 гг. вопреки воле англичан. Иран сумел собраться с силами и доказать дееспособность центральной власти в борьбе с сепаратистами и мятежниками» [639] .

В 1829 г. Россия завершила победоносную войну с Турцией и, в соответствии с Адрианопольским миром, по одному из пунктов Греция получила автономию. 4 (16) сентября, то есть через два дня после заключения Адрианопольского мира, начал работу секретный комитет, который должен был определить принципы политики России в отношении Турции. Общий вывод комитета был следующий: «Выгоды от сохранения Оттоманской империи в Европе превышают ее невыгоды», следовательно, «разрушение ее было бы противно истинным интересам России» [640] . (Сколько обвинений обрушилось в это время в Европе на Россию, якобы желающую раздела Турции!) На исходе января 1830 г. приехал в Санкт-Петербург чрезвычайный посол Оттоманской Порты Халиль-паша, «один из любимцев султана», как характеризовала его Долли Фикельмон.

Халил-Паша Рифат (в России его имя произносили Галиль-паша) (1784–1839), адыг по национальности, известный мушир (титул паши 1-го класса, соответствующий званию фельдмаршала), видный турецкий военачальник и государственный деятель, командующий регулярными войсками, член совещательного Дивана при султане Махмуде II, с 1808 г. зять султана; позднее посол в Афинах, Париже, Вене. Официально посольство (январь – май 1830 г.) прибыло для обмена ратификационными грамотами о мире, а также для негласных переговоров о смягчении условий Адрианопольского договора.

Об этом визите среди прочих оставил воспоминания А. X. Бенкендорф: «Галиль-паша, высадившийся в Одессе, встречен был там, а впоследствии и в Санкт-Петербурге со всеми почестями… Государь принял его в публичной аудиенции, с обычным блеском нашего Двора, в Георгиевской зале… были только неприятно поражены его костюмом, в котором каприз султана заменил живописное национальное одеяние турок длинною безобразною мантиею, а азиатскую чалму – пунцовою фескою с кисточкой… Галиль-паша, подобно Хозреву-Мирзе, объездил все общественные заведения в столице, присутствовал ежедневно при разводе, являлся также в театрах… Щедрые подарки ему и свите…» [641]

Впрочем, турки тоже не поскупились на подарки. Долли Фикельмон писала: «В Эрмитаже мы рассматривали привезенные ими подарки: гребень с крупными бриллиантами, вставленными в разноцветную эмаль; красивое жемчужное ожерелье с изумительным розовым бриллиантом; сабля, изукрашенная бриллиантами на фоне лиловой эмали, – все эти вещи великолепны и сделаны с исключительным вкусом!» [642] Посетители Галереи драгоценностей в Государственном Эрмитаже и ныне обращают внимание на конский убор, привезенный турецкой делегацией. А также и на другой конский убор из 11 предметов упряжи и чепрака; весь комплект убора был декорирован 8000 бриллиантов. Этот конский убор был подарком Махмуда II Николаю I в связи с заключением союзного Ункяр-Искелесийского договора в 1833 г. Интересно, что переводчиком при турецкой делегации был капитан-лейтенант (будущий адмирал), армянин по национальности Л. М. Серебряков. Он также получил в подарок дорогую табакерку.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.