ГАРИН-МИХАЙЛОВСКИЙ Николай Георгиевич

ГАРИН-МИХАЙЛОВСКИЙ Николай Георгиевич

наст. фам. Михайловский; псевд. Гарин Н.;

8(20).2.1852 – 27.11(10.12).1906

Писатель, по профессии инженер-путеец. Основатель Новосибирска. Публикации в журналах «Русская жизнь», «Русское богатство», «Мир Божий» и др., альманахе «Шиповник», сборниках «Знание». Повести «Детство Темы» (1892), «Гимназисты» (1893), «Студенты» (1895), «Инженеры» (не окончена) и др. Книги «Очерки и рассказы» (т. 1–2, СПб., 1893–1895), «По Корее, Маньчжурии и Ляодунскому полуострову» (СПб., 1904), «Война (Дневник очевидца)» (СПб.; М., 1914).

«У него была стройная, худощавая фигура, решительно-небрежные, быстрые, точные и красивые движения и замечательное лицо, из тех лиц, которые никогда потом не забываются. Всего пленительнее был в этом лице контраст между преждевременной сединой густых волнистых волос и совсем юношеским блеском живых, смелых, прекрасных, слегка насмешливых глаз – голубых, с большими черными зрачками. Голова благородной формы сидела изящно и легко на тонкой шее, а лоб – наполовину белый, наполовину коричневый от весеннего загара – обращал внимание своими чистыми, умными линиями» (А. Куприн. Памяти Н. Г. Михайловского).

«Я думаю, каждый, кто хоть раз мельком видел Михайловского-Гарина, запоминал его наружность. Густая седая щетка коротко остриженных волос подымалась над смуглым, по-южному (он был одессит) загорелым лицом с небольшой бородкой и редкими усами. Все это лицо освещали и сразу приковывали внимание необыкновенные глаза – крупные, светлые, с каким-то „говорящим“, удивительно искренним, почти детским взглядом. Эти глаза притягивали к себе и возбуждали симпатию к их обладателю. Их контраст с сединой и смуглостью лица еще усиливал впечатление. Даже мужчин наружность Гарина располагала в его пользу; у женщин же он имел слишком понятный успех. А так как и сам он увлекался, как южанин, то романический элемент играл в его биографии очень большую роль. К наружности нужно еще прибавить редкий дар слова – умение говорить непосредственно и живо, и в то же время красиво и „с огоньком“. Этот словесный дар превосходил даже писательский, и в редакции „Русского богатства“ скоро заметили, что Гарин легко „выбалтывается“ и нужно мешать ему раскрывать свои литературные планы ранее их осуществления. Высказавшись, он охладевал к этим планам или выполнял их далеко не с такой яркостью, как можно было бы ожидать. Так, я и до сих пор помню его полное блеска изложение будущих „Гимназистов“; осуществленная повесть оказалась бледной копией сравнительно с этим.

Большой ребенок, действительно, жил в Гарине: он легко поддавался каждому впечатлению и попадал под чужой авторитет. Его ничего не стоило уверить, что он чуть ли не великий писатель, и еще легче, что он бездарность. Он минутно огорчался или загорался от таких уверений, но в его южной натуре ничто не держалось прочно. По этой своей натуре он был добродушен и вовсе не самомнителен; литературного генеральства в нем не было и тени. Уже прошумев на всю Россию, он держался, например, со мной, новичком, совершенно как ровня – и на первом издании своих рассказов, мне подаренном, написал попросту: „Начинающему от начинающего“. Впоследствии, когда его инженерная карьера развилась широко (он был превосходный „изыскатель“), он мог „швырять деньгами“ и действительно швырял: он сам говорил мне в начале 1900-х годов (и, конечно, не хвастал – лганье не было в его натуре), что заработал и прожил в очень короткий срок (помнится, в полтора года) два миллиона рублей – и это при тогдашней дешевизне. Вокруг него кормилось множество народа, и он любил „выручать“ из трудного положения – особенно молодежь, которая всегда могла рассчитывать найти у него приветливый прием» (П. Перцов. Литературные воспоминания. 1890–1902).

«Гарин был невысокого роста, очень подвижной, щеголеватый, красивый: в волосах седина, глаза молодые и быстрые. Всю жизнь он работал инженером-путейцем, но и в его шевелюре, в его порывистой, неровной походке и в его необузданных, торопливых, горячих речах всегда чувствовалось то, что называется широкой натурой – художник, поэт, чуждый скаредных, корыстных и мелочных мыслей.

Под открытым небом зимою в лесу он выбрал однажды высокую ель и приказал, не срубая ее, разукрасить от вершины до нижних ветвей золочеными орешками, флагами, свечками, окружил веселыми кострами и, созвав из деревни крестьян, всю новогоднюю ночь пировал вместе с ними под этим деревом на морозе, в снегах.

В другой раз он устроил новогоднюю елку у себя в усадьбе для деревенских детей, увесил ее игрушками, лакомствами, а когда дети вдоволь натешились ею, повалил ее на пол и скомандовал: „Грабьте!“

Ему постоянно мерещилось, будто у него есть какие-то лишние деньги, ненужные, даже мешающие, – скорее бы избавиться от них.

– Кто здесь бедный? – как-то спросил он, очутившись в деревне, и пошел по крестьянским избам, наделяя своими „ненужными“ деньгами одичавших от нужды „мужиков“.

Щедрость его нередко была безрассудной.

…Его огневой темперамент нередко раскрывался в его творчестве. Характерно, что чуть не во всех его книгах люди влюбляются с первого взгляда, мгновенно, безоглядно, порывисто – в вагоне, на пароходе, на станции. Психология внезапной, вспыхивающей как порох влюбленности изображается в его произведениях постоянно.

…Всякую тему брал с бою. Долго обрабатывать роман или повесть было ему не по нраву. Он писал второпях, без оглядки, и, сдав рукопись в редакцию журнала, несся в курьерском поезде куда-нибудь в Сибирь или на Урал по неотложному делу… „А потом, – вспоминает Елпатьевский, – со станций летели телеграммы, где он просил изменить фразу, переделывались или вставлялись целые сцены, иногда чуть не полглавы… Насколько мне известно, это был единственный русский писатель, по телеграфу писавший свои произведения“.

Телеграфная быстрота творчества придавала его слогу крылатость: он даже при желании не умел бы писать в медленном темпе, бесстрастно и вяло, – даже если бы нарочно постарался. Взрывчатыми, короткими фразами ведет он свой торопливый рассказ. Восклицательные знаки, междометия так и мелькают у него на страницах.

…Вообще он не умел относиться к своему писательству как к мастерству и никогда не ставил себе чисто литературных, формальных задач. Форма его импровизаций никогда не занимала его. Вся его сила в душевной тревоге. Оттого-то его автобиографические повести „Детство Темы“, „Гимназисты“, „Студенты“, „Инженеры“ так взволнованно воспринимаются читателем. Их проглатываешь, даже не успев заметить, хороши они или плохи, талантливы или просто насыщены страстью…И невольно прощаешь небрежный язык, рутинные приемы письма, частые провалы в банальность, которых ни за что не простил бы другому» (К. Чуковский. Современники).

«Он был по натуре поэт, это чувствовалось каждый раз, когда он говорил о том, что любит, во что верит. Но он был поэтом труда, человеком с определенным уклоном к практике, к делу. Нередко приходилось слышать от него чрезвычайно оригинальные и смелые утверждения. Так, например, он был уверен, что сифилис следует лечить прививкой тифа, и утверждал, что ему известен случай, когда сифилитики излечивались, переболев тифом. Он даже написал об этом: именно так излечился один из героев его книги „Студенты“.

…Любил Гарин говорить о „паразитоводстве“, но, кажется, тогда уже был найден и применялся в Соединенных Штатах паразит, убивающий картофельного жучка.

Вообще Н. Г. был разносторонне, по-русски даровит и по-русски же разбрасывался во все стороны. Однако всегда было удивительно интересно слушать его речи о предохранении ботвы корнеплодов от вредителей, о способах борьбы с гниением шпал, о баббите, автоматических тормозах, – обо всем он говорил увлекательно.

Савва Мамонтов, строитель Северной дороги, будучи на Капри уже после смерти Н. Г., вспомнил о нем такими словами:

– Талантлив был, во все стороны талантлив! Даже инженерскую тужурку свою талантливо носил» (М. Горький. Литературные портреты).

Данный текст является ознакомительным фрагментом.