ГЕЛЬЦЕР Екатерина Васильевна

ГЕЛЬЦЕР Екатерина Васильевна

2(14).11.1876 – 12.12.1962

Артистка балета. В 1894, окончив Московскую балетную школу, была принята в труппу Большого театра. В 1896–1898 артистка Мариинского театра (Петербург). В 1898–1935 работала в Большом театре, была основной исполнительницей в балетах А. Горского. С 1910 гастролировала за рубежом (выступала в антрепризе С. Дягилева). Среди партий: Медора («Корсар» Пуни и Адана), Одетта – Одиллия («Лебединое озеро» Чайковского).

«Глядя на виртуозную работу Е. В. Гельцер, я подумал, что она – искупление за тысячи косолапых и вульгарных классичек, заполняющих сцены мира. Больше того, Гельцер вскрывает самый смысл классического балета, одно из его основных значений – рафинированный идеал женственности, созданной веками культуры. Этот идеал требует ни на минуту не прерываемой жеманности, ни на секунду не утраченной легкости. Он весь из этикета» (В. Ардов. О танце со стороны).

«И сейчас ясно вижу Екатерину Васильевну Гельцер – некрасивую, с тяжеловатыми для балерины ногами, но до того талантливо-выразительную, что через минуту она казалась красавицей. А мастерство какое! Особенно великолепны были широкие, разливные движения – разведенные руки, откинутая голова, длинный прыжок. Вся она была как победа – над землей, над собственным телом, над сердцами тех, кто безумствовал в зале» (С. Гиацинтова. С памятью наедине).

«Мы дружили с известной актрисой Г. Это самая смешная и талантливая женщина на свете – игровая насквозь. Я присутствовала при одной из тяжелейших драм ее жизни, она вызвала меня ночью по телефону оттого, что боялась оставаться одна в таком тяжелом состоянии. Я примчалась и застала ее перед зеркалом, всю в слезах. Она сидела в кресле из карельской березы, завернутая в изумительнейший халат, и на музейнейшем столике собирала письмо, изорванное в клочья, письмо любимого к его жене, с которой, он клялся, что больше не переписывается. Она страдала, плакала и принимала позы и вызвала меня оттого, что без публики это делать скучно.

После этого неслыханного предательства она прогнала его и рассказывала, что через несколько недель встретила его случайно на улице. Я спросила: „Сознайтесь, сердце все-таки екнуло?“ Она окинула меня гордым взглядом и ответила: „Еку никакого, но впечатление потрясающее!“ У нас это осталось поговоркой.

Романы свои она называла „навертами“ и, когда ей нравился какой-нибудь мальчик, просила: „Навертите меня ему“. Все наверты начинались по одному шаблону: навертываемому посылалась городская телеграмма в сто слов и букет цветов со вложенными в него фотографическими карточками во всех ролях и позах» (Л. Брик. Пристрастные рассказы).

«Гельцер была человеком необыкновенно интересным, оригинальным и умным. До революции она царствовала в московском балете как общепризнанная единственная настоящая танцовщица, и при этом она была прекрасной актрисой, очень смелой в своих замыслах…Она достигала того, что эмоциональная окраска ее техники непостижимо менялась в каждой из ее ролей. Гельцер не раз говорила о том, что фуэте могут быть грозными, злыми, печальными, ласковыми и т. д. – в зависимости от сценической ситуации и музыкальной характеристики того или иного куска партии. Не случайно она была в постоянном общении с деятелями Художественного театра. Ни такой лирики, ни столь блестящего шика, ни такой техники в то время у других балерин не было. Ее сценический рисунок всегда был несколько подчеркнут, но таков был ее темперамент. Она умела достигать высочайшей точности и совершенства во всем, что она делала, и выступления других балерин в ее партиях не оставляли впечатления. Это заставляло говорить о том, что Гельцер не пускает молодежь на сцену. И хотя актерская ревность ей, конечно, была очень свойственна, но выдержать сопоставление с ней ее невольным соперницам было, как правило, не под силу» (П. Марков. Книга воспоминаний).