Юлия Старшая

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Юлия Старшая

Светоний («Август», 64) так говорит о ее юности: «Дочь и внучек он [Август] воспитывал так, что они умели даже прясть шерсть; он запрещал им все, чего нельзя было сказать или сделать открыто, записав в домашний дневник; и он так оберегал их от встреч с посторонними, что Луция Вициния, юношу знатного и достойного, он письменно упрекнул в нескромности за то, что в Байях он подошел приветствовать его дочь». Ясно, что Юлия росла затворницей, почти что как в мусульманских семьях, в обществе своей суровой и величественной тетки Октавии и мачехи Ливии, которая едва ли собиралась скрашивать ей жизнь. И вполне возможно, что такая неестественная и нездоровая несвобода пробуждала в ней стремление к жизни, не знающей никаких ограничений. Но и достигнув зрелости, она была лишена права выбрать себе мужа по своей воле – дочь триумвира должна была покориться требованиям дипломатии. Ее первым мужем стал 17-летний мальчик Марцелл, племянник Августа; он был отпрыском рода Юлиев, и Август намеревался сделать его своим наследником. Юлии тогда было четырнадцать. Однако женой Марцелла она пробыла недолго. Очевидно, Марцелл был слаб здоровьем и умер в восемнадцать лет от лихорадки, которую не исцелило даже лечение в Байях (Сервий. Комментарий к «Энеиде», vi, 885).

О горе матери Марцелла и его дяди Августа было известно всем; панегирики почившему мальчику пели все августианские поэты, особенно Вергилий («Энеида», vi, 860). Тем не менее, юной вдове тут же пришлось вступить в новый дипломатический брак – на этот раз ее выдали за великого полководца и политика Агриппу, этого «Бисмарка эпохи Августа». Такой союз посоветовал Меценат; Август надеялся, что этот шаг раз и навсегда обеспечит будущее его династии. Разумеется, мнения Юлии никто не спрашивал. Она вышла замуж за человека вдвое старше ее, которому пришлось развестись с собственной женой, дочерью Октавии. Тем не менее, положение ее мужа должно было льстить ее амбициям.

Их брак продолжался десять лет, в течение которых Юлия родила пятерых детей – Гая и Луция, дочерей Юлию и Агриппину, а также испорченного и развращенного мальчишку Агриппу Постума, который родился после смерти ее мужа. Несмотря на рождение пятерых детей, сомнительно, чтобы этот брак был счастливым, столь отличались характером муж и жена. Все античные свидетельства (не только письменные, но также монеты и скульптура) дают понять, что Агриппа был суровым римлянином старого крестьянского склада. Плиний («Естественная история», xxxv, 4 [9]) рассказывает, что он был скорее неотесан, чем изящен. А не имея родословной, не был принят в аристократическом римском обществе, несмотря на свои громадные политические услуги нации и несмотря на то, что тратил гигантские суммы на украшение города, возводя храмы, бани, портики и сады. Он нисколько не походил на вдохновенного, утонченного гедониста, а его политические обязанности то и дело звали его прочь из Рима, отрывая от молодой жены. Юлия, с другой стороны, была испорченным отпрыском императорского дома: юная, очень красивая, полная энергии и одухотворенная, обладающая живым артистическим мышлением и горящая желанием наслаждаться жизнью и любовью.

Мы знаем, что во время брака с Агриппой она вступила в связь с неким Семпронием Гракхом, которая продолжалась и после ее развода. Об этом упоминает Тацит («Анналы», i, 53): Семпроний Гракх, «знатный, наделенный живым умом и злоязычный, соблазнил ту же Юлию, состоявшую в браке с Марком Агриппой». Много интересной информации о Юлии, в том числе и весьма откровенной, оставил нам Макробий. По его словам («Сатурналии», ii, 5), Юлию как-то спросили, почему все ее дети похожи на мужа, несмотря на ее непрерывные измены. Она цинично ответила: numquam enim nisi naui plena tollo vectorem, то есть что она не отдавалась любовникам, не удостоверившись, что беременна от мужа. (Это достаточно вольный перевод, так как в оригинале слова Юлии звучат чрезвычайно непристойно.) Следовательно, может показаться, что ее образ жизни ни для кого не был тайной. Можно напомнить читателям, что именно в то время среди золотой молодежи Рима – то есть в тех самых кругах, где Юлия за спиной мужа искала удовольствий, – приобрела популярность фривольная «Наука любви» Овидия. А разве в этой книге не описывается, как соблазнить юную жену стареющего мужа? Мы имеем серьезные основания предполагать, что Агриппа (рано состарившийся от забот и болезней) знал об изменах жены, но предпочитал помалкивать, избегая скандала. Он умер в возрасте 51 года, изнуренный титаническими трудами на службе у своего повелителя.

Но и тогда Юлия не стала свободной.

Вероятно, отец имел представление о ее истинной натуре. Так или иначе, он долго искал ей подходящего супруга, примеривая на эту должность нескольких родственников из всаднического сословния. Наконец, он сделал выбор, – явно под влиянием Ливии, понимавшей, что пришло время выдвигать наверх своего сына, – и Юлия вышла замуж за пасынка императора, Тиберия. С политической точки зрения такой брак имел много оснований, но с точки зрения совместимости мужа и жены был абсолютно нереален. Уже немало лет Тиберий прожил в счастливом браке с внучкой Аттика (известного ростовщика, друга Цицерона). У него уже был один ребенок, ожидался и второй. И вот его заставляют подчиниться государственным интересам – или, точнее, амбициям матери и отчима. Он был вынужден расстаться с любимой женой и стать супругом женщины, которую презирал. Как сообщает Светоний («Тиберий», 7), Юлия еще во время брака с Агриппой строила глазки юному, красивому и интересному Тиберию, но тщетно пыталась совратить его. Легко себе вообразить, что эта молодая, известная, красивая и похотливая дочь императора думала о человеке, который осмелился предпочесть ей дочь какого-то ростовщика. Тем не менее, поначалу его брак с Юлией казался вполне счастливым.

Вскоре у них родился сын, умерший в младенчестве. Вероятно, после этого семейная жизнь очень быстро совершенно расстроилась. Юлия открыто ненавидела мужа и все меньше и меньше заботилась о своей репутации и своем положении. Она полностью отдалась удовольствиям в соответствии со своими истинными склонностями. Вскоре Тиберий обо всем узнал и навсегда покинул жену (Светоний. Тиберий, 7). Он даже удалился в добровольное изгнание. Его отправляли на подавление восстания в Армении – очевидно, к великой радости Юлии и ради возвышения его основных соперников, мальчиков-принцев Гая и Луция. Но Тиберий разгадал интригу; он внезапно объявил, что из-за болезни не сможет выполнить приказ императора, и попросил отпуск, чтобы пожить на отдаленном острове, где сможет спокойно заниматься. Очевидно, однако, что основная причина для отъезда Тиберия на Родос заключалась в его желании расстаться с неверной и враждебной женой. Даже Тацит, смертельный враг Тиберия, справедливо говорит о его несчастливом браке («Анналы», vi, 51): «Но в особенно трудном положении он оказался после заключения брака с Юлией, распутство которой был вынужден или терпеть, или бежать от него». Август не понял истинную причину добровольного изгнания своего пасынка и воспринял его как личное оскорбление (Плиний. Естественная история, vii, 45 [46]). Тиберий надолго лишился его расположения.

Светоний так повествует о решении Тиберия («Тиберий», 10): «В расцвете лет и сил он неожиданно решил отойти от дел и удалиться как можно дальше. Быть может, его толкнуло на это отвращение к жене, которую он не мог ни обвинить, ни отвергнуть, но не мог и больше терпеть; быть может, желание не возбуждать неприязни в Риме своей неотлучностью и удалением укрепить, а то и увеличить свое влияние к тому времени, когда государству могли бы понадобиться его услуги… Он просил отпустить его, ссылаясь лишь на усталость от государственных дел и на необходимость отдохновения от трудов. Ни просьбы матери, умолявшей его остаться, ни жалобы отчима в Сенате на то, что он его покидает, не поколебали его; а встретив еще более решительное сопротивление, он на четыре дня отказался от пищи. Добившись наконец позволения уехать, он тотчас отправился в Остию, оставив в Риме жену и сына, не сказав ни слова никому из провожавших и лишь с немногими поцеловавшись на прощание». Далее Светоний рассказывает, что он тихо жил на Родосе как частное лицо. В сущности, он был глубоко уязвлен и, будучи гордым римлянином, старался забыть о своем чудовищном разочаровании.

После отъезда Тиберия Юлия пустилась во все тяжкие. По словам Макробия, в 38-летнем возрасте «она думала, что если бы вела себя рассудительно, то уже превратилась бы в старуху». Кроме того, ей по-прежнему приходилось играть роль гордой дочери императора – и в этом она напоминала отца, от которого унаследовала столько черт, ставших для нее гибельными. Макробий рассказывает, что однажды пожилой знатный человек упрекнул Юлию в чрезмерной роскоши ее стола и дома, приведя в пример умеренность ее отца; она гордо ответила: «Пусть мой отец иногда забывает, что он император, но я должна помнить, что я – дочь императора». Тот же автор подчеркивает ее «мягкий и гуманный характер и ее широкие взгляды на нравственность, благодаря которым она завоевывала расположение всюду, где не было известно о ее похотливости». Штар весьма справедливо говорит (Указ. соч.): «Таково было римское общество эпохи Августа, и таким оно предстает перед нами в своем изысканном цветке, принцессе Юлии, – сочетанием противоположных элементов: тончайшая культура и грубейший материализм, чарующая физическая красота и разнузданная чувственность, блестящая эстетическая утонченность и циничная аморальность».

Все древние источники сходятся в описании поведения Юлии после отъезда мужа, но авторы по-разному расставляют акценты. Веллей Патеркул (ii, 100) говорит: «Его дочь Юлия, полностью пренебрегая таким отцом и таким мужем, не упустила ничего из того, что может совершить или с позором претерпеть женщина, и из-за разнузданности и распутства стала измерять величие своего положения возможностью совершать проступки, считая разрешенным все, что угодно». Сенека судит еще строже («О благодеяниях», vi, 32): «Август… обнаружил, как целыми толпами допускались любовники, как во время ночных похождений блуждали по всему городу, как во время ежедневных сборищ при Марсиевой статуе его дочери, после того как она, превратившись из прелюбодейцы в публичную женщину, с неизвестными любовниками нарушала законы всякого приличия, нравилось избирать местом для своих позорных действий тот самый форум и кафедру, с которой отец ее объявлял законы о прелюбодеяниях». Его рассказ, восходящий, вероятно, к подлинному указу Августа, настолько чудовищен, что может показаться преувеличением, если бы его не подтверждал Плиний («Естественная история», xxi, 3 [6]), который пишет: «Единственный в Риме пример такой порочности подает дочь Августа, которая во время своих ночных кутежей не раз возлагала венец на статую Марсия, – об этом упоминается в негодующем письме ее божественного отца».

Сперва Август закрывал глаза на все предупреждения о чрезмерной распущенности его дочери. Кассий Дион говорит (55, 10): «Высокопоставленные люди знают все, кроме своих личных дел; любые их поступки не остаются в тайне от их родных, но что делают сами родные, им неизвестно. Когда Август узнал о том, что происходит, его охватил такой гнев, что он, не убоявшись вынести сор из избы, поведал обо всем Сенату». Светоний пишет («Август», 65): «Смерть близких была ему не так тяжела, как их позор. Участь Гая и Луция не надломила его; но о дочери он доложил в Сенате лишь заочно, в послании, зачитанном квестором, и после этого долго, терзаясь стыдом, сторонился людей и подумывал даже, не казнить ли ее. По крайней мере, когда около этого времени повесилась одна из ее сообщниц, вольноотпущенница Феба, он сказал, что лучше бы ему быть отцом Фебы». То, что сама Юлия не избрала такого способа спасения от позора, говорит не в пользу ее гордости.

Она была сослана на крохотный островок Пандатерия – пустынный утес в шести милях от побережья Кампаньи (в наше время он называется Вандотина и входит в группу Понцианских островов). Ее матери Скрибонии было дозволено разделить с дочерью ужасное наказание. Юлию стерегли как опасную преступницу. Такие меры предосторожности, очевидно, были приняты из-за того, что многие из ее друзей были одновременно сосланы по обвинению в заговоре против императора. Среди них был и сын триумвира Антония, молодой человек, к которому император благоволил и даже ввел его в число своих близких.

Очевидно, все это дело затронуло широкие круги общества; Кассий Дион (55, 10) говорит: «Хотя вследствие этого дела многие женщины были обвинены в аналогичных проступках, Август не позволил их всех наказывать; он ограничил срок действия закона таким образом, чтобы можно было оставить без рассмотрения прегрешения, случившиеся до того, как он пришел к власти». Согласно особому приказу, ни один мужчина – даже раб – не имел права приближаться к сосланной Юлии без специального разрешения императора. Кроме того, ей было запрещено употребление вина и другие простые радости.

Поведение преданного ею Тиберия, неподдельно трогательное, служит достаточным опровержением постыдным измышлениям мстительного Тацита. Светоний («Тиберий», 11) сообщает, что Тиберий неоднократно писал Августу, умоляя отца Юлии о снисхождении, одновременно позволив ей оставить все подарки, которые она получила от него. Но Август был неумолим. Он заявил: «Скорее огонь породнится с водой, чем она вернется в Рим» (Кассий Дион, 55, 13). Единственная уступка, на которую он пошел через пять лет, – избрал для Юлии более приятное место ссылки: ей было разрешено перебраться со своего безотрадного островка в небольшую крепость Регий (Реджо) напротив Сицилии. Но и там ее стерегли не менее строго. Ее мать не покинула свою дочь в несчастье; она собственноручно закрыла глаза Юлии, когда та, наконец, обрела избавление от горестного существования после того, как Тиберий ужесточил условия ее содержания; ее дух был сломлен, и она скончалась, когда ей было чуть больше 51 года. Процитируем знаменитое суждение Тацита (неизменно сурового критика) о проступках Юлии и ее дочери («Анналы», iii, 24): «Присвоив этому столь обычному между мужчинами и женщинами проступку грозные наименования святотатства и оскорбления величия, он [Август] отступал от снисходительности предков и своих собственных законов».

(Может быть, Тацита оскорбляло неуважение императора к старой знати при рассмотрении подобных случаев? Не исключено.)

Постыдное поведение Юлии, родной дочери Августа, было тяжелейшим ударом по предпринятым им реформам нравственности.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.