7. Пасха и Исход в сочинениях Оригена и мидрашах

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

7. Пасха и Исход в сочинениях Оригена и мидрашах

Рвение, с которым Юстин убеждал своего собеседника, делает его сочинение скорее яростной полемикой, чем подлинным диалогом. Дух конфронтации окутывает слова Писания, нанося им ущерб. Совершенно другая картина возникает при анализе сочинений Оригена, которые являются предметом рассмотрения в данной главе.

Всю свою жизнь Ориген посвятил открытию сокровищ Библии. Один его исследователь утверждает, что «Ориген был первым из Отцов церкви, который полностью предался изучению Библии»[118]. Даже его враги внутри церкви, число которых стало быстро расти с IV в., признавали его энциклопедическое знание Писания и уникальные способности интерпретатора. Помимо желания найти в Писании духовные и даже мистические смыслы, Ориген также обращал внимание на детали и интересовался различными переводами библейского текста. Этот интерес нашел свое отражение в его знаменитом сочинении «Гексапла», состоящем из шести параллельных столбцов с текстами Библии на иврите и греческом языках[119]. Этот труд показывает усердие Оригена и его увлеченность Библией. Стремление понять ее привело его также к полемике с евреями, и он часто цитирует их комментарии как иудейские учения в истинно научном духе и без всяких полемических обертонов[120].

Ориген родился в Александрии около 185 г. в христианской семье. Родители дали ему классическое и богословское образование. Его отец умер как мученик во время гонений в правление династии Северов, а сам Ориген погиб, очевидно, в результате гонений императора Деция, начавшихся в 250 г. С 234 г. до самой смерти он жил в Кесарии, где продолжал свои занятия, проповедовал и написал множество книг[121]. Период жизни Оригена в Александрии также был чрезвычайно плодотворным: среди других сочинений он написал комментарии на Библию и Новый Завет.

Предметом нашего рассмотрения являются его гомилии, которые были написаны, согласно точке зрения Пьера Нотена, в Кесарии после 239 или 240 г.[122]. Наша задача — охарактеризовать содержание и стиль проповедей Оригена на темы Исхода и праздника Песах, сравнить их с соответствующими талмудическими текстами и таким образом получить возможность по–новому оценить раввинистический мидраш.

Ниже приводится структура гомилий Оригена на книгу Исход, которые включают в себя тринадцать проповедей, имеющих своим предметом следующие темы и разделы:

1. Пребывание Израиля в Египте 1:1—1:16

2. О повивальных бабках и рождении Моисея 1:15–2:10

3. О косноязычии 4:10—5:24

4. О десяти казнях 7:10—9:23

5. Об исходе сынов Израилевых 12:37—14:30

6. О песни Моисея и Мариам 15:1–15:19

7. О горькой воде в Мерре 15:23–16:14

8. О даровании Десяти Заповедей 20:2—20:6

9. О скинии 25:40

10. О выкидыше беременной 21:22–1:25

11. О жажде в Рефидиме, о войне с Амаликом и о совете Иофора 17:3,17:9, 18:21–22

12.О просиявшем лице Моисея и покрывале 34:30 13.0 приношениях для святилища 35:4

Как мы видим, Ориген затронул основные темы книги Исход в их хронологическом порядке (за исключением десятой проповеди)[123]. Как правило, его проповеди открываются вступлением, переходят к основной теме и завершаются доксологией, т. е. формульным изложением принципов веры. В проповедях Оригена практически неизменна их заключительная фраза «Которому слава (doxa) и держава (kratos) во веки веков. Аминь», взятая из Первого послания апостола Петра (4:11). За проповедью следовала молитва и иногда «мирное целование». Во время проповеди община сидела перед епископом, сам он сидел на возвышении, а другие священники располагались перед ними полукругом[124].

Более детальный анализ пятой проповеди поможет понять общие цели, которые преследовались Оригеном в его гомилиях, а также оценить в какой–то мере их красоту. Как мы видели, подобно всем опытным риторам того времени, Ориген начинает с краткого вступления. Во вступлении к пятой проповеди он излагает методику, на основании которой, с его точки зрения, следует толковать Писание[125]:

Апостол Павел, «наставник язычников в вере и истине» (1Тим. 2:7), учил церковь, которую он собрал из язычников, как должно толковать книги Закона… Он приводит некоторые примеры толкования, чтобы мы также могли заметить подобное в других местах и не думали, что стали учениками через подражание тексту и книгам иудеев. Следовательно, он желает отличать учеников Христа от учеников Синагоги по тому, как они понимают Закон. Иудеи, не понимая его, отвергли Христа. Мы, понимая Закон духовно, показываем, что он был справедливо дан для наставления церкви. Иудеи, следовательно, понимают только то, что «сыны Израилевы отправились» из Египта и их первый путь был «из Раамсеса», и они отправились оттуда и пришли «в Сокхоф»… Затем они понимают, что «облако шло перед ними», а «скала», из которой они пили воду, следовала за ними, далее они перешли Чермное море и вошли в пустыню Синай. Посмотрим, однако, какое толкование дал нам апостол Павел по поводу этих событий. Обращаясь к коринфянам, он говорит в одном месте: «Не хочу оставить вас, братия, в неведении, что отцы наши все были под облаком, и все прошли сквозь море; и все крестились в Моисея в облаке и в море; и все ели одну и ту же духовную пищу; и все пили одно и то же духовное питие, ибо пили из духовного последующего камня; камень же был Христос» (1Кор. 10:1–4). Вы видите, насколько отличается учение Павла от буквального смысла? То, что иудеи считали переходом через море, Павел называет крещением; то, что они считали облаком, Павел называет Святым Духом… Что же тогда делать нам, получившим такие наставления касательно толкования от Павла, учителя церкви? Не будет ли верно применять это правило, данное нам, подобным образом и к другим местам? Или, как желают некоторые, должны мы опять вернуться к «иудейским басням» (Тит. 1:4), забыв то, чему учил великий апостол? Мне кажется, что если я отличаюсь от Павла в этих вопросах, то я помогаю врагам Христа.

Это характерное описание борьбы вообще: ты с нами или против нас? Путь апостола Павла в его духовном толковании Библии — путь истины, в то время как евреи, согласно Оригену, заблуждаются в двух моментах: в своем исключительно буквальном понимании и в толкованиях, которые уже апостол Павел называл иудейскими баснями (или, по–гречески, мифами). В середине своей проповеди Ориген говорит, что между иудейскими баснями и буквальным, упрощенным чтением Писания находится путь истины, а именно духовное толкование, которое соединяет Тору с Евангелием[126]: «Посмотрим, затем, до какого предела Евангелие согласуется с Законом… Разве не видит ясно даже слепой, что один и тот же Дух написал Закон и Евангелия?» Ближе к концу проповеди Ориген опять говорит членам общины, что египтяне, знатоки мирских и духовных пороков, все еще зовут сынов Израилевых предаться им, но те, кто вошел в море и очистился от греха, будут петь новую песнь.

Это то, что касается внешней формы проповеди, которая дает нам первое представление о подходе Оригена к толкованию. Сам Ориген установил в своем подходе к Писанию два принципа. Первый заключается в том, что значение письменного текста должно быть достойным (axiori) и подобающим Богу, давшему его, и непременно полезным (ophelein) для верующего, а второй — в том, что в Писании нет ничего бессмысленного и каждая деталь имеет значение[127]. Ориген также говорил о трех уровнях комментирования. Первый — это «буквальный уровень», «историческое» значение, базовый слой, который также важен. Второй — это уровень, предназначенный для преподания морального урока. Последний, высший уровень открывает мистические истины. Ориген не видит коренных различий между вторым и третьим уровнями, он также не пытается дать исчерпывающий комментарий на всех трех уровнях к каждому из обсуждаемых им мест в Писании[128]. Рассмотрим теперь, как применяется метод Оригена в его пятой проповеди на Книгу Исход.

Приступая к комментированию того места Библии, где рассказывается о странствиях сынов Израилевых в пустыне, Ориген сначала объясняет своим слушателям названия каждого места, упомянутого в том стихе, который он намерен истолковать, исходя при этом из его еврейской этимологии[129]. В своей гомилии на стихи «И отправились сыны Израилевы из Раамсеса в Сокхоф» … «И двинулись они из Сокхофа и расположились станом в Ефаме» (Исх. 12:37; 13:20) он говорит[130]:

Если кто–нибудь намеревается покинуть Египет, если кто–нибудь желает отринуть темные дела этого мира и тьму прегрешений, он должен прежде всего отправиться «из Раамсеса». Раамсес означает «трепыхание моли»[131]. Так покиньте Раамсес, если хотите прибыть туда, где Господь будет вашим Вождем и возглавит вас «в столпе облачном», и «скала» будет следовать за вами… Не храните сокровища там, «где моль истребляет и воры подкапывают и крадут» (Мф. 6:20).

Что касается содержания, то этот отрывок представляет собой типичный ход Оригена–проповедника. Желая «возвысить души»[132] своих слушателей, он призывает их отказаться от собирания материальных богатств, оставить позади суету всего преходящего. Это первый шаг в их собственном исходе из Египта, подготовка к духовной жизни, которая после перехода через пустыню приведет их к новой песне.

Что касается стилистических и литературных особенностей этой проповеди, то они не менее важны. Изящный переход от имевшего место в отдаленном прошлом происходит прямо в начале, когда Ориген проводит связь между понятием Исхода и другим исходом — «если кто–нибудь желает оставить темные дела этого мира», — намекая на то, что первый исход становится примером для второго. Отметим, что затем Ориген переходит ко второму лицу и прямо обращается к своей аудитории. Он очень умело вводит в проповедь образы облака и скалы из толкования апостола Павла, которые до этого развивались им в предисловии к проповеди. Чтобы поддержать свою интерпретацию, Ориген также прибегает к аналогии: египетская моль — та самая, о которой говорит Иисус в Евангелии от Матфея. В заключение ему необходима лишь одна фраза, чтобы подчеркнуть связь между Писанием и Евангелием[133].

«Это то, что Господь ясно говорит в Евангелиях: "Если хочешь быть совершенным, пойди, продай имение твое и раздай нищим; и будешь иметь сокровище на небесах; и приходи и следуй за Мною" (Мф. 19:21). Следовательно, это и означает отправиться "из Раамсеса" и последовать за Христом. Посмотрим, однако, каковы могут быть страны, в которые идут "из Раамсеса"».

Человек, привычный к еврейским мидрашам, возможно, увидит в этих двух последних цитатах, благодаря их длине и уровню литературной разработанности, цельное толкование. Но проповедь, сохранившаяся полностью, почти в десять раз длиннее, чем эти два отрывка, вместе взятые. Поэтому неудивительно, что Ориген по разным поводам жалуется на невнимательность публики: «Некоторые даже не ждут терпеливо, пока тексты читаются в церкви. Другие даже не знают, читаются ли они, но заняты светской болтовней в дальних углах дома Божия»[134].

Хотя для Оригена важно внимание аудитории, все же он не боится перейти в конце проповеди к совершенно новой теме – древнему преданию о разделении Чермного моря. Эта легенда, также обнаруживаемая в мидрашах, повествует о том, что Святой, Благословен Он, «разделил Чермное море» (Пс. 135:13) и дал отдельное русло каждому колену[135]. Интересна причина, по которой Ориген делает это добавление[136]: «Я подумал, что прилежному ученику не следует молчать о том, что увидели древние в Божественных Писаниях». Проповедь на Исход из Египта, около десяти страниц длиной, заканчивается следующим образом:

Ибо тот, кто не совершает «дела тьмы» (Рим. 13:12), губит египтян; тот, кто живет не плотски, но духовно, губит египтян; тот, кто выбрасывает из своего сердца все отвратительные и нечистые помыслы и не принимает их вовсе, губит египтян… Следовательно, таким образом мы можем «видеть» даже сегодня «египтян мертвыми на берегу моря»… Мы можем видеть самого фараона утонувшим, если будем жить такой верой, что «Бог сокрушит сатану под ногами нашими вскоре» (Рим. 16:20) Иисусом Христом Господом нашим, «Которому слава и держава во веки. Аминь».

Заметный риторический настрой последней части контрастирует с более академичным и назидательным тоном, который мы наблюдали до этого. Исследователи творчества Оригена утверждают, что он использовал относительно простой риторический стиль и, в отличие от некоторых своих последователей, не питал пристрастия к ухищрениям, известным ему благодаря полученному классическому образованию[137]. В конце проповеди Ориген взволнованно обращается к слушателям (или читателям), трижды упоминая смерть египтян и включая молитву о смерти сатаны, добавляющую драматизма заключительной доксологической формуле.

В качестве предварительного заключения следует отметить тот факт, что проповедь Оригена написана в виде аллегорического толкования[138], имеющего своей целью наведение моста между текстом и слушателями. Ориген не испытывает необходимости объяснять текст последовательно, но останавливается на тех деталях повествования и тех толкованиях, которые нужны для придания яркости и глубины моральным и духовным моментам его наставления. Вся проповедь пронизана ощущением движения вперед, которое сообщает ей описание библейского Исхода. Ориген знает, как достичь этого ощущения динамики и подъема, даже когда рассматриваемая тема не вполне подходит для его цели[139]. Несколько раз он прямо обращается к своим слушателям (и читателям) с пламенным призывом следовать в своем поведении морали, содержащейся в проповеди. Широкая публика, вероятно, находила эту проповедь слишком длинной и строгой, чем объясняются жалобы Оригена на то, что члены его общины старались избегать посещения его проповедей. Мне кажется, что это подлинная проповедь, которая в такой форме была обращена к аудитории в Кесарии и записана на месте стенографами, находившимися при проповеднике специально для этой цели[140]. Ориген мог подправить или изменить ее, но в целом это сочинение представляется в гораздо большей степени устной проповедью, чем литературным произведением. Говоря дальше о мидрашах, мы должны будем помнить, что относительно новая техника стенографии не была доступна раввинам хотя бы потому, что они произносили большую часть своих проповедей в дни, когда писать было запрещено (субботы и праздники). Следует также отметить, что в мидрашах, в отличие от проповедей Оригена, практически отсутствуют прямые обращения к аудитории.

Две другие проповеди, шестая и седьмая, посвящены песни у моря и водам Мерры и, таким образом, дополняют описание Исхода. Седьмая проповедь — наиболее резкая в своей открытой полемичности и вызове по отношению к евреям. Одной из причин этого является, конечно, необходимость истолковать центральный стих: «Там Бог дал народу устав и закон» (Исх. 15:25). Уже во вступлении Ориген задается вопросом: «Неужели не было другого места, более достойного, более подходящего, более плодоносного, чем это место горечи[141]», чтобы Бог дал законы там? И тут же отвечает: конечно, было[142]. «Я думаю, что Закон, если понимать его буквально, достаточно горек, он и есть сама Мерра. Ибо что может быть столь горьким, как рана обрезания для восьмидневного ребенка, как страдание нежного младенчества от твердости железа?»

Затем Ориген, следуя библейскому повествованию, сообщает нам о том, что дерево, брошенное в воду, сделало ее сладкой. Для него это дерево не что иное, как «древо жизни», тайна креста. Так как евреи не верят в эту тайну, они «и сейчас пребывают в Мер–ре»[143]. Затем проповедь переходит к рассказу о манне, и Ориген утверждает, что ключом к пониманию этой истории является тот факт, что описываемое событие происходит в «пятнадцатый день второго месяца» — на вторую Пасху. Как мы знаем, Библия (Чис. 9:9—11) устанавливает вторую Пасху для тех, кто окажется «нечист от прикосновения к мертвому телу или будет в дальней дороге» и не сможет отпраздновать Пасху вовремя. Ориген подчеркивает, что такие люди на самом деле снискали благо, так как вдобавок к празднику Пасхи они получили благословение манной. Кто празднует вторую Пасху, если не христиане, которые осквернились вследствие прикосновения к мертвому телу, потому что они были идолопоклонниками? Более того, манна начала падать в воскресенье, день Господа. Израилю было велено собирать манну в течение шести дней и затем соблюдать субботу! Согласно Оригену, это ясно указывает на то, что благословлены только воскресенья, а не субботы евреев.

Трудно удержаться от вывода, что Ориген объявляет широкомасштабную войну своим еврейским оппонентам. Его доводы не выглядят академичными, и кажется, что весь пыл направлен на то, чтобы сокрушить противника с помощью неопровержимых доказательств[144]. Как мы уже упоминали в главе 1, Ориген написал целый трактат о пасхальной жертве, основанной на правильном толковании еврейского слова песах, где говорится о том, что евреи смеялись над христианами, опиравшимися в своих спорах с ними на ошибочное понимание этого слова[145]. Все это создает впечатление резкой, ожесточенной полемики.

Я попытался показать, каким образом Ориген открывает новую главу в противоборстве христиан и евреев. Христианин, соединяющий навыки к толкованию с пламенной верой, изъясняет Писание с искусством, которое, должно быть, производило сильное впечатление и на его противников. Теперь обратимся к комментаторскому мастерству евреев, оппонировавших Оригену.

Основные компоненты гомилетического сочинения — комментарий, игра слов и проникновение в глубь текста — совпадают в обеих религиозных традициях. Так, например, в Мехильта де рабби Ишмаэль мы обнаруживаем комментарий к рассказу о Мер–ре, почти идентичный толкованию Оригена[146]: «Рабби Шимон б. Йохай говорит: Он научил его сказать слово из Торы, ибо сказано "научил его (вайореху)"… Толкователи неясных мест (доршей решумот) сказали: Он научил его сказать слова из Торы, которые уподобляются дереву, как сказано: "Она — древо жизни для тех, которые приобретают ее"» (Притч. 3:18)[147]. Предметом нашего рассмотрения являются не основные составляющие элементы, но их общее расположение и то, как они используются в талмудическом методе. Сначала рассмотрим различия между сочинением Оригена и еврейским мидрашем. Прежде всего, сочинение, которое несет на себе отпечаток индивидуальности автора, отличается от антологии. Ориген тоже черпает из других источников, но при этом он не составляет компиляцию из сочинений разных авторов, лишенную индивидуальности; вместо этого он включает их в свои собственные толкования. Даже если составитель антологии выбирает только те толкования, которые сочетаются с его собственным подходом, и выстраивает их в соответствии со своими идеями, такое произведение все же будет отличаться от сочинения одного автора. Например, наиболее тщательно составленная из всех мидрашистских антологий — Ваикра Рабба — ни в коей мере не обладает тем внутренним драматическим движением, каким наполнено сочинение Оригена. Отсутствуют по меньшей мере два стилистических элемента, используемых Оригеном: прямое обращение к аудитории и связующие нити между различными комментариями. Это происходит вовсе не от недостатка мастерства; скорее это указывает на то, что литературные цели мидраша отличались от целей Оригена. Должное внимание следует уделить тому факту, что антологии мидрашей, которые обычно рассматриваются в качестве гомилетического мидраша по преимуществу, отличаются отсутствием классического типа риторики.

Что мы знаем о риторике в талмудический период? Сохранились ли какие–нибудь речи или подлинные проповеди, которые могли бы служить основой при сопоставлении с материалом мидрашей? В XIX в., с появлением научной школы Wissenschaft des Judentums («Наука о еврействе»), в важной работе Леопольда Цунца «Die gottesdienstlichen Vortrage der Juden historisch entwickelt» («Богослужебные речи евреев в историческом развитии»)[148] литература Мидраша была концептуализирована как производное публичной проповеди и речи на религиозную тему. В XX в. Йосеф Хайнеманн расширил этот подход в своих работах, посвященных публичной проповеди[149]. В последнее время многие исследователи отказываются от данного подхода и избирают иной, предложенный Ицхаком Хайнеманном в его классическом труде «Дархей га–Аггада». Эта научная тенденция находит свое выражение в двух направлениях: первое воспринимает мидраш в качестве прежде всего экзегезы Писания[150], а второе делает акцент на тщательной литературной редакции творчества толкователей в рамках отдельных литературных произведений[151]. В самом деле, представляется, что сравнение с Оригеном говорит в пользу мнения современных исследователей, которые сводят до минимума значение живой проповеди. Однако по–прежнему без ответа остается вопрос: что мы знаем о проповедях и риторике в талмудический период?[152]

Обсуждая эту тему, Ш. Либерман, основывающий свой взгляд на одном из текстов в Ваикра Рабба, пишет: «Комментарии на библейские стихи менялись по стилю и содержанию в зависимости от того, какая аудитория была перед проповедником… Подход проповедника к двум разным аудиториям говорит сам за себя»[153].

Либерман, проницательно проанализировав те библейские цитаты, которые рабби Меир использует в своем толковании (Иерусалимский Талмуд, Хагига 2:1 и параллельные версии)[154], приходит к выводу, что действие происходило в определенную субботу, когда эти библейские отрывки читались публично. Однако эти два примера содержатся в сочинениях амораев, и в плане риторики они никоим образом не отличаются от других толкований, содержащихся в антологиях мидрашей, не важно, ранних или поздних.

Таким образом, у нас почти нет «живых» проповедей, которые датируются периодом таннаев и включены в антологию таннаических сочинений. Ниже приводится редкий пример «таннаической» проповеди, записанной, по–видимому, на слух, хотя и дошедшей до нас в составе относительно позднего мидраша. Это рассказ об учениках рабби Акивы, которые собрались в Уше после восстания Бар Кохбы и в конце встречи произнесли проповеди в честь своих хозяев. Вот последняя из этих проповедей (Шир гаШирим Рабба 2)[155]:

Рабби Элиезер бен Яаков вышел вперед и истолковал следующий стих: «И сказал Моисей и священники левиты всему Израилю, говоря: внимай и слушай, Израиль: в день сей ты сделался народом» (Второзаконие 27:9). Разве это было в тот день, когда они получили Тору? Разве они уже не получили Тору за сорок лет до этого? Как тогда возможно сказать «в сей день»? Это учит вас, однако, что, поскольку Моисей научил их Торе и они приняли ее радостно, им зачлось это, как если бы они приняли ее в тот день на горе Синай. Поэтому говорится: «В день сей ты сделался народом Господа Бога твоего». Насколько более это относится к вам, наши братья, сыны Уши, кто принял так радостно наших учителей!

Финал отличает этот отрывок от знакомой структуры традиционных толкований. В середине находятся известные элементы — вопросы, комментарии на различные нюансы стиха и мораль в стиле «это учит вас» — все традиционные признаки мидраша. Очевидно, что подлинным новшеством является прямое обращение к конкретной аудитории: «к вам, наши братья, сыны Уши». Кажется очевидным, что проповедник, начинающий кампанию по сбору средств или пытающийся утешить скорбящих, включит в свою проповедь слова похвалы или утешения для местных жителей, как в проповеди, адресованной людям из Уши.

Еще один классический пример риторики в таннаической антологии появляется в знаменитой ужасной истории об убийстве в Храме, хотя поучительный момент, свойственный мидрашу, не самая заметная ее черта. Мы читаем в Тосефте, Киппурим 1:12:

Было так: два священника, равных по чину, бежали вверх по храмовой лестнице, и один оттолкнул другого на расстояние около четырех локтей; тот выхватил нож и поразил его в сердце. Рабби Цадок пришел, встал на ступенях и сказал: «Послушайте меня, братья, Дом Израилев. Писание говорит: "Если на земле …найден будет убитый (Втор. 21:1—9), тогда ваши старейшины и ваши судьи должны будут выйти и измерить расстояние. Давайте пойдем и измерим, кому следует нам принести телицу — святилищу или двору". И все возопили…»

Прямое обращение к аудитории — «Послушайте меня, братья, Дом Израилев» вызывает желаемую эмоциональную реакцию в конце повествования. Обратим внимание на повторяющееся использование выражения «наши братья», стандартной формы обращения в речах (здесь и ранее) и в письмах[156]. Интересно, что эта формула неупотребительна в мидрашах.

Вероятно, многие толкования библейских стихов возникли в гомилетико–риторическом контексте. Однако из–за того, что они приобрели свой окончательный вид лишь в текстах мидрашей, они потеряли свою живость и непосредственность прямого обращения к аудитории, восприняв единую модель, общую для всех мидрашей. Я не утверждаю, что различие между Оригеном и еврейскими мудрецами есть различие между греческой риторикой и мидрашем. Напротив, представляется, что мудрецы Талмуда, как и Ориген, придерживались одного стиля, когда проповедовали публично, и другого, когда писали библейские комментарии. Однако их устные тексты — живая проповедь — не сохранились в мидраше, и до нас дошел только типичный для мидрашей экзегетический каркас. Следы устной проповеди соседствуют в антологиях мидрашей с собственно толкованиями и комментариями, составлявшимися в раввинских академиях, где мудрецы толковали Писание своим ученикам.

Представляется интересным и важным тот факт, что следы живой риторики или ее имитации в большей степени обнаруживаются в галахической литературе. Галахический мидраш, например, предваряет альтернативные комментарии такими формулировками, как: «вы говорите так», или «пожалуй, так», или «вы делаете поспешное заявление», которые придавали мидрашу живость и диалогизм[157]. В этом контексте обратим внимание на откровенный и живой обмен мнениями между рабби Элиезером, рабби Йегошуа и рабби Акивой в Мишне (Песахим 6:2), в том числе и на то, как рабби Элиезер выражает удивление своему другу рабби Йегошуа: «Что это ты, Йегошуа! Как может добровольное действие служить доказательством по отношению к обязательному!» и своему ученику рабби Акиве: «Акива, не хочешь же ты отвергнуть то, что написано в Торе!» Действительно, галаха содержит гораздо больше следов живого устного творчества, чем аггадические мидраши[158].

Свидетельства о публичных проповедях или, что более верно, истории о них, героем которых иногда выступает таннай, появляются в литературе эпохи амораев. Помимо рассказа, содержащегося в Иерусалимском Талмуде, о проповеди рабби Меира в Тивериадском Доме Учения в субботу, о котором ранее уже упоминалось, в трактате Сота содержится другой рассказ о том же рабби, повествующий о том, как он имел обыкновение проповедовать в Хамате, рядом с Тивериадой (Тверией), в пятницу вечером. Однажды, когда его проповедь затянулась, одна женщина, «слушавшая его голос», осталась и вернулась домой после того, как выгорели и потухли свечи, к раздраженному мужу, который ждал ее в темноте[159]. В Берешит Рабба и в параллельной версии этой истории в Песикта де–Рав Кагана[160] рассказывается о том, как три ученика рабби Шимона б. Иохая «попросили разрешения» оставить своего учителя, истолковав на прощание несколько библейских стихов (таков был обычай в подобных случаях). От первого поколения амораев дошел прелестный рассказ о людях, бегущих послушать проповедь рабби Йоханана, и о престарелом рабби Ханине[161]: рабби Ханина, нашедший кров и приют у рабби Хии б. Абба в Сепфорисе, увидел, что все люди бегут. Он (рабби Ханина) сказал ему: «Почему они бегут?» Сказал он (рабби Хия): «Рабби Йоханан дает урок в Доме Учения рабби Бенайи, и все люди бегут послушать его». Сказал он (рабби Ханина): «Благословен Милосердый, Который показывает мне плоды моих трудов, пока я еще жив. Я научил его всей аггаде, за исключением Притчей и Екклесиаста». У Иеронима (IV в.) мы тоже находим описание евреев, бегущих толпой послушать проповедь, причем автор считает их энтузиазм чрезмерным[162]. Рассказ в Иерусалимском Талмуде косвенным образом свидетельствует о том, что существовали два уровня обучения толкованию Писания — «частные уроки», которые рабби Ханина давал своему ученику рабби Йоханану, и публичные проповеди, являвшиеся более распространенной формой.

Однако, несмотря на наличие этих нескольких примеров, таннаическая литература содержит немного свидетельств живой проповеди того времени. Вероятно, наиболее яркий пример, заслуживающий особого внимания, обнаруживается в Тосефта Сота 7:9[163]:

«Рабби Йоханан бен Брока и рабби Элиезер Хисма вышли из Явне в Лод и приветствовали рабби Йегошуа в Пикиине. Сказал рабби Йегошуа им: "Что нового было в Доме Учения сегодня?" Сказали они: "Мы твои ученики и пьем от твоих вод". Сказал он: "Это невозможно, чтобы ничего нового не было сказано в школе. Чья была Суббота?" Сказали они: "Это была Суббота рабби Элазара бен Азарьи". Сказал он: "И о чем была аггада?" Сказали они: "Собери народ, мужей, и жен, и детей" (Втор. 31:12). Сказал он: "И как он толковал это?" Сказали они: "Рабби, вот как он толковал: "Мужчины пришли, чтобы изучать, и женщины пришли, чтобы слушать, почему же пришли дети? Чтобы обеспечить награду тем, кто привел их". И он также толковал: "Господу сказал ты ныне" (Втор. 26:17—18), и он также толковал: "Слова мудрых — как стрекала" (Еккл. 12:11). Может ли кто–нибудь сказать сам себе в мыслях, что так как дом Шаммая объявляет это нечистым, а дом Гиллеля объявляет это чистым, такой–то запрещает, а такой–то разрешает, то почему должен я продолжать изучать Тору? В Писании говорится: "сии суть слова" (Втор. 1:1): все эти слова были даны одним Пастырем, один Бог создал их, один Промыслитель дал их, Господь всех дел, Благословен Он, произнес их. Поэтому и вы сотворите палаты многие в вашем сердце и поместите в них слова дома Гиллеля и слова дома Шаммая, слова тех, кто объявляет это нечистым, и слова тех, кто объявляет это чистым". Он сказал им: "Не сиротливо то поколение, в котором есть рабби Элазар"».

Вслед за вводными формулами вежливости, когда студенты выказывают свою верность рабби Йегошуа, своему наставнику, и его учению, им задаются три вопроса относительно занятий в Явне: (1) «Чья была Суббота?»[164]; (2) «Какая была аггада?», то есть какие стихи толковались; (3) «И как он это толковал?», то есть каково было содержание урока?

Я не буду вдаваться в литературный анализ этого источника, а лишь укажу на заметное несоответствие между преподаванием в Явне и фактом отсутствия там рабби Йегошуа. Первое толкование делает акцент на том, что все люди — мужчины, женщины, дети — должны собраться вместе, а последняя указывает на то, что мы должны стать сведущими во всех методах толкования, так как все они «были даны одним Пастырем». Это возможно, только когда все собрались вместе. Ответ рабби Йегошуа — «не сиротливо то поколение» — представляется ироническим, как если бы он сказал, что для поколения хорошо иметь лидера, который собирает вместе мужчин, женщин и детей. Хотя слова рабби Йегошуа также могут восприниматься как похвала, такая интерпретация мне представляется менее убедительной. Возвращаясь к основному предмету нашего исследования, мы можем сказать, что нарративный характер проповеди, произнесенной в собрании мудрецов в Явне, возможно как раз в субботу, теперь очевиден. Эта проповедь заканчивается прямым обращением к слушателям: «и вы сотворите палаты многие в вашем сердце…», что, как мы видели, встречается исключительно редко.

Эта таннаическая традиция и другие, сходные с ней, заслуживают дальнейшего исследования. Путем сравнения с Оригеном мы попытались посмотреть на антологии мидрашей под новым углом зрения и пришли к заключению, что в своем настоящем виде они являются продуктом редакторской деятельности, направленной на то, чтобы сохранить комментарии и толкования Писания. Однако это не означает, что интерпретация Библии возникла и развивалась исключительно благодаря такой деятельности или только в этом социальном контексте. По крайней мере некоторые из толкований, которые включены в состав этих антологий мидрашей, были, несомненно, публичными проповедями, созданными в то время и для нужд того времени, и лишь ядро проповеди — комментарий на стих — сохранилось для последующих поколений. Необходимо разработать критерий оценки того, как появлялись эти различные части: в качестве ученого комментария на стих или в качестве публичной проповеди. В главе 9 предметом нашего рассмотрения станет комментарий Иеронима на книгу Екклесиаста, а целью — определить развитие и влияние труда, всецело посвященного толкованию Писания.