Утверждение «монопольки»

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Утверждение «монопольки»

Потребление спиртного росло постоянно. По данным статистики, на водку было «народом издержано в 1863 году более чем на 300 миллионов против 1862 года». Новые кабатчики, нередко сами вчерашние крестьяне, в погоне за прибылью очень быстро стали воспроизводить худшие традиции прежней откупной системы: обмер и обсчет «питухов», пересортицу, продажу в долг и под заклад имущества, добавление различных примесей.

С точки зрения экономической эффективности питейная реформа себя как будто оправдала; во всяком случае, казенные поступления за период существования акцизной системы росли, увеличившись более чем в два раза — с 126 700 тысяч рублей в 1865 году до 269 400 тысяч рублей к 1894 году, устойчиво составляя при этом около трети государственного бюджета{72}.

Один из заводчиков, пожелавший остаться неизвестным, цинично заявлял: «Много мы положили труда в это дело, нелегко удалось приучить к пьянству и разорить их, но в конце концов труды наши окупались с лихвой»{73}. Успехи такого рода были настолько очевидными, что почти сразу за объявлением свободы винокурения пришлось принимать сдерживавшие лихих предпринимателей и кабатчиков меры. Назовем только некоторые из них.

В 1864 году было запрещено торговать спиртным в молочных и фруктовых лавочках; в 1866 году — во время сырной (масленичной) и святой недели; сиделец в трактир или винную лавку назначался отныне только с одобрения сельского общества. Для простого хлебного вина в 1868 году была установлена обязательная крепость в 40°; запрещена торговля спиртным во время совершения литургии в церквах и в праздничные дни. В 1873 году был повышен патентный сбор на право открытия питейных заведений и введен запрет на открытие временных «выставок» на ярмарках и базарах. Кабатчики с 1874 года должны были получать разрешение сельских обществ на открытие кабаков; в 1876 году аналогичные права контроля над питейными заведениями получили городские думы. Семь раз повышались акцизные сборы (с 4 до 10 копеек за градус). Указом 1878 года были введены правила наклейки особых казенных бумажек-бандеролей на каждую выпущенную с водочного завода бутылку.

Однако все эти попытки уже никак не могли остановить поток питейной продукции. На них винокуры и кабатчики отвечали изобретением «разных отступлений, торговых обманов и безакцизных хищений». При попустительстве чиновников акцизного надзора хозяева обходили самые совершенные по тем временам «контрольные снаряды» — измерители и отпускали «летучие транспорты» с неучтенным спиртом. На винокуренных заводах служащим сверх оклада жалованья назначалась твердая такса за каждое безакцизное ведро спирта: управляющему и винокуру по 15 копеек, подвальному — 10 копеек, на контору и разных служащих мелкого ранга — 10 копеек. Да и «благодарное» население, вместо того чтобы, имея под рукой дешевое вино, пить его меньше, как того ожидали инициаторы реформы, стало потреблять спиртные напитки неумеренно, благо количество кабаков резко увеличилось.

В 80-е годы хозяева крупных заводов не хуже прежних откупщиков поделили страну на сферы влияния и контролировали на «своей» территории порядок торговли, качество и цену напитков. Виноторговцы устраивали съезды, где договаривались о ценах на вино. Они же скупали разрешительные свидетельства сельских обществ и закрепляли за собой монополию на продажу вина. Их агенты-кабатчики, в свою очередь, добивались от крестьян согласия на устройство очередного трактира или лавки за ведро-другое водки и обещание мужикам дешевого кредита. Так же действовали водочные «короли» в городах, располагая городские управления в свою пользу путем внесения крупных сумм «на благотворительные цели». Только царская семья воспользовалась своим привилегированным положением: в 1870-1873 годы специальными распоряжениями Александр II запретил открывать питейные заведения близ собственных имений и владений великих князей в Крыму и Центральной России.

В 1885 году появились новые «Правила о раздробительной продаже напитков», предписывавшие ликвидировать обычные распивочные и «забегаловки» и торговать спиртным лишь в заведениях трактирного типа с непременной подачей закусок и горячих блюд, а также в постоялых дворах и корчмах. С 1 января 1886 года предстояло закрыть свыше 80 тысяч питейных домов, «служивших наибольшим соблазном для населения и нередко делавшихся притоном разврата, порока и преступлений».

Вместо старого питейного дома были установлены два новых вида «выносных» заведений: ведерные и винные лавки, обложенные незначительным по сравнению с распивочными заведениями патентным сбором; с трактирных же заведений сбор был увеличен. Ведерные лавки, которые представляли собой нечто среднее между заведениями оптовой и розничной торговли, имели право разливать в посуду (стеклянную, глиняную, деревянную) водку, пиво, портер, мед и русские виноградные вина. Из них разлитые в посуду и опечатанные напитки отпускались в винные лавки, а также могли продаваться непосредственно потребителям. Винные же лавки могли торговать спиртными напитками только на вынос.

В новой редакции Устава о наказаниях, налагаемых мировыми судьями, принятой в 1885 году, указывалось, что состояние опьянения не является обстоятельством, уменьшающем вину или наказание. Устав запрещал торговлю вином после 10 часов вечера под угрозой штрафа в 50 рублей. Ограничение времени торговли, правда, не распространялось на трактирные заведения и постоялые дворы. Появление в публичном месте «в состоянии явного опьянения, угрожающем безопасности, спокойствию или благочинию», каралось штрафом от 10 до 50 рублей или арестом от трех дней до двух недель. Такие же меры наказания должны были применяться за участие «в сборищах для публичного распития крепких напитков на улицах и площадях, равно как во дворах и подворотных пространствах».

У городских властей и сельских обществ, подверженных соблазнам налоговых поступлений от кабаков, было отнято право разрешать кабацкую торговлю. Теперь этим ведали особые губернские и уездные «по питейным делам присутствия». Они могли ограничивать число мест продажи; закрывать заведения, нарушающие правила торговли, даже без судебного разбирательства; устранять от торговли лиц неблагонадежных. В селах одна винная лавка должна была приходиться не менее чем на 500 человек населения, закрываться по воскресеньям и праздникам до завершения церковной службы. Спиртными напитками запрещалось торговать вблизи императорских дворцов и театров, храмов, монастырей, часовен, молитвенных домов, мечетей, кладбищ, рынков, а также рядом с казармами, тюрьмами, учебными заведениями, больницами, богадельнями, зданиями волостных правлений, линиями железных дорог, пороховыми и оружейными заводами, арсеналами и тому подобными учреждениями. Виноторговцам воспрещалось продавать крепкие напитки малолетним и пьяным, разрешать клиентам напиваться до бесчувствия{74}.

Официально питейный дом вроде бы исчез. Но запрещенные заведения тут же воскресали вновь под новыми названиями; на закуску посетителям, чтоб не нарушать правил, предлагали ломоть хлеба или печеное яйцо, а завсегдатаи, экономя деньги на выпивку, продолжали пить по-старому — большими дозами и на голодный желудок. Купленные в винных лавках бутылки опустошались тут же, за порогом: пьянство выплеснулось из кабака на улицу, а разовая доза увеличилась с традиционной чарки до водочной бутылки. С винной посудой тоже имелись проблемы: благое намерение перейти на бутылочную торговлю, чтобы приучить людей пить водку в домашних условиях и не в один присест, натолкнулось на отсутствие тары. Понадобился десяток лет, чтобы стекольная промышленность наладила массовое бутылочное производство.

Однако неудача частичных ограничений «питейной свободы» подсказывала большую продуктивность всеобщей государственной монополии на спиртное, голоса в пользу которой стали раздаваться с начала 80-х годов. Кроме того, именно казенная промышленность поставляла наиболее качественную продукцию: там уже с 1880 года была введена горячая очистка винного спирта — ректификация.

В 1884 году был создан специальный «Технический комитет» для контроля за производством и качеством водки. Частные заводы выпускали водки, степень крепости которых варьировалась от 37 до 43°. В работе комитета вместе с другими видными учеными-химиками (М. Г. Кучеровым, Д. П. Коноваловым, А. А. Вериго) принимал участие Д. И. Менделеев. В своей монографии «Исследование водных растворов по удельному весу» (1887 год) он составил таблицу «Значения удельных весов водных растворов спирта при различных температурах», которая и сейчас используется для расчетов производителями спиртных напитков.

В результате экспериментов было установлено, что наибольшее сжатие смеси происходит при взаимном растворении в весовом соотношении 45,88% безводного спирта с 54,12% воды. В итоге был найден точный весовой расчет получения 40-градусной водочной смеси. Она и была запатентована в 1894 году российским правительством как русский национальный напиток из хлебного спирта — «Московская особая», носящая с тех пор официальное название «водка» (в прежние времена — вино, хлебное вино, полугар, пенник и так далее){75}. Одновременно напитки крепостью от 65 до 70°, сделанные с сахаро-растительными добавками, стали именоваться бальзамами, русскими ликерами, запеканками, а от 70 до 75° — ерофеичами.

Министр финансов И. А. Вышнеградский в составленном им в 1886 году докладе призвал к введению водочной монополии, от которой ожидал увеличения государственных доходов по крайней мере на 60 миллионов рублей ежегодно. Он не без оснований полагал, что «питейная монополия… едва ли послужит к стеснению народонаселения, если только исполнение этой меры будет соображено так, что народ будет платить за вино не более, чем платит теперь, увеличение же дохода казны произойдет главнейше за счет нынешних прибылей кабатчиков: сословие это при казенной продаже вина без сомнения потеряет всякую причину своего существования и должно будет обратиться к другим занятиям, — но об этом едва ли можно сожалеть ввиду неисчислимого нравственного и материального вреда, наносимого его деятельностью в настоящее время низшему классу населения. Одно освобождение народа от ига кабатчиков, независимо от финансовых результатов монополии, уже говорит за ее учреждение. Если же присоединить к этому полную возможность с помощью сей монополии развить сельскохозяйственное винокурение, поднять этим благосостояние землевладельцев, открыть им возможность заниматься скотоводством, из его продуктов, а равно из спирта, создать значительную отрасль торговли, то важность и целесообразность этой меры являются вне всякого сомнения»{76}.

К 1887 году в Министерстве финансов был уже готов проект введения государственной монополии; но пришлось ждать еще несколько лет, пока энергичный министр С. Ю. Витте не добился ее утверждения (благодарные потомки с курского ликеро-водочного завода выпустили к 100-летнему юбилею реформы новый сорт водки «Граф Витте»). «Никакие меры в прежнем направлении, — выступал он на заседании Государственного Совета, — не могут привести к упорядочению питейного дела, ибо дело это, как оно ныне поставлено, содержит в себе непримиримые противоречия. Свобода кабацкого промысла несовместима с значением в государственном и народном хозяйстве вина, составляющего предмет сего промысла. Интересы фиска и народного здравия требуют правильного развития потребления вина и уничтожения злоупотреблений в потреблении этого продукта. Но свободный промысел, в лице кабатчика, очевидно не может в какой бы то ни было степени удовлетворить этому последнему условию. Кабатчики заинтересованы только в том, чтобы в данное время народ выпил возможно больше, и не только с тою целью, чтобы таким образом продать в данный момент большее количество вина, но в особенности для того, чтобы обезумленное и надорванное население превратить в своих рабов».

Сопротивление было отчаянным. Сам Витте впоследствии писал в воспоминаниях, что его противники «нашли себе пути к великому князю, весьма благороднейшему, почтеннейшему, но далекому от всяких житейских дел, ныне покойному Владимиру Александровичу, дяде императора. Великого князя уверили, что в тот день, когда я введу монополию в Петербурге, произойдут в городе волнения, которые могут иметь кровавые последствия»{77}. Но имевший за спиной поддержку самого императора министр финансов сумел провести реформу в жизнь.

По новому «Положению о казенной продаже питей» сохранялись как государственные, так и частные винокуренные заводы. Открытие новых предприятий отрасли или увеличение размеров винокурения на старых заводах могло происходить только с разрешения министра финансов, по соглашению с министрами земледелия и государственных имуществ.

Казна определяла необходимое ей количество спирта на текущий год и затем распределяла 4/5 этого количества между всеми винокуренными заводами пропорционально их мощности. Разверстанное количество спирта принималось в казну по ценам, устанавливаемым Министерством финансов. Оставшаяся пятая часть спирта приобреталась в казну с торгов. Для винокуров были выгоднее твердые цены Министерства финансов, и с 1903 года все количество закупаемого спирта стало развёрстываться по твердым ценам. Винокуренная промышленность превратилась в еще более прибыльную отрасль, практически без коммерческого риска и с гарантированными доходами. А казне пришлось потратиться: на оборудование винно-водочной монополии складами, ректификационными и очистными заводами, машинами и инвентарем в пределах только европейской части России было израсходовано с 1894 по 1902 год 122 миллиона рублей; обслуживала эту систему целая армия управленческого персонала — более 40 тысяч человек.

Продукция заводов обязательно проходила очистку (ректификацию) и поступала в казенные хранилища. Торговля водкой становилась теперь «исключительным правом казны», которая принимала на реализацию также пиво и иностранные вина на комиссионных началах. Туда же поступала продукция сохранившихся частных водочных фирм, опять-таки приготовленная из казенного спирта. Из «мест казенной продажи» водка поступала как к крупным оптовым покупателям (ресторанам, магазинам, трактирам), так и непосредственно потребителям в 29,5 тысячи казенных винных лавок{78}.

Воспоминания старых петербуржцев донесли до нас облик городской лавки — «монопольки» начала XX века: «Специальные казенные винные лавки — "казенки" — помещались на тихих улицах, вдали от церквей и учебных заведений. Так того требовали полицейские правила. Эти лавки имели вид непритязательный, обычно в первом этаже частного дома. Над дверью небольшая вывеска зеленого цвета с государственным гербом: двуглавым орлом и надписью "Казенная винная лавка". Внутри лавки — перегородка почти до потолка, по грудь деревянная, а выше проволочная сетка и два окошечка. Два сорта водки — с белой и красной головкой. Бутылка водки высшего сорта с "белой головкой", очищенная, стоила 60 копеек, с "красной головкой" — 40. Продавались бутылки емкостью четверть ведра — "четверти", в плетеной щепной корзине. Полбутылки называлась "сороковка", т. е. сороковая часть ведра, сотая часть ведра — "сотка", двухсотая — "мерзавчик". С посудой он стоил шесть копеек: 4 копейки водка и 2 копейки посуда.

В лавках "сидельцами" назначались вдовы мелких чиновников, офицеров. "Сиделец" принимал деньги и продавал почтовые и гербовые марки, гербовую бумагу, игральные карты. Вино подавал в другом окошечке здоровенный "дядька", который мог утихомирить любого буяна. В лавке было тихо, зато рядом на улице царило оживление: стояли подводы, около них извозчики, любители выпить. Купив посудинку с красной головкой — подешевле, они тут же сбивали сургуч с головки, легонько ударяя ею о стену Вся штукатурка около дверей была в красных кружках. Затем ударом о ладонь вышибалась пробка, выпивали из горлышка, закусывали или принесенным с собой, или покупали здесь же у стоящих баб горячую картошку, огурец. В крепкие морозы оживление у "казенок" было значительно большее. Колоритными фигурами были бабы в толстых юбках, сидящие на чугунах с горячей картошкой, заменяя собою термос и одновременно греясь в трескучий мороз. Полицейские разгоняли эту компанию от винных лавок, но особенного рвения не проявляли, так как получали угощение от завсегдатаев "казенки"»{79}.

Вокруг таких лавок с раннего утра до позднего вечера собирались любители выпить. В самой лавке распивать водку и продавать ее пьяным было категорически запрещено. Поэтому большинство покупателей, купив бутылочку в 1/100 ведра («сотку»), распивали водку тут же на улице и возвращали опорожненную посуду. Получив за нее деньги, покупали в соседней лавочке булку и, наскоро закусив, шли дальше. «8 копеек сотка водки, 3 — хлеб, 10 — в "пырку", так звались харчевни, где за пятак наливали чашку щей и на 4 копейки или каши с постным маслом, или тушеной картошки», — таким был, по свидетельству Гиляровского, обычный рацион обитателей бедных кварталов и поденных рабочих, получавших 30—50 копеек в день.

При каких-либо нарушениях спокойствия лавочный «сиделец» вынимал свисток и вызывал городового для наведения порядка, определявшегося специальными правилами, которые каждый сиделец винной лавки должен был наизусть (!) по требованию проверяющего рассказать:

«Вино и спирт должны отпускаться только навынос и только в казенной посуде, опечатанной красной печатью. Торговля питиями в будние дни должна производиться с 7 часов утра до 10 вечера, а в субботние и предпраздничные дни до 6 часов вечера. В Пяток Страстной недели, в первый день Пасхи и в первый день Рождества торговля не производится. В винных лавках должна соблюдаться чистота и опрятность. В лавках должны находиться икона, часы и настоящие правила. Запрещается вывешивать на стенах всякого рода картины и портреты. Продавец должен обращаться с покупателями вежливо, отпуская требуемые пития без задержки, в случае причитающейся сдачи денег производить таковую с точностью до полукопейки, не удерживая в свою пользу доли копейки и не отговариваясь недостатком разменной монеты. Покупатели обязаны при входе в казенную винную лавку снимать шапку, не раскупоривать посуды с вином, не распивать вина, не курить и оставаться в лавке не более того времени, сколько нужно для покупки питий».

Реформа Витте впервые ввела в России более современный вид торговли спиртным: не «в распой», а в запечатанной посуде, притом — также впервые — обязательно снабжаемой специальной этикеткой с указанием крепости водки и ее цены. Эти меры в сочетании с новой технологией производства позволили гарантировать потребителю определенное — и довольно высокое — качество водки, недостижимое при системе прежней кабацкой торговли. Пожалуй, в этом заключалось главное преимущество государственной монополии по сравнению с откупной и акцизной системами.

Введение государственной монополии на водку было сочувственно встречено в обществе; социологические опросы начала XX века давали примерно 80 процентов одобрительных мнений{80}. И даже завзятые «питухи» не противились ликвидации прежнего питейного раздолья:

Дрызнем, братец, винополи,

Хоть в вине нет прежней воли,

Мы не будем тосковать.

Повода для тоски не было — продукт стал доступным и качественным; к тому же была успешно решена и «бутылочная» проблема.

До 1885 года в бутылках продавались преимущественно импортные и фирменные вина. Оптовый покупатель брал вино бочкой (491,96 литра); в розничной продаже «питух» в XVIII и XIX столетиях покупал ведром (12,3 литра) или четвертью (1/4 ведра — 3,07 литра) — навынос; взять с собой или распить на месте можно было кружку или штоф (1/10 ведра или 1,23 литра). Обычно штофы делались из стекла и имели приземистую, кубовидную форму; часто они украшались декором в технике гравировки или надписями вроде: «Не грусти — развеселю».

«В распой» самой ходовой мерой была чарка (123 миллилитра), она же в XIX веке называлась «соткой» — отсюда появилось приглашение «дернуть по соточке». Самой маленькой дозой был шкалик, или «мерзавчик» в 61,5 миллилитра — «мал для желудка, да дешев для кармана». Наряду с чаркой в XVIII веке существовала и такая мера, как ковш — 3 чарки (около 0,4—0,5 литра); позднее превратившаяся в полуштоф или водочную бутылку (1/20 ведра — 0,615 литра); угоститься с приятелем можно было «косушкой», иначе «полубутылкой» или «сороковкой», поскольку она составляла сороковую часть ведра — 0,307 литра. До революции была еще бутылочка-«пятидесятка» (1/50 ведра — 246 миллилитров); ее в просторечии именовали «четушкой», потому что она вмещала в себя пару (чету) чарок. «Сороковка» как стеклянная посуда появилась позднее, и народ стал ее называть «большой четушкой».

В 1911 году из 90 миллионов ведер реализованной водки 74 миллиона уже были проданы в мелкой посуде. В сентябре 1901 года сам инициатор реформы Витте инспектировал новые заведения в Москве и на вопрос, хорошо ли казенное вино, по сообщениям прессы, неизменно получал от посетителей утвердительный ответ: «Скусно, и голова не болит с похмелья!»

В отличие от предыдущих (да и последующих) реформ питейного дела, государственная монополия была заранее спланирована и без потрясений, постепенно, по мере подготовки и накопления опыта, распространялась по территории страны. В 1895 году на новую систему продажи спиртного перешли лишь 4 губернии (Пермская, Уфимская, Оренбургская и Самарская), и только в 1904 году она была распространена на Восточную Сибирь. Вне рамок монополии остались такие специфические районы, как Закавказье с его винодельческими традициями, Средняя Азия, а также Крайний Север Сибири, Приморский край и Камчатка, где наладить систематическую казенную торговлю было невозможно — ее оставили в частных руках.

Строже стал и надзор за новыми «сидельцами»: в 1895 году в Пермской губернии пришлось уволить всех 400 продавцов, перешедших в казенную торговлю из старых дореформенных заведений с их обычной практикой обмана покупателей, принятия вещей под залог и тому подобного{81}. При этом сама должность лавочного «сидельца» стала более престижной и неплохо оплачиваемой: в лавке II разряда продавец получал 40 рублей в месяц (сумма, равная зарплате высококвалифицированного рабочего) и еще отдельно — средства на освещение и отопление.

Несомненно удачной реформа оказалась и в бюджетной области: плохо контролируемые ранее и часто незаконные доходы виноторговцев теперь шли в казну, составляя самую крупную статью дохода — около половины всех косвенных налогов и примерно треть бюджетных поступлений России{82}. С 1894 по 1913 год они увеличились с 260 до 899 миллионов рублей. Правда, при этом надо учитывать и рост населения, и постоянно возраставшие цены. При Николае II они повышались трижды — в 1900, 1905 и 1908 годах: обыкновенное вино подорожало с 6 рублей 40 копеек до 10 рублей 40 копеек за ведро, а более качественное «столовое» — с 10 до 12 рублей 28 копеек.

Соответственно росло и ежегодное потребление на душу населения: в 1891-1895 годах оно составляло 4,3 литра, в 1898-1900 годах — 5 литров, в 1901-1905 годах — 5,23 литра, в 1906-1910 годах — 6,09 литра. К 1913 году среднестатистическая российская душа употребляла уже 8,6 литра водки, или 4,7 литра абсолютного алкоголя{83}.

Вместе с тем по завету покойного императора Александра III «питейная монополия имела в виду, как неоднократно утверждал ее инициатор Витте, главным образом возможное уменьшение пьянства». Параллельно с внедрением казенной торговли водкой создавались официальные губернские и уездные «Попечительства о народной трезвости». Их задачей объявлялось «распространение среди населения здравого понятия о вреде неумеренного употребления крепких напитков, а также изыскание средств предоставления ему возможности проводить свободное время вне питейных заведений»{84}. О деятельности этих учреждений речь у нас еще пойдет; пока можно лишь отметить, что это была первая — хотя, как показало время, не слишком удачная — попытка со стороны государственной власти поставить дело антиалкогольной пропаганды на систематическую основу.

Но одновременно в печати появились критические отзывы: монопольная система не только не ликвидировала кабаки — им на смену пришли винные погреба, разного рода трактирные заведения, буфеты и рестораны, — но и впустила водку в домашний быт. «Кабак, — по образному выражению известного русского юриста А. Ф. Кони, — не погиб, а лишь прополз в семью, внося в нее развращение и приучение жен и даже детей пить водку. Сойдя официально с лица земли, кабак ушел под землю, в подполье для тайной продажи водки, став от этого еще более опасным».

Современников беспокоило массовое уличное пьянство, до поры скрывавшееся в трактирах, о чем стали писать газеты: «До введения винной монополии и не знали, что в этом городе существует такая масса пьяниц и золоторотцев. Очень просто; сидели они по излюбленным трактирам, но на улице редко показывались. Город наш отличался всегда замечательным спокойствием. Теперь же, куда ни поглядишь, везде пьяные или выпивающие, нередко целыми компаниями, с гвоздем в руках вместо штопора, располагаются чуть не посредине улицы, горланят непристойные песни и т. п. В базарные и праздничные дни почти все скамейки, поставленные около обывательских домов, в особенности находящихся вблизи винных лавочек, буквально заняты пьяными и выпивающими. Да и где же выпить приезжающим на базар крестьянам, а тем паче бесприютному люду»{85}.

Другой корреспондент из Киева приходил к такому же выводу, сравнивая дореформенный кабак с винной лавкой: «Всякий знает, что такое кабак, какое это было ужасное социальное зло; но этот вертеп, это собрание пьяниц имело одно важное преимущество перед чопорной винной лавкой: эта сумасшедшая палата несчастных алкоголиков, их безумные выходки и пьяные оргии были все-таки скрыты от взоров посторонней публики и потому не могли так оскорблять ее нравственные чувства, как оскорбляют теперь, когда кабак перенесен на улицу. Вся улица здесь, особенно под праздники и в праздники, бывает запружена рабочими, торговцами и тому подобным людом, то и дело выносящим из лавки бутылки с живительной влагой, тут же распиваемой. Через несколько часов вся улица уже пьяна и представляет из себя вертеп беснующихся на все лады, ни дать ни взять настоящая картина сумасшедшего дома: здесь и песни, и крики, и стоны, и смех, и слезы с проклятьями, — все слилось в общий гул, среди которого как-то особенно выделяются самые непристойные слова. К ночи то там, то сям, под заборами лежат уже замертво пьяные, нередко избитые и окровавленные, а иногда и ограбленные».

Министерство финансов вынуждено было уже в 1898 году признать, что «благотворные последствия введенной реформы ослабляются растлевающим влиянием частных питейных заведений, в которых сохранились традиции прежнего кабака» — обман покупателей, содержание притонов и так далее. А сидельцы казенных винных лавок были прямо заинтересованы в увеличении продажи, поскольку от оборота зависели категория «точки» и их собственное жалованье.

В итоге исследователи винной монополии за двадцать лет ее существования затруднялись дать ее результатам однозначную оценку и признавали как ее успехи, так и то, что на рубеже веков россияне стали пить гораздо больше. Однако статистические выкладки (по разной методике) показывали, что Россия в начале XX столетия была далеко не самой пьющей страной, занимая по потреблению алкоголя на душу населения 8-е или даже 11-е место в мире и сильно уступая в этом отношении, например, Франции или Германии.

Дело в том, как пили. В России, стране «запоздалого» капитализма, его развитие было, по сравнению с веками европейской истории, сжато по времени и «накладывалось» на сопротивление традиционных общественных институтов и патриархальные стереотипы сознания. Такой путь приносил не только успехи (известные по любым учебникам рост современной промышленности, строительство железных дорог и т. д.), но имел и оборотную сторону: разрушение, распад прежнего уклада жизни и социальных связей, причем не только в нижних слоях общества. Не случайно судебная практика той эпохи отмечала быстрый рост самых варварских преступлений, совершавшихся в погоне за наживой вполне «чистой» публикой. Громкие процессы давали основание современникам даже говорить об «озверении нравов всего общества»{86}.

В это время спиртное уже стало своеобразным атрибутом национального образа жизни, сопровождая любое сколько-нибудь выдающееся событие как в официально-государственной сфере, так и в быту. Подрядчик или предприниматель выкатывал бочонок рабочим после успешного завершения работ. Молодой сапожник или портной обязан был устроить «спрыски»; товарищам и мастерам по окончании обучения. Помещик «ставил» ведро-другое своим крестьянам на праздник, тем же часто заканчивалась сельская сходка; уважающий себя хозяин обязан был угостить соседей, собравшихся к нему на «помочи» или по каким-либо иным делам. Отсутствие в таких случаях выпивки уже рассматривалось как «бесчестье».

«Сильно противились, пришлось пропоить 40 рублей, прежде чем позволили выйти»; «когда просил о выходе — 1/4 ведра, при составлении приговора — 1/2 ведра, домой пришли — 1/4 ведра, к земскому начальнику пошли — 1/2 ведра», — так описывали процедуру выхода из общины псковские крестьяне в начале XX века. Ответы на упоминавшуюся выше анкету князя В. Н. Тенишева показывают, что в деревне уже и женщины «напиваются при любом удобном случае», а сама выпивка теперь превращается в обряд: «Без блинов не масленица, а без вина не праздник»{87}. С изумлением описал эту традицию публицист М. О. Меньшиков в журнале «Вестник трезвости»:

«В дни праздничные казенные лавки для продажи водки открываются не раньше 12 часов. Предполагается, что обедня уже отошла. Задолго до полудня у казенных лавок образуется толпа, очень длинный хвост, как у театральной кассы. Тут и ломовые извозчики, и кухарки, подростки, нищие, дворники, плотники, сапожники, мастеровые. Стоят налегке, кто в чем выскочил, дрожат от холода, сплевывают бегущую слюну, подшучивают, переругиваются.

Есть что-то страшное в этом стоянии у врат питейной лавки под торжественный гул колоколов, когда в храмах идет служба. Похоже на то, что и тут идет какая-то служба. Как будто перед святилищем, и здесь чего-то ждут, каких-то поднимающих душу внушений. Потому именно, что день праздничный, священный, по-видимому, желают провести его особенно, как будто даже религиозно, на свой лад, конечно. Когда двери открываются, в толпе проносится радостный вздох. По очереди чинно старик исчезает в дверях за подростком, баба за стариком, молодой парень за бабой, пока не покажется обратное шествие уже с прозрачными как слеза бутылками в руках. У всех удовлетворенные, но в то же время серьезные, проникновенные физиономии. Несмотря на присутствие городового, многие не могут утерпеть и хлопают дном бутылки о ладонь. Поразительна сама сцена распивания. Человек снимает шапку, набожно крестится широким русским крестом и очень серьезно, почти строго начинает лить в горло водку.

Это крестное знамение, которое я наблюдал множество раз, всегда повергало меня в самое грустное изумление. Что это такое? Страшно вымолвить, но ведь это уже совсем религиозный обряд! Я нарочно всматривался: это тот же искренний, простодушный православный крест с тою же молитвенною серьезностью. Когда станешь припоминать, что теперь в народе без водки уже ничего не делается, что без нее — праздник не в праздник, что все великие моменты жизни — рождение, крещение, заключение брака, смерть, все великие воспоминания христианства и истории, все юридические и бытовые акты непременно требуют питья водки и без нее уже невозможны, то почувствуешь, что тут мы имеем дело действительно с культом»{88}.

После праздничных рождественских гуляний 1911 года московские репортеры сообщали: «В эти дни у нас переполнены все специальные отделения больницы, приемные покои, полицейские камеры… В Арбатский приемный покой, например, на праздниках было доставлено около 150 человек пьяных. Из них 25 были бесчувственно пьяны. Один "сгорел от вина" — скончался. 15 человек пьяных были доставлены с отмороженными частями тела. В Лефортовский полицейский дом на празднике, как мы слышали, доставлено было 28 трупов. Из них большая часть "скоропостижно умерших", т. е. тоже сгоревших от вина»{89}.

В Петербурге же в 1904 году в «камеры для вытрезвления» при полицейских участках Петербурга попали 77 901 человек, «появившиеся в публичных местах в безобразно-пьяном виде». Обследование бюджетов петербургских рабочих показало, что с повышением уровня квалификации и заработка их расходы на спиртное росли и абсолютно, и относительно. Причем при более высоком доходе и культурном уровне горожан (и более широких возможностях удовлетворения своих культурных потребностей) они пили намного больше деревенских жителей — в 3—4 раза. Особенно велика доля таких расходов (до 11 процентов бюджета) была у тех, кто не имел своего угла и поэтому больше времени проводил в трактирах и тому подобных общественных местах, даже при нередкой нехватке денег и превышении расходов над доходами. Водка в городских условиях уже стала необходимым и даже престижным продуктом.

Отмеченное статистикой некоторое снижение душевого потребления спиртного в 80-е годы XIX столетия объясняется падением уровня производства и относительным застоем в промышленности{90}. Напротив, в периоды промышленного подъема и связанного с ним роста городского населения привлекались десятки тысяч новых «питухов», переходивших от традиционного деревенского к более интенсивному «городскому» стилю пития.

К началу нового XX столетия городское хулиганство — привычное для нашего времени явление — было еще в новинку, и в 1912 году Министерство внутренних дел России разослало по губерниям специальную анкету с вопросом: «В чем оно, главным образом, проявляется и не имеется ли особых местных видов хулиганства?» В ответ московские власти указали: «В пении во всякое время дня и ночи, даже накануне праздников, безобразных песен, в сплошной площадной ругани, битье стекол, открытом — на площадях и улице — распивании водки, в самом нахальном и дерзком требовании денег на водку, в дерзком глумлении без всякого повода над людьми почтенными, в насмешках и издевательствах над женщинами и их женской стыдливостью»{91}.

Именно в это время пьянство осознается обществом как общенациональная проблема, широко обсуждаемая и в печати, и в Государственной думе. Тогда был накоплен весьма важный и положительный, и отрицательный опыт антиалкогольного движения, который, к сожалению, не учитывался инициаторами позднейших трезвенных кампаний конца 20-х и 1985—1987 годов.