Быль и небыль «сухого закона»

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Быль и небыль «сухого закона»

С 1907 года в Государственной думе неоднократно и горячо выступал М. Д. Челышев с требованием принятия целого ряда мер, в том числе ликвидации винных «казенок» в деревнях, огряничения времени торговли спиртным. Депутат считал нужным вообще прекратить изготовление и продажу водки с 1908 года, заменив ее пивом, а потерю дохода от ее продажи компенсировать увеличением налогов. Он же предложил новую этикетку для водочных бутылок с названием «Яд» и изображением черепа и костей{120}.

Челышеву и поддержавшим его депутатам удалось добиться создания специальной парламентской комиссии по борьбе с пьянством во главе с епископом Гомельским Митрофаном. Комиссия подготовила законопроект «Об изменениях и дополнениях некоторых, относящихся к продаже крепких напитков, постановлений». В нем предусматривалось право волостных и сельских крестьянских обществ и городских дум принимать решение о запрете на продажу водки на своей территории. Не разрешалась торговля спиртным в буфетах государственных учреждений и других общественных местах, а в лавках — по субботам и предпраздничным дням после 14 часов. Запрещалась продажа спиртного после двух часов дня в субботние и предпраздничные дни и в течение всего дня в воскресенье, а также в дни церковных и государственных праздников, которых перечислялось свыше сорока. Кроме того, предусматривались понижение крепости водки до 37°, прекращение ее розлива в мелкую посуду и продажа не более одной бутылки в руки. На этикетке бутылки предполагалось помещать, кроме сведений о цене и крепости, указание о вреде вина. Размер жалованья продавцов теперь не должен был зависеть от объема проданного спиртного. Впервые предполагалось ввести в школах обязательное «сообщение сведений о вреде алкоголизма».

После длительных обсуждений законопроект был утвержден Думой в 1911 году и поступил в Государственный совет, но до самого начала Первой мировой войны так и не получил силу закона, хотя «трезвенная» печать отмечала, что в ходе обсуждения Дума «отгрызла у законопроекта ограничения, нарушавшие интересы виноделов и пивоваров»{121}.

Подготовка этого закона была использована Николаем II в январе 1914 года для смещения убежденного сторонника казенной монополии — неугодного премьера и одновременно министра финансов В. Н. Коковцова. Против слишком самостоятельного чиновника интриговали царица, Распутин и сам «отец» винной монополии Витте, взявший теперь на вооружение лозунг «трезвости». Преемник Коковцова П. Л. Барк получил царский рескрипт, где говорилось о невозможности строить обогащение казны на народном пороке и необходимости переустройства финансовой системы «на началах развития производительных сил страны и упрочения народной трезвости»{122}.

В итоге расплывчатые формулировки высочайших указаний нашли воплощение в циркуляре управляющего Министерства финансов местным акцизным органам, которым предлагалось учитывать мнение земств и городских дум о целесообразности открытия новых винных лавок и энергичнее преследовать тайное винокурение: выдавать «сидельцам» награды за его обнаружение{123}.

Смена министров на практике никак не повлияла на динамику питейного дохода, и в 1914 году предполагалось собрать сумму, намного превосходившую прошлогоднюю, в том числе за счет нового повышения продажной цены водки. Новый премьер И. Л. Горемыкин высказался вполне откровенно по поводу намерения изменить правительственный курс: «Все это чепуха, одни громкие слова, которые не получат никакого применения; государь поверил тому, что ему наговорили, очень скоро забудет об этом новом курсе, и все пойдет по-старому».

Последовали и другие пропагандистские жесты, вроде распоряжения Николая II военному министру не подносить ему на высочайших смотрах и парадах обязательной пробной чарки. В самом преддверии войны приказом по русской армии было запрещено пить: солдатам — в любое время, офицерам — на учениях, маневрах, в походах и в «присутствии нижних чинов», что мотивировалось, в частности, тем, что во время предыдущей (Русско-японской) войны пьянство на передовой приводило к сдаче войсками позиций противнику. Тогда же в армии были введены наказания для солдат и офицеров за употребление спиртного на службе и предписано создавать полковые общества трезвости. Отныне сведения об отношении к спиртному должны были фигурировать в аттестациях офицеров, а командиры частей обязывались составлять списки заведений, которые их подчиненным разрешалось посещать{124}. Однако морское ведомство держалось стойко и «отстояло» традиционную чарку для матросов.

В апреле 1914 года появился на свет закон о запрете выделки и продажи фальсификатов и подделок, «не соответствующих по своему составу понятию виноградного вина».

Только с началом Первой мировой войны правительство вынуждено было пойти на более решительные шаги, хотя и здесь не обошлось без колебаний.

С 17 июля 1914 года на время проведения мобилизации повсеместно была запрещена продажа спиртного; затем цена ведра водки была повышена на два рубля, а крепость ее понижена до 37°. 22 августа Николай II «повелел соизволить существующее воспрещение продажи спирта, вина и водочных изделий для местного потребления в империи продлить впредь до окончания военного времени»{125} — правда, тогда никто не знал, что война затянется на несколько лет. При этом российские винокуры получали от правительства компенсацию (к сентябрю 1917 года она составила 42 миллиона рублей), а уже произведенная продукция оставалась в целости на складах и периодически сбывалась по особым разрешениям Министерства финансов. Тысяча с лишним заводов была перепрофилирована на изготовление денатурата и других изделий для нужд армии и промышленности{126}.

Однако эти меры не означали введения «сухого закона». Право продажи спиртного было сохранено для ресторанов первого разряда и аристократических клубов. Уже в августе первого военного года было разрешено продавать виноградное вино (крепостью до 16°), а в октябре — и пиво. Торговля спиртным допускалась даже в районах боевых действий{127}, и никто не запрещал пить вино и пиво домашнего приготовления. Министр финансов планировал возобновить продажу водки и добился от Совета министров согласия удвоить цены на нее, но городские думы и земства засыпали царя прошениями о необходимости борьбы с внутренним врагом — нетрезвостью. В начале августа Николай II принял в Московском Кремле делегацию крестьян, которая умоляла продлить «сухой закон», — и в конце концов отверг план кабинета с 1 ноября разрешить продажу спиртного в ограниченных количествах. На встрече с М. Д. Челышевым П. Л. Барк заявил, что поддержит инициативу местной общественности. В итоге принятое 10 октября 1914 года Советом министров положение давало право «волостным, гминным, станичным, сельским, хуторским, аульным или заменяющим их сходам и сборам, а в городах и посадах — городским или заменяющим их учреждениям… возбуждать, установленным порядком, выраженные в законно состоявшихся постановлениях и приговорах ходатайства о воспрещении в состоящих в их ведении местностях, а также на расстоянии ста саженей от границ означенных местностей, продажи крепких напитков»{128}.

Первыми этим правом воспользовались Петроградская и Московская городские думы, добившиеся полного прекращения продажи всяких спиртных напитков до окончания призыва новобранцев. Их примеру последовали другие крупные города. Однако представить географию «сухих» территорий невозможно — никто не вел учета городов и регионов, запретивших пивную и винную торговлю.

Но наступление «трезвых порядков» не было принято единодушно, встречая кое-где серьезное противодействие. Часто в провинции губернаторы блокировали такие ходатайства. Сопротивлялись владельцы различных «заведений»: в Москве трактирщики даже пытались организовать выступление своих служащих под лозунгом спасения их от нищеты и голода. В бульварной прессе была развернута кампания за открытие питейного промысла, и от имени «истосковавшихся по ресторанному веселью» обывателей звучали призывы к властям вернуть «вредные, но милые привычки ночей безумных, ночей бессонных»{129}.

Крестьянские депутаты в Государственной думе настаивали на принятии специального закона о сохранении «трезвого» положения. В 1915 году соответствующий проект («Об утверждении на вечные времена в Российском государстве трезвости») стал рассматриваться в Думе, но лишь через год был принят, поступил в Государственный совет, где и оставался вплоть до 1917 года без движения{130}.

В короткий срок было достигнуто значительное сокращение потребления водки: если в январе—июле 1914 года было продано 5 миллионов 400 тысяч ведер, то в августе—декабре — только 700 тысяч{131}. Уменьшилось количество преступлений на почве пьянства. «Прекращение продажи спиртных напитков оказало самое лучшее влияние на производительность рабочих, их поведение и сокращение прогульного времени» — таков типичный отзыв промышленников, среди которых в 1914 году был проведен опрос о результатах действия перечисленных выше законов. Это и подобные исследования обнаружили, что прогулы на фабриках и заводах сократились на 27 процентов, а производительность труда в промышленности выросла в среднем на 7 процентов{132}. Осенью 1914 года показатели общей преступности упали почти наполовину, и министр юстиции отдал приказ о прекращении строительства новых тюрем. Случаи сельских пожаров сократились более чем на треть. Население начало накапливать сбережения. С начала августа 1914-го по конец марта 1915 года в сберегательных кассах вклады клиентов возросли на 162,7 миллиона рублей (против 6,5 миллиона за тот же период предыдущего года). Земские опросы населения осенью 1914-го — весной 1915 года показали сочувственное отношение крестьян к реформе. «Приняли образ человека», «даже домашние животные повеселели», «мир в семье», — отзывались о последствиях запрета питейной торговли даже ее постоянные клиенты.

В сентябре 1916 года Совет министров запретил производство спирта на всех винокуренных заводах, и в этом году казенная монополия принесла доход всего в 51 миллион рублей — примерно 1,6 процента бюджетных поступлений{133}. Казалось, в стране утверждается трезвость. В 1915 году Государственная дума получила от Сената США официальное письмо с просьбой рассказать о российской практике «сухого закона», и практичные американцы уже приезжали изучать этот опыт в Самару. Знаменитый «Сатирикон» Аркадия Аверченко выпустил специальный «прощальный» сборник «Осиновый кол на могилу зеленого змия». А попечительства о народной трезвости и гражданские и церковные общества трезвости прекратили свою деятельность, полагая, что в отсутствии легального спиртного проблема пьянства самоустранилась.

С похоронами, однако, поспешили. Уже в первые недели войны начались волнения, которые нередко изображались в нашей литературе как антивоенные, а на самом деле были связаны с повсеместными проводами в армию. «Гуляния» заканчивались погромами — в дни всеобщей мобилизации толпы призывников атаковали 230 питейных заведений в 33 губерниях и уездах. Как отмечалось в отчете пермского губернатора, в селениях новобранцы громили казенные винные лавки, причем в шести случаях нападения были отбиты полицейскими, а в 23 селениях вино было расхищено. Полиция применила оружие, вследствие чего были убиты четыре и ранены 13 человек. На Надеждинском заводе «призванные, бывшие рабочие, требовали выдачи им пособия от заводоуправления, а затем толпою, к коей примкнули женщины и подростки, разгромили три частных пивных склада и покушались разгромить казенный винный склад и квартиру полицейского надзирателя, ранив при этом околоточного надзирателя. Полиция также отбила нападение, причем из числа нападавших выстрелами было убито 2 и ранено 5, в том числе и 2 женщины». На Лысьвенском заводе «рабочие и запасные нижние чины, не получив удовлетворения на свое незаконное требование (открыть винные лавки. — И. К., Е. Н.), заперли в конторе заводскую администрацию и чинов полиции, облили здание керосином и зажгли его, а выбегавших оттуда зверски убивали»{134}. Особенно масштабными были события в Барнауле, где многотысячная толпа взяла штурмом винный склад, а затем целый день громила город; при усмирении погибли 112 человек. Позднее беспорядки и пьяные погромы проходили и при новых воинских призывах в 1915-1916 годах{135}.

В 1915 году при попустительстве властей в Москве начались нападения на «немецкие» фирмы и заведения, которые нередко заканчивались разгромом винных складов и массовым пьянством. «Имущество разбиваемых магазинов и контор уничтожалось без расхищения, но к вечеру и настроение толпы и состав ее значительно изменились, начался грабеж, в котором немалое участие приняли женщины и подростки; во многих случаях ограбленные помещения поджигались. Разбитие водочной фабрики Шустера и винных погребов еще более озверило толпу, которая начала уже врываться в частные квартиры, разыскивая немцев и уничтожая их имущество. Поджоги, грабежи, буйство продолжались всю ночь с 28 на 29 мая, и только утром этого дня были прекращены совместными усилиями полиции и войск, с применением оружия, так как в некоторых местах толпа проявила попытки строить баррикады», — докладывало об этих «патриотических» акциях московское градоначальство{136}.

Деревня сравнительно легко отказалась от повседневного пития, но с трудом привыкала к трезвости по праздникам, освященным питейными традициями. «Сухие» свадьбы, поминки, Масленицу многие воспринимали как «неприличие» и компенсировали отсутствие казенного спиртного изготовлением «домашних» напитков — хмельного кваса, пива, браги, поскольку производство их для себя законом не запрещалось. Появились трудности в традиционных крестьянских взаиморасчетах: за работу на «помочах», крещение детей, участие в похоронах издавна требовалось угощение, так как брать деньги в таких случаях было не принято{137}.

Не было особых трудностей в приобретении спиртного и в городах. Трезвенная пресса отмечала, что уже осенью 1914 года на улицах стали продаваться листовки с рецептами «Как изготовлять пиво и водку дома». Но и без того имелось немало возможностей для желающих выпить. Октябрьское Положение Совета министров 1915 года сохраняло возможность выдачи казенного спирта для химических, технических, научно-исследовательских, фармацевтических и косметических надобностей, чем не замедлили воспользоваться предприимчивые аптекари: в продаже появились вполне легальная «целебная» перцовая настойка и совсем не детский «киндербальзам».

По разрешению от полиции можно было получить водку на свадьбу или похороны, и блюстители закона стали пользоваться открывшимися возможностями. На особо отличившихся чинов полиции стали поступать жалобы, как на пристава 2-го Арбатского участка Москвы Жичковского: «Когда Жичковский, расплодив в своем участке всюду тайную торговлю вином и нажив на этом деле состояние, купил для своих двух содержанок автомобиль, пару лошадей и мотоциклет двухместный, то его, четыре месяца тому назад, перевели в 3-й Пресненский участок… Хозяином положения по винной торговле остался его старший помощник Шершнев, который скрыл от нового пристава все тайные торговли вином в участке и месячные подачки стал получать один за себя и за пристава в тройном размере»{138}.

Сохранялась торговля спиртным и «для господ», чем активно пользовались рестораторы для вздувания цен. Тем не менее спрос не уменьшался. Под новый, 1917 год в московских ресторанах «нарасхват требовали вина и водок, платя за них от 50 до 100 р. за бутылку»{139}. Отцы города были обеспокоены и тем, что «все крепкие напитки и другие спиртосодержащие вещества, оставшиеся от продажи прежнего времени или приобретенные разными способами впоследствии, хранятся у владельцев ресторанов, трактиров, харчевен, столовых, театральных, клубных и вокзальных буфетов, чайных и проч. при помещениях означенных заведений, вследствие чего, с одной стороны, совершенно не поддается учету количество и способ расходования этих веществ, а с другой стороны, удобство доставать напитки из здесь же находящихся складов дает возможность во всякое время брать их оттуда как для подачи посетителям, так и для продажи на вынос», как отмечала Московская городская управа осенью 1917 года.

Уменьшение доходов от водки нанесло серьезный удар по бюджету. Вместо водки крестьяне могли бы купить иные товары — но их-то как раз и не хватало для удовлетворения спроса. Зато инфляция подстегнула рост цен. В условиях военного времени правительство решило компенсировать потерю «водочных» поступлений увеличением старых и введением новых налогов — акцизов на пиво, табак, сахар, спички, керосин, на пользование телефоном, на проезд по железной дороге и т. д. С их помощью новый министр финансов рассчитывал в 1917 году даже превысить сумму прежних питейных поступлений. Однако повышение налогов в 5—6 раз неблагоприятно отразилось на уровне потребления населения, который составил в 1916 году лишь 52 процента довоенного, и увеличило и без того высокую социальную напряженность в обществе.

Сокращение и удорожание продукции гражданских отраслей вызвало спекуляцию хлебом. Мужик сообразил, что еще более выгодно перегонять его на самогон: именно тогда этот продукт прочно утвердился в российской деревне в качестве не только заменителя исчезнувшей водки, но и универсального средства обмена. В городе же неисправимые клиенты закрытых «монополек» перешли на различные суррогаты — очищенный денатурат («ханжу») и одеколон, что приводило к тяжелым отравлениям. Другие стали покупать сахар для перегонки на брагу; теперь эта операция приносила несколько рублей дохода по сравнению с 5—10 копейками, которые до войны выручали от спекулятивной торговли по ночам казенной водкой.

1916 год дал резкое увеличение статистики «городской» преступности (в деревне она, напротив, сократилась); уголовная полиция накануне Февральской революции занималась преимущественно борьбой с подпольным изготовлением и торговлей спиртным. Отмечалось также увеличение потребления наркотиков, и правительство даже вынуждено было принять в 1915 году отдельное постановление «О мерах борьбы с опиекурением» с запретом сеять опиумный мак, производить и сбывать полученные из него препараты на территории Забайкальской области, Приамурского и Иркутского генерал-губернаторств{140}.

Введение запретительных мер в 1914 году дало весьма важный опыт проведения «трезвой» политики. Однако эта преимущественно административная акция не была подкреплена в условиях войны материальными средствами и в итоге имела отнюдь не повсеместный успех в стране, где потребление водки шло по нарастающей в течение трехсот лет. Поражения на фронтах и падение жизненного уровня делали правительственную политику все более непопулярной. Последние проведенные перед революцией социологические опросы показывали уже не такую радужную картину, как в 1914 году, и вынуждали их авторов признать, что «пьянство народа продолжается теперь в таких же чудовищных размерах, хотя и не открыто, как прежде»{141}.

Временное правительство пыталось сохранить введенные ограничения и даже усилить их. Его постановление «Об изменении и дополнении некоторых, относящихся к изготовлению и продаже крепких напитков» от 27 марта 1917 года воспрещало «повсеместно в России продажу для питьевого потребления крепких напитков и не относящихся к напиткам спиртосодержащих веществ, из каких бы припасов или материалов и какими бы способами эти напитки и вещества ни были приготовлены», — но при этом признавало свободным промыслом производство и продажу «в винодельческих местностях… с соблюдением действующих узаконений и правил, натуральных виноградных вин из произрастающего в России винограда». Городские и земские общественные учреждения по-прежнему имели право издавать постановления, ограничивавшие или запрещавшие такую продажу. Нарушение этого порядка каралось в первый раз заключением в тюрьме на время от двух до четырех месяцев, а в третий — от восьми месяцев до одного года и четырех месяцев{142}.

Однако политическая нестабильность и экономический кризис не позволили реализовать ни этот, ни многие другие планы Временного правительства. События октября 1917 года принципиально изменили обстановку в стране, а вместе с ней и алкогольную политику, которая досталась в наследство новой большевистской власти.