Немецкие администраторы и военачальники

Немецкие администраторы и военачальники

«Да здравствует днесь императрикс Анна, / На престол седша увенчанна…». Так писал в 1730 году Василий Тредиаковский, соединяя далее при помощи «конечного краесогласия» имя российской императрицы с «полными стаканами» и «верными гражданами». Выпито на Руси по поводу коронации было изрядно: баки с вином были поставлены на колокольне Ивана Великого, так что, дойдя по трубам до земли, оно било ключом. Что же касалось граждан (с ударением на втором слоге), то они уповали на лучшее будущее, вне зависимости от национальной принадлежности. Выданная смолоду за курляндского герцога, сроднившаяся за неполных два десятилетия, проведенных в Митаве, с атмосферой немецкого протестантского государства, Анна Иоанновна не видела для себя и своей державы лучшей судьбы, нежели вверить обе немецким советникам и фаворитам.

Из первых в памяти потомства остались прежде всего граф Миних и граф Остерман, из последних – герцог Бирон. Оба великих министра императрицы Анны были выходцами из небогатых семей, из далеких внутренних областей Германии: Христофор Антонович Миних был ольденбуржец, а Андрей Иванович Остерман – вестфалец. Оба были приняты на русскую службу во времена Петра I и отличились уже при нем. Упомянем только о том, что Остерману довелось сыграть едва ли не решающую роль в переговорах, предшествовавших Ништадтскому миру, венчавшему «главную войну» Петра Великого – Северную. Историки обращают внимание на то, что петровский указ, возведший Остермана в баронское достоинство, был датирован тем же числом, что и подписание мира со шведами. Что же касалось Миниха, то ему довелось принимать участие, а на определенных этапах и возглавлять, воплощение в жизнь таких масштабных проектов, как сооружение «прешпективной» (прямой, как стрела) дороги из Петербурга в Москву, и продолжение работ по облицовке камнем бастионов Петропавловской крепости.

Оба вошли в большую силу при Анне Иоанновне. Остерман постепенно сосредоточил в своих руках все нити управления внешней политикой России. С 1734 года он занял пост «первого кабинет-министра» империи. Миних командовал вооруженными силами России и не раз водил их в победоносные походы. С 1732 года он занимал пост президента Рейхскригсколлегии. Оба попали в опалу при восшествии на престол Елизаветы Петровны. Остерман умер в березовской ссылке; Миниха вернул из Сибири Петр III, так что престарелому генерал-фельдмаршалу довелось еще послужить на второстепенных постах и ему, и Екатерине II – а за последней, по некоторым свидетельствам, даже и поухаживать, впрочем, без всякого успеха.

Все доступные нам материалы говорят о том, что оба германца верно служили интересам России – так, как их понимали при петербургском дворе. Именно в этой связи нам представляется возможным указать на фигуры Миниха и Остермана как представителей ставшего с их поры характерным для «петербургского периода» в целом, психологического типа сановника и администратора – немца по происхождению, лютеранина по крещению, рационалиста и прагматика по складу личности, крепкого профессионала в своей области политики и управления, и всегда верного слуги и защитника трона. Может быть, деятелям следующей политической генерации, какому-нибудь графу фон Сиверсу или барону фон Корфу, не довелось подняться до таких же служебных высот – однако они учились тому, как надобно служить престол-отечеству, на примере таких корифеев, как Миних и Остерман. Ну, а российское дворянство привыкало к тому, чтобы видеть в сановниках немецкого происхождения своих новых и полноправных соотечественников.

В согласии с этой позицией нам и показалось возможным в начале этого раздела ограничиться русифицированными вариантами имен обоих наших героев. По всей видимости, оно несколько удивило читателя, привыкшего чаще читать о Бурхарде Кристофе Минихе и Генрихе Иоганне Фридрихе Остермане. Действительно, они сами свободно могли называть себя как на русский, так и на немецкий лад, причем принятие русского именования по имени-отчеству отнюдь не означало уже совершившегося перехода в православную веру. Впоследствии немцы, в особенности петербургские, охотно брали себе русифицированное имя, причем обычное для немцев второе имя нередко переходило в отчество, что, кстати, было не один раз, с большей или меньшей долей иронии, обыграно в отечественной литературе, от «физиологических очерков» до водевилей. Продолжая эту иронию, даже философа Гегеля, ставшего со временем предметом подлинного культа в среде русского просвещенного юношества, петербургские остряки могли величать на манер, ставший привычным у нас, Егором Федоровичем (цитируем шутливое выражение из известного письма Белинского к Боткину). Пусть так! Надо ли говорить, что ирония в таких случаях оставалась невинной, хотя и фиксировала вполне определенный этап в обрусении петербургских немцев – или в приобретении ими «хвоста», по распространенной остроте того времени.

Эта острота бытовала у русских людей во времена Анны Иоанновны. Она состояла в том, чтобы называть приезжих немцев «кургузыми», то есть лишенными, так сказать, хвоста. Под «хвостом» в данном случае следует понимать семью и имение – то есть тех, кого при служебной провинности немца можно сослать, или же то, что можно, соответственно, конфисковать. Русские люди, располагавшие таким «хвостом», должны были, естественно, вести себя гораздо осторожнее, чем иностранцы без роду и племени. Любопытно, что в мемуарной литературе эта острота была впервые зафиксирована именно применительно к Остерману, притом во вполне положительном контексте. Дело в том, что, прибыв в Россию, Андрей Иванович озаботился женитьбой на Марфе Ивановне Стрешневой, принадлежавшей к русскому столбовому дворянству и приходившейся дальней родней самим Романовым. Дети их чувствовали себя уже совершенно русскими людьми и поступали соответственно этому. К примеру, среднему сыну Остермана, по имени Федор Андреевич, довелось участвовать в качестве русского офицера во всех крупных сражениях с пруссаками в годы Семилетней войны и проявить себя самым достойным образом. Нужно учесть и то, что на русскую службу достаточно рано перебрались и немецкие родственники «великого Остермана», к примеру, его старший брат Иоганн Христоф Дитрих, преподававший немецкий язык юным племянницам Петра, включая и будущую императрицу Анну. Приняв во внимание все эти доводы, мы можем согласиться с тем, что усилия Остермана по избавлению от «кургузости» увенчались успехом.