Век первый. От короля Людовика XV – до гражданина Луи Капета

Век первый. От короля Людовика XV – до гражданина Луи Капета

Французская политика от Петра I до Елизаветы Петровны

Что могло помешать двум державам, по воле судьбы расположенным один на востоке Европы, другой на ее западе, переживавшим одни и те же «болезни роста», свойственные сухопутным колоссам, и лечившимся схожими методами, связанными в России с именем царя Петра I, а во Франции – министра финансов короля Людовика XIV, Жана-Батиста Кольбера, договориться – и взяться соединенными силами за ось истории, с тем, чтобы отвести ее от кичливых морских соседей и притянуть не свою сторону? Если не вопрос, то подсознательная установка такого рода прослеживается в царской дипломатии на протяжении всего XVIII столетия. Ну, а с французской стороны на этот вопрос постоянно слышался то явный, то подразумевавшийся отрицательный совет. Причина такой установки была очень простой: Франция уж давно выбрала себе «великого восточного партнера» и менять его не собиралась. Точнее, партнеров было несколько: Швеция, Польша, Турция. Согласно условиям военно-политических игр своего времени, кто-то из них на время выбывал из союзных отношений с Францией, кто-то, наоборот, дрейфовал обратно при порыве очередного политического урагана. Однако, при всех оговорках, Европа для Франции ограничивалась на востоке тремя этими государствами, с каждым их которых были налажены взаимовыгодные контакты. Строй этих союзников соединял Европу с Востоком, равно как и охранял ее с той, традиционно небезопасной стороны. Французские короли издавна видели знаки, подававшиеся им из-за этого строя сперва из Москвы, а позже и из Петербурга, но не испытывали желания изменять ради них принятой однажды стратегической линии.

Как следствие, неудача «великого посольства» 1697–1698 годов была косвенно связана с политикой Франции. Как мы помним, в ту пору Петр Алексеевич до Парижа не доехал, ограничившись впечатлениями от немецких, голландских и английских городов. Главной цели – сколачивания коалиции европейских держав против Турции, тоже не удалось достичь по трем основным причинам. Прежде всего, Западная Европа была занята подготовкой к «войне за испанское наследство», где Франции предстояло помериться силами с самыми мощными армиями своего времени. Тут было не до Московии с Турцией – обширных, но безнадежно периферийных держав. Кроме того, Франция выступала как традиционный союзник Османской империи. И если Вильгельм III – он был, как мы помним, королем Англии и стадхаудером Соединенных Провинций (то есть Голландии) – мог бросить свои войска против Франции в борьбе за европейскую гегемонию, то ему и в голову не могло прийти поддержать русского царя против турецкого султана и тем навлечь на свою голову протесты французских дипломатов. Наконец, французская дипломатия поставила себе задачей провести на вакантный в то время польский престол своего кандидата, а именно, принца Конти, приходившегося ближайшим родственником королю Людовику XIV. Русская дипломатия сделала ставку на другого кандидата – саксонского курфюрста Августа Сильного, создав и здесь помехи для воплощения в жизнь планов, выработанных в кабинетах Версаля.

В итоге, как с удивлением отметил историк русско-французских отношений А.С.Лавров, «французские дипломаты были представителями единственной европейской державы в Голландии, которые не были уведомлены русской стороной о прибытии Великого посольства, не нанесли визит русским послам и не приняли их в свою очередь». По дороге домой царь Петр, осознав бесперспективность борьбы против турок-османов в данных условиях, решил заключить с ними мир и взяться за Швецию. Началась Северная война, последовали ее баталии, от «нарвского конфуза» – до бомбардировки и взятия Ниеншанца. Как следствие, всего через несколько лет на острове в устьи Невы заложена была фортеция Санкт-Питер-бурх. Вот каким образом основание нашего города было связано с основной линией французской политики своего времени.

Весной 1717 года, Петр Великий выехал на запад знакомым маршрутом, через северные немецкие земли и Голландию. Ситуация «великого посольства» двадцатилетней давности повторялась. На этот раз главной целью была Франция. Надежды, которые царь питал относительно предстоявших переговоров, не составляли секрета для французской дипломатии: Франция оставалась едва ли не последним союзником Швеции в Северной войне, входившей уже в заключительную свою фазу. Петр собирался напомнить о выгодах стратегического франко-российского союза и, по возможности, ускорить его заключение. Ситуация требовала экстраординарных ходов, но французская сторона готова была следовать только сложившимся стереотипам. В порывистом облике русского государя обитатели Версаля рассмотрели лишь тысячу раз виданный ими облик «просвещенного варвара», «покровителя скифов», совмещавшего «чрезвычайную обширность познаний и что-то постоянно последовательное… с явным отпечатком старинной грубости его страны», и предпочли сохранить верность восточной политике своих отцов и дедов.

Наиболее дальновидные из французов сразу отметили близорукость внешней политики своего правительства. «Царю наконец опротивели и наша невнимательность, и наше равнодушие, – с сожалением писал в своих мемуарах герцог Луи де Сен-Симон, – С тех пор мы много имели случаев раскаиваться в гибельном очаровании Англией и в безумном пренебрежении Россией». Что же – на нет и суда нет. Осмотрев заводы и мануфактуры, арсенал и монетный двор, типографии и «аптекарский огород», приняв парад мушкетеров, во главе которых шел офицер по фамилии д’Артаньян царь отбыл восвояси. С ним отошла в тень и более чем плодотворная идея союза России и Франции.

В царствование Анны Иоанновны, вооруженным силам Российской империи довелось принять самое активное участие в «войне за польское наследство». Ставленник Франции, Станислав Лещинский, был изгнан из пределов Польши. Его место занял саксонский курфюрст Август III, пользовавшийся поддержкой России. Одним из ярких эпизодов этой войны стала осада балтийского порта Данциг (теперешнего Гданьска), предпринятая русскими войсками под руководством фельдмаршала Миниха весною и летом 1734 года. Низложенный уже Станислав I засел в крепости вместе со своими придворными, французы пытались его выручить и выслали туда от берегов Дании свою военную эскадру. Впервые за всю историю обеих наших стран, их регулярным войскам, выступавшим под собственными флагами, довелось вступить в прямое военное столкновение. Позволив десанту высадиться на берегу и подпустив его на близкое расстояние, русские солдаты дали несколько беглых залпов и расстреляли французов, как куропаток. На следующий день французские корабли, гордо подняв, несмотря на тяжелое поражение, свой прославленный белый стяг, не украшенный более никакими эмблемами, были уже далеко.

В царствование Елизаветы Петровны, российская дипломатия приняла курс на сближение с Францией. Исторической предпосылкой последнего послужил факт самой активной помощи, полученной «дщерью Петровой» при совершении государственного переворота со стороны французского посланника в Петербурге, маркиза де Шетарди. Желая отблагодарить его на свой лад, участвовавшие в перевороте гренадеры, позднейшие «лейб-кампанцы», долго еще продолжавшие праздновать незабвенное дело, иногда в пьяном виде ломились в двери особняка Шетарди, желая облобызать физиономию товарища по заговору.

Нужно заметить, что в 1745 году французский король сделал наконец тот символический шаг, которого от него ожидали со времен Петра Великого. Дело в том, что Франция так и не признала императором ни его, ни кого-либо из его преемников на русском троне, что для огромной восточной державы было довольно обидным. Лишь с воцарением Елизаветы Петровны, и то через четыре года, в предвидении возможного будущего сближения, Людовик XV решил признать очевидное. Впрочем, это не помешало ему взять свое королевское слово назад при первой возможности. Когда на российском престоле воцарился Петр III, из Франции пришла весть, что титул императрицы был признан версальским двором лишь в порядке исключения, лично за Елизаветой Петровной. Аналогичное известие получила в свой черед и новая царица, Екатерина II. Лишь в 1772 году, за два года до смерти Людовика XV, после изнурительных демаршей и консультаций, его дипломатия согласилась признать за Екатериной Алексеевной императорское достоинство – и то с оговорками. К примеру, в официальных документах, исходивших от версальского двора, титул императрицы писался не по-французски, а на латыни… Сейчас уже трудно сказать, зачем было так долго и неостроумно дразнить русских царей. Для темы нашего рассмотрения, важнее будет отметить, что тем самым французские короли упорно, едва ли не до последней возможности отказывали Санкт-Петербургу в достоинстве столицы империи, которое было заложено Петром I в основание идеологии и символики его любимого детища.

Вступив в Семилетнюю войну против войск Фридриха Прусского, Россия, более в силу обстоятельств, нежели целенаправленной политики, оказалась во временном союзе с Францией. Потенции, содержавшиеся в этих союзных отношениях, могли быть с большой пользой развернуты в долгосрочных договорах, но эту возможность елизаветинская дипломатия – как, впрочем, и дипломатическая служба Людовика XV – упустила.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.