Война как реальная возможность. Намерения больших государств
Война как реальная возможность. Намерения больших государств
С конца XIX века возможность европейской войны реальна на двух театрах: на франко-немецкой границе и на подступах к Босфору.
С точки зрения здравого смысла, война Германии с Францией порождена непонятными обстоятельствами. Германия после 1871 г. не имела территориальных претензий к Франции – наоборот, это Франция должна была бы отвоевывать у Германии Эльзас и Лотарингию. Бисмарк, кстати, был против аннексии этих французских провинций, чтобы не давать повода для реванша, но вынужден был отступить под натиском генералов-победителей. Однако во Франции после поражения милитаристов и католического клира в связи с попытками военного переворота Буланже и провалом дела Дрейфуса позиции консерваторов резко ослабели, и у власти находились левые и центристские силы – социалисты и радикалы; эти политики не предприняли ни одного шага, который можно бы трактовать как попытку реванша.
Можно сказать, что планы войны разрабатывались немецким Генеральным штабом на всякий случай, для поддержки активной политики. Опасение «всякого случая» стимулировало разработку плана войны на рубеже веков (в 1891–1905 гг.), во время, когда Генеральный штаб возглавлял граф Альфред фон Шлиффен. Шлиффен встретил на этом посту свое семидесятилетие, и потом, уже в отставке, боролся за идеи своего знаменитого плана даже в открытой печати, под быстро разгаданным псевдонимом, так что план Шлиффена в достаточно существенных деталях обсуждался специалистами и любителями так же, как пьеса известного драматурга перед ее постановкой в театре.
Франция боялась усиления военного могущества и повышения мирового статуса немецкого враждебного государства, а Германия в лице кайзера и Генерального штаба боялась, что в случае европейской войны Франция первой вонзит ей штык в спину. Но мотивом для объявления войны сами по себе взаимные страхи могли быть лишь в состоянии общей политической паранойи.
Как было убедительно показано историками, ставка Германии на блицкриг была неминуемой, поскольку лишь инициатива и молниеносные решительные удары могли позволить немцам избежать поражения в затяжной войне с коалицией европейских противников. Замысел разгромить армию Франции, охватив ее левый фланг и обойдя Париж с северо-запада, был смел, но не так уже неожидан. Новым здесь был скорее элемент политический – нарушение нейтралитета Бельгии, о котором Шлиффен писал, что оно неминуемо, и выиграет тот, кто захватит Бельгию первым. Но это было чисто военное решение. Политически Германия, напав на Бельгию, навлекла бы выступление Англии против себя. Ведь Бельгия как государство стала творением английской политики, – сочетание валлонов и фламандцев могло прикрывать Британские острова перед возможным вторжением с континента.
Генерал-фельдмаршал фон Шлиффен
В конечном итоге, политические мотивы не должны были занимать Шлиффена и Генеральный штаб: функции военных заключались в выработке оптимального военного решения, а запускать в ход военную машину или нет – дело политиков. Сдерживать Великобританию должна была военно-морская мощь Германии, созданная усилиями выдающегося морского военачальника Альфреда фон Тирпица, статс-секретаря морского министерства (то есть фактически – морского министра) с 1897-го по 1916 г., а позже видного консервативно-националистического политического деятеля. По его инициативе, активно поддержанной Вильгельмом II, Германия быстро создала мощный военно-морской флот, который мог соперничать с английским. Часто описываемая история англо-немецкого морского соперничества сама по себе тоже мало что объясняет: флот не столько должен был завоевывать Германии заморские территории, сколько угрожать господству Англии на морях и особенно – на Северном море. Если бы Англия хотела уничтожить немецкие военно-морские силы, ей не нужно было ожидать мировой войны; проекты разгрома немецкого флота, пока он еще не окреп, выдвигались английскими адмиралами, но никогда серьезно не принимались политиками во внимание.
Бельгийский король Альберт награждает пилота В. Копенса
Англо-немецкое военно-морское соревнование действительно было модальной войной, которая велась на судоверфях. Создав дредноуты, английская военно-инженерная мысль упростила технические условия соревнования и тем самым дала возможность немцам успешно соперничать с военно-морским флотом Соединенного Королевства. Но финансовые ресурсы Англии были несравненно больше, чем у ее возможного противника. В результате флот оставался возможным противником на протяжении почти всей войны. Только в Ютландской битве стороны вывели значительные военно-морские силы в открытое море; немцы одержали там победу, но победу пиррову – еще одно такое сражение, и от величественного детища адмирала фон Тирпица ничего не осталось бы. Гигантские суммы, вложенные в войну на стапелях, были, казалось бы, выброшены в мусорную корзину военной истории, однако в действительности благодаря своим деньгам, артиллеристам и инженерам, без победных Трафальгаров Британия все же правила морями и в ходе войны сумела организовать успешную блокаду Германии.
Английские планы относительно войны не были ясно осознаны политическим руководством Германии вплоть до последней минуты; Вильгельм, как ни странно, серьезно надеялся, что ему удастся избежать военных действий с Англией. Советские историки писали, что Англия старательно скрывала свое стремление вступить в войну с Германией, чтобы спровоцировать всемирную империалистическую бойню;[114] на деле соотношение голосов пацифистов и сторонников войны в правительстве и парламенте вплоть до вторжения немцев в Бельгию было не на стороне вступления Англии в войну, даже влиятельный либеральный лидер Ллойд-Джордж склонялся к антивоенной позиции. Красноречиво убедить парламент сэр Эдвард Грей, молчаливый и замкнутый министр иностранных дел, сумел лишь тогда, когда намерения немцев пройти через Бельгию уже были вне сомнений.
При всей несдержанности и агрессивности Вильгельма II трудно представить ситуацию, когда бы был запущен в ход военный и военно-морской механизм Германии, если бы все ограничивалось угрозой на франко-немецкой границе или морским соперничеством с Англией. Однако в дело вступал российский фактор, который, в сущности, и определил судьбу всей европейской войны.
На строительстве линейного корабля «Бесстрашный» (“Dreadnoght”) – родоначальника дредноутов
Мы не придаем значения этому обстоятельству, потому что России была отведена второстепенная роль в первый, маневренный период войны, и вообще она присутствовала как будто где-то на обочине. А в сущности российский фактор решал, будет ли война и какой она будет.
Хронология войны, казалось, дает понять, что логика глобализации конфликта была такова: Германия нападает на Францию, а заодно уже и на Бельгию, Англия поддерживает Францию и Бельгию, Россия – западные государства, втянута в войну, очевидно, финансовой зависимостью от Антанты.
В действительности логика имела прямо противоположное направление.
На протяжении полувека Россией создавалось напряжение на Балканах и закавказских выходах к Ближнему Востоку. Российская угроза Босфору была реальной – еще Александром III запланирована на 1897 г. экспедиция по захвату проливов. Окончательный разгром Турции и овладение Балканами, даже подчинение Персии и выход в Персидский залив – центральный пункт военных планов России. И именно поэтому в конечном итоге складываются следующие европейские комбинации:
Россия против Турции – Австрия против России;
Австрия против России – Германия за Австрию против России;
Германия против России – Франция за Россию;
Франция за Россию – Германия против Франции;
Германия против Франции – Германия идет напролом через Бельгию;
Германия идет через Бельгию – Англия против Германии.
Если бы даже в 1914 г. разгром Франции состоялся в полном соответствии с расчетами Шлиффена, то как собиралась немецко-австрийская коалиция победить Россию? Поход армий Наполеона на Петербург и Москву вспоминался европейскими политиками и военными как кошмарное предупреждение всем потенциальным противникам необозримой Российской империи.
Ситуация будет более понятной, если мы проведем параллели со Второй мировой войной. В 1940 г. план разгрома Франции был блестяще реализован, и Германия очутилась один на один с Англией и Россией. Англию можно было временно проигнорировать, поскольку она на своих островах была сильна лишь в обороне. И центральным театром военных действий мировой войны стали пространства Восточной Европы, где судьба войны и была решена.
Дэвид Ллойд-Джордж
Так, в сущности, обстояло дело и в Первой мировой войне – только план разгрома Франции реализовать не удалось. На западе стороны увязли в позиционной войне, и более-менее активные маневренные действия продолжались только на российском фронте. Они и были решающими в той войне и закончились для России поражением – невзирая на то, что на Западном фронте у немцев было всегда намного больше сил, чем на Восточном. Тем не менее, и тогда Германия проиграла.
В отличие от прекрасно проработанных планов войны против Франции, немецкий Генеральный штаб не имел четких стратегических представлений о том, как будет достигнута победа над российской армией.
Гросс-адмирал фон Тирпиц
В расчетах российских правящих кругов принималось во внимание, что противники России на западе будут ставить перед собой цель не глобального завоевания империи, а частичные цели – отколоть от империи «народности» ее западных окраин, недостаточно ассимилированные. Отсюда политика поспешной и вульгарной русификации Польши, Украины и других национальных «окраин». Однако и немецкие, и австрийские политики не имели планов решения польской и украинской проблем. Даже после того как Пилсудский, лидер боевиков польских социалистов, а затем «ППС-правицы», предложил Генеральному штабу Австро-Венгрии союз против России, австрийцы реально никак не прореагировали, приняв во внимание лишь возможность оперативного сотрудничества с его подпольем в случае войны. Украинские национал-демократические политики Галичины взяли курс на поддержку австрийского правительства в войне против России в 1910–1913 гг., но кроме обещаний изменений в культурной политике от австрийских властей ничего не дождались. В лице поляков немцы имели тех же врагов, те же ассимиляционные цели и те же проблемы, что и россияне, и у них не было серьезных планов как в поддержку украинского «мазепинства», так и на политическое сотрудничество с польскими ирредентистами.
Такова была модальная, возможная история, которая разворачивалась как бы над поверхностью дипломатических кризисов. Каждый раз правительства должны были решать, запустят они военную машину в действие или нет.
Опора могущества Британии
Характерно, что в подписанных правительствами соглашениях были сформулированы достаточно четкие основания для открытия военных действий, casus belli, но нигде не было указано согласованных целей возможной войны и победы. Первая формулировка военных целей Великобритании дана была либеральным премьер-министром Асквитом 25 сентября 1914 г. в речи, произнесенной в Дублине. Цели войны Асквит выводил из заявления либерального лидера Гладстона еще в годы франко-прусской войны: «Высшим достижением нашего времени было бы утверждение идеи международного права как руководящей идеи всей европейской политики».[115] По Асквиту, это должно было означать отказ от милитаризма, «право на место под солнцем» для малых государств (перечислены были только европейские), замену режима силы «настоящим сотрудничеством европейских стран, основанным на признании равных прав, которые устанавливаются и проводятся в жизнь с общего согласия».[116] 2 ноября Асквит прибавил к этому более конкретное требование возобновления Бельгии, «гарантий безопасности» для Франции, утверждения прав малых народов Европы и уничтожения военного могущества Пруссии. 22 декабря французский премьер Вивиани прибавил к этому требование возвращения Франции Эльзаса и Лотарингии.
Это были единственные зафиксированные официально цели военного конфликта со стороны государств Антанты. В сущности такая скромность намерений означала, что либеральные западные страны готовы удовлетвориться возобновлением status quo и самим фактом военного поражения Германии, с решительным снижением ее фактического и формального статуса. Все территориальные и другие проблемы были уже деталями.
Не было четких территориальных или других официально сформулированных планов и у Центральных государств. Однако здесь ситуация была прозрачнее. Австро-Венгрию чрезвычайно беспокоил рост веса Сербии – наличие сильного славянского государства на Балканах дестабилизировало и без того неустойчивое внутреннее равновесие «лоскутной империи». Не только и не столько родительское горе цесаря – крайне нервной позицию австрийского правительства после Сараево делали именно внутриполитические мотивы. И оно было первым европейским правительством, которое приняло сознательное решение идти на европейскую войну, когда прозвучали выстрелы террориста.
28 июня 1914 г. в столице Боснии и Герцеговины восемнадцатилетний член «Черной руки» Гавриил Принцип застрелил Франца Фердинанда и его жену, которые приехали в Сараево на маневры и чтобы отметить свою свадьбу. Война России была объявлена Германией 1 августа, – больше месяца было нужно для того, чтобы Австрия и Германия решили, насколько глубоко они поражены поступком чахоточного сербского студента.
Австрийский эрцгерцог Франц Фердинанд с женой в Сараево
Арест Гавриила Принципа
Решение начать войну было принято в Берлине и в Вене. Основным мотивом было то, что Россия пока еще не готова к войне или, по крайней мере, будет готова намного лучше через пару лет. В июле, когда все решалось, статс-секретарь Министерства иностранных дел Германии Ягов писал послу в Лондоне: «В основном Россия в настоящий момент к войне не готова. Франция и Англия также не захотят в настоящий момент войны. Через несколько лет, по всем компетентным предположениям, Россия уже будет боеспособна. Тогда она задушит нас количеством своих солдат; ее Балтийский флот и стратегические железные дороги уже будут построены. Наша же группа, между тем, все ослабевает».[117] Аналогичные экспертные оценки давались и другими высокими чиновниками.
Ответственность за развязывание Первой мировой войны полностью лежит на политическом руководстве Германии и Австро-Венгрии. Ими было также достигнуто неформальное соглашение с руководством Партии младотурков (не с правительством и не с султаном!), благодаря которому в следующем году действия немецкого флота в Черном море с турецких баз спровоцировали вступление в войну Турции. Особую роль в провокации сыграл Энвер-паша.
Решение приняли оба императора – Вильгельм II и Франц Иозеф – после консультаций со своими высшими правительственными чиновниками, так что персональную ответственность за развязывание войны несут, кроме монархов, правительственные лица – в первую очередь канцлер Бетман-Гольвег, начальник Генерального штаба фон Мольтке, статс-секретарь Министерства морского флота фон Тирпиц – с немецкой стороны, начальник Генерального штаба Конрад фон Гетцендорф, премьер-министр граф Тисса, министр иностранных дел граф Берхтольд – с австрийской стороны. Они получили поддержку основных политических сил своих стран, но то уже вопрос о политической ответственности партий и течений.
Вскоре после неспровоцированного Россией вступления Турции в войну правительство Николая II тайно обратилось к правительствам Антанты с заявлением о судьбе проливов после победного окончания войны. Англия и Франция пошли навстречу России.
Монархи Центральных держав (слева направо: германский кайзер Вильгельм II, болгарский царь Фердинанд, император Австрии, король Венгрии Франц Иосиф и турецкий султан Мухаммед V
Необходимо ясно и определенно сказать, что ни французское, ни бельгийское, ни английское, ни сербское, ни российское политическое руководство не несут ответственности за развязывание Первой мировой войны. Их позиция была позицией обороны своих стран, и они были поставлены или в условия отпора прямой агрессии, или в условия, при которых должны были осуществлять оборонные мероприятия. Еще раз стоит подчеркнуть: Николай II и его окружение не были инициаторами войны, и их действия явились ответом на военную провокацию Вильгельма II, немецкого и австрийского генеральных штабов и соответствующих дипломатических служб. Они вынуждены были начать мобилизацию, в ответ на которую Германия объявила войну России. «Коллективная вина империалистов всех стран» является мифом, рожденным мятежным сознанием в годы отчаяния и деградации, вызванных предельным напряжением сил всех участников войны.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.