Украина: независимость добыта и потеряна

Украина: независимость добыта и потеряна

Развитие событий в конце мировой войны в Украине шло примерно по тому же сценарию, как и в Чехии, Венгрии или Хорватии: в исторической столице создается национальный центр, и в условиях развала имперского аппарата национальные военные части – а в Австро-Венгрии все части были сформированы на национальных территориях – подчиняются только своему национальному центру.

Но, во-первых, в Украине складывалось несколько альтернативных политических центров; во-вторых, в армии России части не формировались по национально-территориальному принципу.

Украинский национальный центр – Центральная Рада – образован 3 марта 1917 г. в Киеве. Центральная Рада с мая стала решающей политической силой в Киеве.

В Украине складывается не только национальный центр, а три структуры с самостоятельными сферами властного влияния.

На власть претендовало в первую очередь Временное правительство. После Февраля везде создаются Исполнительные комитеты общественных организаций, которые должны были стать опорой петроградского правительства. Возникли такие комитеты и в Украине; в Киеве комитет общественных организаций создан 4 марта самыми влиятельными политическими силами. Первые три месяца революции ему принадлежала реальная власть в городе. 2 марта в Харькове, 3-го – в Киеве и Одессе, потом и в других городах Украины организуются Советы рабочих депутатов. Влияние в Советах разных политических сил, от реформистских до радикальных (большевистских), а соответственно, и влияние самих Советов на войско и государственную власть менялось в Украине приблизительно так, как и во всей империи.

Таким образом, если для империи в целом характерна была тенденция к двоевластию правительства и Советов, то в Украине можно говорить о тенденции к трехвластию, что делало ситуацию особенно нестабильной.

С дефиниций «природы» этих политических центров и даже с терминологии начинаются глубокие расхождения между историками. Национально-патриотические авторы слово «украинский» относят только к Центральной Раде и силам, ею контролируемым, позже – к структурам Украинской Народной Республики (УНР). Тем самым всё, что проходило вне украинского национального движения и представлялось Советами или Временным правительством (не говоря уже о Белых движениях), рассматривается как «неукраинское»; «украинской революцией» является только национальная революция; Гражданская война превращается в «освободительные соревнования» украинцев с оккупантами, а поражение УНР – в завоевание Украины чужестранцами. Даже «Украинское государство» гетмана Скоропадского рассматривается в первую очередь как антиукраинская институция.

Нетрудно показать, что упомянутые политические центры представляли разные политические идеалы и преследовали разные политические цели: Временное правительство и общественные структуры, которые его поддерживали, – цели либеральной демократии, Центральная Рада – цели национальной государственности, Советы рабочих депутатов и другие Советы – установление классовой, социальной справедливости. Носителями этих идеалов были как украинцы, так и неукраинцы.

Национальное движение сосредоточивалось в пределах Украины, имея два центра – Киев и Львов. А еще нужно прибавить, что определенная часть украинства политически была ориентирована на консервативные имперские силы и традиции и поддержала в конечном итоге российское Белое движение. И конечно, бо?льшая часть простых обывателей городов, городков и сел Украины просто хотела выжить и спасти своих детей и стариков в стихии бесконечного изменения властей и в ежедневном страхе перед голодом и насилием.

При нормальных условиях, в нормальных европейских государствах эти принципы отстаиваются, возможно, разными силами, но в одном политическом пространстве. В Украине, как и в целом в Российской империи, все три типа политических целей и ценностей не просто не совпадали – они развивались в разных политических пространствах, даже географически. Либерально-демократическое движение могло решать проблемы демократизации государства только в имперском масштабе и опиралось в первую очередь на столицу империи, и носителями его были интеллигентные и буржуазные круги. Социальное (социалистическое) движение ориентировалось на мировые революционные процессы и опиралось на рабочие организации столиц и промышленных центров.

Почему поначалу все, от украинских кадетов до радикального националиста Михновского, провозглашали себя сторонниками федерального строя России? Оценивая компромиссы национального движения с правительством империи, следует иметь в виду невозможность «мазеповского» решения в условиях войны. Самостоятельность Украины значила в первую очередь или самостоятельное ведение боевых действий против Центральных государств, или немедленный выход из войны, то есть практически переход на сторону австро-немецкого блока. Как первый, так и второй лозунги в первые месяцы революции были невозможны, и массы бы их не поддержали. Для Надднепрянской Украины ее суверенитет мог как-то уместиться в рамках демократической России. Поиски компромисса с Временным правительством были, таким образом, неминуемы.

12 и 19 марта 1917 г. в Киеве состоялись демонстрации под «жовто-блакытными» флагами. Массовость второй из них (100 тыс. участников в Киеве, 25–30 тысяч в Петрограде) просто ошеломила горожан. Достаточно вспомнить, что тиражи украиноязычных изданий раньше не превышали 5 тыс. экземпляров. Теперь немало студентов и гимназистов, врачей и офицеров, которые украинский язык воспринимали как язык кухарок и мужиков, вдруг почувствовали себя украинцами. Это была розовая пора творения нового мира, в котором, казалось, осуществятся все лучшие надежды. Именно в ту весну формировались политические партии, и хотели они выглядеть чрезвычайно революционными, левыми и социалистическими; за декларациями и программами современникам так же трудно было их различать и классифицировать, как и нам в новой независимой Украине – наши современные партии. Все, казалось, хотели трудовому люду одинакового счастья.

Поэтому политические силы той поры через их платформы можно определять лишь с очень большими поправками. В сущности, мы до сих пор вместо объективных оценок нередко оперируем взаимными проклятиями и обвинениями, романтикой программ и прямыми сопоставлениями прошлого с политическими симпатиями настоящего.

Инициатива создания Центральной Рады принадлежала Товариществу украинских прогрессистов (поступовцев) (ТУП), представители которого вошли также в Исполнительный комитет общественных организаций в Киеве. ТУП образовано в годы столыпинской реакции на основе бывших общественных организаций как объединение, которое должно было поддерживать все проявления национального культурно-политического движения, в том числе заботиться о трудоустройстве и материальных условиях жизни украинских деятелей. Это была в то же время политическая, культурническая и, так сказать, профсоюзная организация, которая могла в случае возможности развернуть боевые ряды «профессиональных украинцев». Сегодня это, может, звучит иронически, но наследникам обществ нация должна быть благодарна за радение о побегах украинской культуры и самосознания.

При реконструкции политической истории получения и потери Украиной независимости придется учитывать и постоянные крутые изменения политических настроений масс, и личные судьбы в революции наиболее влиятельных ее лидеров, их взгляды и предрассудки, симпатии и конфликты.

Председатель ТУП Михаил Грушевский был в ссылке, и его обязанности исполнял Сергей Ефремов.

На учредительном заседании 4 марта в клубе «Семья» младшее поколение сорвало планы Ефремова: национальный украинский центр – Центральный – образован не как легализация ТУП, а как «коалиция» его с разными украинскими обществами и группами, нередко мифическими. Инициатор этой акции, сын известного историка, социал-демократ Дмитрий Антонович представлял в Центральной Раде «певчие общества». Вернувшись из ссылки, Грушевский, став председателем Рады, неожиданно отвернулся от прежних коллег и присоединился к молодежи. В Центральной Раде тон задавали лидеры Украинской социал-демократической партии (УСДП), а большинство принадлежало к новообразованной Украинской партии социалистов-революционеров (эсеров) (УПСР). Грушевский примкнул к эсерам.

М. С. Грушевский

Давняя неприязнь между Грушевским и Ефремовым отражала драматическую историю расколов между «отцами» и «детьми» в общественном движении.

Ефремову исполнилось в канун революции сорок лет, Грушевскому – пятьдесят. Разница не такая уж и большая, но Грушевского воспринимали как старика и сразу же обозвали в Центральном совете «батьком». Основанием для этого был и большой научный авторитет историка Украины, и окладистая профессорская борода, и – не возрастная, а идейная – принадлежность Грушевского к старшему поколению громадовцев. Грушевский вырос на Холмщине, приехал в Киев с Кавказа и остался провинциально народническим, тогда как Киев и Львов уже бурлили новейшими культурно-политическими течениями.

Грушевский, нужно признать, был личностью достаточно авторитарной, политиком хитрым, жестким и эгоцентричным, ориентированным на узкий круг «своих». Однако своей партии и широких общественных связей Грушевский не имел; в действительности он держался на поверхности политической жизни силой своего научного авторитета, поскольку стал символом Украины и украинской истории.

В эсеровской партии Грушевский был свадебным генералом и партийной работой не занимался. Иногда, председательствуя на заседаниях Центральной Рады, Грушевский вычитывал корректуру своих очередных произведений: та история, о которой он писал, была не менее интересной ему, чем та, которая проходила в зале и на улицах.

Авторитетный и популярный ученый, М. С. Грушевский воплощал объединительные тенденции в украинском национальном движении, не присоединяясь ни к одной из конкретных политических группировок, и в то же время по личным свойствам не очень подходил к роли общего примирителя, которую в свое время так успешно играл доброжелательный неформальный лидер Киевского общества композитор Н. В. Лысенко. Лысенко, между прочим, и организовал Украинский клуб в том доме по улице Владимирской, 42, где через девять лет сформировали продолжение его истории – Центральную Раду, которой суждено было провозгласить независимость Украины.

С. Ефремов, в отличие от Грушевского, держался в тени и тоже был лидером скорее неформальным. В эти годы на первом плане всегда был его ближайший товарищ и воспитанник Андрей Никовский. Ефремов – юрист по образованию, но занимался украинской литературой. Вкусы Ефремова были консервативны, он был решительным врагом всякого «модернизма», включая даже неоромантизм Леси Украинки, и пылким сторонником воспитательной, идеологически настроенной национальной народной литературы. Авторитет Ефремова был не столько научный, сколько личностный: он имел заслуженную репутацию человека прямого и честного, может, упрямого, но последовательного в своих убеждениях.

Ефремов в свое время был выдвиженцем Бориса Гринченко, который по приезде в Киев из Чернигова решительно выступил с позиций, который Драгоманов охарактеризовал как националистические. И Кониский, и Гринченко пытались противопоставить новое поколение старикам, но не нашли достаточной поддержки. Наследница ТУП в апреле была названа Партией украинских социалистов-федералистов (ПУСФ); в ее программных заявлениях ощущалась принадлежность к традиции Драгоманова. В действительности социализм Ефремова ограничивался народническими традициями, а федералистами называли себя тогда все. Партию Ефремова – Никовского можно отнести к правому центру национального движения, к тому типу, который называют национал-демократией.

С. А. Ефремов

Грушевский, работая во Львове, поначалу формально принадлежал к галицийской национал-демократии, но на деле пытался быть выше вражды бывших «народников» с радикалами Франко и Павлыка. Национал-демократы Галичины, тесно связанные с греко-католическим клиром, можно охарактеризовать как консервативных либералов или либеральных консерваторов. Разрыв галицийских кругов с Грушевским в 1913 г., замена его в Научном обществе имени Шевченко (НОШ) Степаном Томашевским стали следствием решения руководства галицийских политических партий на совещании в декабре 1912 г. поддержать австро-немецкий блок в ожидаемой войне с Россией. Грушевский понимал, что для Надднепрянской Украины такая позиция была бы неприемлемой.

Почти все восточно-украинские политические группировки ориентировались на Антанту. Никто не отрицал основных положений программной статьи С. Петлюры «Война и украинцы» в редактируемом им и А. Саликовским московском журнале «Украинская жизнь», в которой, между прочим, говорилось: «Если в наиболее критические дни испытаний народы России выполняют свой долг перед нею, то сознание общества и его руководящих кругов должно быть пронизано мыслью о предоставлении этим народам соответствующих прав».[205] Умеренные украинские национальные деятели рассчитывали на признание своих усилий правительством России. Альтернативную позицию заняв Главный Украинский Совет, созданный во Львове галицийскими национал-демократами, радикалами и социал-демократами: «Победа австро-венгерской монархии будет нашей победою. И чем большим будет поражение России, тем быстрее пробьет час освобождения Украины».[206] Однако имелась в виду не Галичина. Рассчитывая на выход Надднепрянской Украины из побежденной России, галицийские патриоты ни одной договоренности с австрийским правительством относительно судьбы Галичины не имели.

И националисты Михновского (Грушевский в «Воспоминаниях» в 1926 г. называет их «фашистами»), и украинские социал-демократы были политическим следствием радикализации национального движения перед Первой русской революцией и последующего его раскола на «отцов» и «детей».

Группировка Михновского была право-радикальной, а экстремизм отдельных формулировок стал тогда же предметом насмешек (особенно цитировались его «Десять заповедей»: «Все люди – твои братья. Но москали, ляхи, мадьяри и жиды – это враги нашего народа, так как они господствуют над нами и эксплуатируют нас. Украина для украинцев, потому выгоняй из нее всех врагов-пришлых»[207]).

В 1900 г. группа молодежи, среди которых были и сыновья известных общественных деятелей (Дмитрий Антонович, Михаил Русов), и новые люди, учредила «Революционную украинскую партию» (РУП); по просьбе ее лидеров программную брошюру партии написал Михаил Михновский. В этой ныне широко известной книжке он и провозгласил лозунг самостоятельности Украины. Однако РУП после определенных колебаний не приняла радикального национализма Михновского. Эволюция политических настроений большинства РУПовцев закончилась тем, что в 1905 г. они образовали Украинскую социал-демократическую рабочую партию (УСДРП). Партия взяла за основу Эрфуртскую программу немецких социал-демократов, а в национальном вопросе отстаивала лозунг автономии Украины в составе федеральной России. Михновский образовал небольшую партию – УНП («Украинскую народную партию»).

Н. Е. Шаповал

В РУП входил поначалу и литературный деятель Никита Шаповал, который в 1909 г. учредил журнал украинского модерна «Украинская хата», выходивший до самой войны. Статьи галичанина Николая Евшана (Федюшко) пропагандировали в журнале волюнтаристскую философию в духе Ницше, причем Евшан освещал основные сюжеты, позже достаточно вторично развитые Дмитрием Донцовым (в те годы социал-демократом). Романтически обожаемый Народ начали критиковать и даже бранить с позиций национального идеала и сильной личности, субъективистского стремления к элитарности. После революции Шаповал вошел в руководящие круги новой, образованной в апреле 1917 г. партии – украинских эсеров.

УПСР возникла внезапно и была лишена политической традиции, но превратилась в наиболее массовую политическую силу в украинском национальном движении. Шаповалу было всего 35 лет в год революции; среди лидеров эсеров он был самым старшим – им всем не было и тридцати. Никита Шаповал происходил из очень бедной крестьянской семьи и не имел никакого образования, кроме лесной школы. Одареннный самоучка, он бросил университет на первом курсе, потому что обнаружил в себе призвание издавать новейший украинский литературный журнал.

Эсеровские лидеры были малоавторитетны, а выразительный и оригинальный Шаповал не имел нужных лидеру качеств, и в Центральном совете на эсеровскую общественность наибольшее влияние имели сорокалетние лидеры УСДРП – образованный Порш, талантливый писатель, литератор и оратор Винниченко, рассудительный прагматичный Петлюра. Что же касается социал-демократизма украинских эсдеков, то он, невзирая на признание ими «Эрфуртской программы», остается под большим вопросом. Рабочих масс Украины УСДРП за собой не имела. В лучшие времена партия насчитывала около 5 тыс. членов, и были это преимущественно интеллигенты национальной ориентации, стремившиеся использовать социальные лозунги для достижения национальной цели. Национальный социализм или даже национальный коммунизм наиболее выразителен у Винниченко, который готов был принять все социальные программы большевиков – при одном условии: признание суверенитета Украины. Философские симпатии Винниченко, его субъективистская концепция «честности с собой» мало чем отличались от идеологии «Украинской хаты» Шаповала.

В воспоминаниях Грушевского и Винниченко вырисовывается малосимпатичная фигура Шаповала как неуравновешенного, эгоцентричного и импульсивного человека. Следует заметить, что слабости характера Шаповала охотно эксплуатировали его оппоненты: он легко загорался, обижался и отказывался от всех должностей и выгодных предложений, чем политическое окружение немедленно пользовалось. В эмиграции Шаповал стал правой рукой руководства УПСР и профессиональным социологом.

Винниченко позже писал, что главной целью его политического круга была даже не украинская государственность, а украинское национальное самосознание. Он признавал, что для государственной национальной работы не было кадров – «…откуда они могли взяться, когда мы не имели своей школы, когда не имели никакой возможности иметь свою массовую интеллигенцию, из которой можно было бы выбрать тех и опытных, и образованных, и национально сознательных людей… Мы же никакого ни государственного, ни административного опыта не имели и не могли иметь. Была группка, состоящая из журналистов, политических эмигрантов, учителей, адвокатов, вот и все… Мы понимали всю опасность, которой подвергали саму идею украинской державности на случай неудачи, на случай выявления нашего бессилия, немощи (невміння), незрелости. Но нашей целью, существенной, базовой целью была не сама государственность. Наша цель была – возрождение, развитие нашей национальности, пробуждение в нашем народе национального достоинства, чувства необходимости родных форм своего развития, получения этих форм и обеспечения их. Государственность же есть только средство для этой важной цели… Выиграли ли бы мы или проиграли, а процесс все равно пошел бы, и он уже сам искупил бы и покрыл бы все возможные неудачи».[208] К этому можно только прибавить, что не только государственнические, но и социальные цели имели для Винниченко значение лишь постольку, поскольку «пробуждали в нашем народе национальное достоинство».

Жутко становится от того трагического ощущения обреченности, которым веет от признаний Винниченко. Всё – и государственность включительно – заранее приносилось в жертву будущему вызреванию национального самосознания. Возможно, здесь ощутима некоторая его личностная театральность и авантюрность, – но, читая более поздние спокойные выводы Шаповала о неизбежности поражения Украинской Народной Республики (УНР) в результате того же отсутствия кадров национального происхождения, убеждаешься, что по-разному эта обреченность воспринималась по крайней мере многими вождями «украинской революции».

В. К. Винниченко

Статистика позволила Никите Шаповалу сделать следующие выводы: «…на Украине везде одно явление: украинцы более 92 % хлеборобы, 4–5 % рабочих, последнее приходится на ремесленников, мелких лавочников и мелкую чиновничью интеллигенцию… Земледелие ведут украинцы, а промысел, торговля, наука и культура и публичная администрация в руках не украинских. Мы знаем, что украинцы в промышленности являются рабочими, а капиталисты являются русскими, евреями, поляками и другими… Наука, искусство у украинцев в зародыше, а город как ячейка культуры не украинский: на Вел. Украине он имеет русский характер, в Галичине – польский, на Прикарпатье – венгерский, на Буковине – румынский. Как особенное дополнение – рядом с государственной нацией стоят евреи, которые ведут промысел и торговлю и поддерживают культуру государственной нации».[209]

Расчеты Шаповала опираются на статистические данные, собранные львовским учеником Грушевского, историком (не статистиком) Мироном Кордубой и напечатанные в 1917 г. в его книге «Территория и население Украины». Подсчеты Кордубы очень сомнительны. Тогдашняя российская официальная статистика не оперировала понятиями «русский» и «украинец». В определенных случаях статистика учитывала «родной язык», но поскольку украинского образования в России не существовало и языком образованных кругов, языком города в империи был русский, то, вполне естественно, носителями украинского языка являлись в первую очередь крестьяне.

В любом случае статистика, используемая Шаповалом, полностью игнорировала русскоязычное украинство, украинцев, воспитанных в общеимперской культуре на ее койне, – русским языком.

Как вспоминает Е. Чикаленко, в свое время среди деятелей киевского украинского общества в семейном быту по-украински говорили только семьи Драгоманова и его сестры (матери Леси Украинки), Волковых (Вовков), Вовков-Захаржевских, Лысенко и Старицких.

Это вполне естественно для политических установок Никиты Шаповала, для которого «быть украинцем» значило даже больше, чем «разговаривать на украинском языке», – настоящим украинцем для него был лишь «сознательный украинец».

Определенная таким образом украинскими национальными социалистами политическая и социальная база «сознательного украинства» заведомо не могла обеспечить потребность нового государства в квалифицированных людях.

Центральная Рада сформировалась как представитель интересов этнических украинцев. Это не значит, что она ставила в качестве цели – хотя бы поначалу – образовательную и культурную работу по сплочению украинского этноса. Налаживанием украиноязычного образования более плодотворно занималось соответствующее министерство Временного правительства и лично попечитель Киевского учебного округа, то есть Н. П. Василенко, а после его переезда в Петроград – его помощник В. П. Науменко, многолетний редактор «Киевской старины».

Свою позицию в образовательной политике Н. П. Василенко сформулировал таким способом: «По моему мнению, украинские школы следует учреждать по мере того, как будут назревать потребности, не задевая уже существующие русские школы, поскольку российская культура настолько сильна на Украине и потребность в учебе настолько понятна, что в данное время такая искусственная украинизация была бы в значительной мере культурным насилием».[210] Позиция национальных социалистов была существенно радикальнее; в конечном итоге, образование и культура тогда их интересовали меньше.

Неблагосклонный к Центральной Раде Н. М. Могилянский позже писал о ее политике так: «Чрезвычайно типично, что с необычной скоростью отстранены были от дел наиболее уважаемые и заслуженные деятели украинской идеи, такие как, например, ее ветеран, глубоко всеми уважаемый педагог, ученый и литературный деятель В. П. Науменко, назначенный Временным правительством попечителем киевского учебного округа. Другой уважаемый украинец, Н. П. Василенко, был в это время товарищем министра народного образования при министерстве акад. С. Ф. Ольденбурга».[211] Можно упомянуть еще и имя другого товарища (заместителя) министра образования В. И. Вернадского, который при гетмане вместе с Василенко создавал в Украине Академию наук, украинский университет и национальную библиотеку; или имя Б. А. Кистяковского, который вместе с Науменко пытался основать партию, а затем отошел от политики, приняв участие в организации Академии наук. Из признанной интеллектуальной украинской элиты разве что только знаменитый экономист М. Туган-Барановский вошел в правительство Центральной Рады.

Такое отношение национальных социалистов и национал-демократов к элитарным кругам Украины можно объяснить: в большинстве своем эти последние, включая цитируемого Н. Могилянского, поддерживали либеральную демократию империи, в первую очередь конституционно-демократическую партию, руководство которой обнаруживало полное непонимание национальных стремлений Украины к суверенитету в хотя бы самой скромной форме. Для лидеров Центральной Рады украинские деятели кадетского круга были «пророссийскими украинцами», «малороссами».

Позже, во времена Скоропадского, Вернадский вел переговоры с Грушевским по поводу организации Украинской Академии наук, и Грушевский категорически не согласился с планами создания национального научного центра на основе объединения естественников, математиков и инженеров с гуманитариями. Он убеждал Вернадского, что поскольку деятели «позитивных наук» имеют российское образование, то такое учреждение окажется сразу пророссийским, и настаивал на своем старом плане организации украинской Академии наук на базе общественных научных национальных обществ типа НОШ. Аналогично политиками Центральной Рады строились государственные структуры во всех сферах, включая военную.

Подавляющее большинство Центральной Рады не обязательно происходило из села. Само по себе социальное происхождение так же мало значит, как и национальное.

Преднамеренная демонстрация собственной «селянскости» и «народности» – это совсем не неосознанное проявление глубоко укорененных черт крестьянской бытовой культуры и предопределенных воспитанием крестьянских политических ориентаций. Демонстративная «селянскость» определенного типа интеллигентов угрожающе приближалась к демонстративному плебейству, которое несло в себе политическую опасность.

Какими бы ни были нищими и унизительными условия тогдашнего села, из него выходили уже в то время представители высокой культурной и политической элиты. Для определенной категории политиков той поры их «селянскость», настоящая или притворная, была скорее позицией и позой, которая в личном плане должна была лишить их комплексов неполноценности, а в общественном – получить политический капитал: мотивы уже зависели от «честности с собой».

Центральной Раде удалось – невзирая на нехватку кадров из «сознательного украинства» – овладеть чрезвычайно сложной ситуацией в Украине и превратиться из национально-культурного объединения в политическую силу с государственными функциями.

Основная задача Центральной Рады – превращение этнокультурного и этнополитического центра в государственно-территориальный – требовала в первую очередь согласования с другими национальными группами, поскольку территориальные выборы провести было невозможно. Эту задачу Центральная Рада решала очень успешно. С осени она выступала уже не только как представитель украинского этноса, а как автономная общенациональная власть на украинской этнической территории (хотя и на очень ограниченной территории и с очень ограниченными полномочиями).

Источником острого конфликта Центральной Рады с общероссийскими партиями оставалось то, что они – в отличие от польских и еврейских – не желали признавать себя партиями национального меньшинства. Единственной общегосударственной политической партией, которая к Октябрьскому перевороту поддерживала Центральную Раду во всех ее самостийных акциях вплоть до государственного отделения, были большевики. От них национальные социалисты тоже требовали признания себя русской национальной партией, на что те, как и кадеты, эсеры или меньшевики, обычно не соглашались. И действительно, украинские большевики еще меньше, чем украинские кадеты, представляли на деле российское национальное меньшинство; они находились в другом, наднациональном («интернациональном») политическом пространстве, и альтернатива «украинский – неукраинский» к ним не подходила.

Центральная Рада признала четыре официальных языка – украинский, русский, польский и идиш. Лозунг «Украина – общий дом всех народов, которые живут на ее территории» окончательно победил идеологию «Украина для украинцев», и осенью были достигнуты определенные компромиссы с Петроградом.

А главным было то, что таким образом рассуждали не только большевики, но и простые люди Украины, которым приходилось выбирать. В октябрьские дни, когда решалась судьба Украины и России, Всеукраинский военный съезд поддержал украинскую государственность, но, в отличие от Центральной Рады, не осудил большевистского переворота – солдаты в первую очередь не хотели войны и ненавидели правительство и офицеров с генералами. Обе силы – красная и «жовто-блакытна» – нередко представлялись народной массе совместимыми, потому что их лозунги находились в разных плоскостях. Можно было быть в одно и то же время и за независимую Украину, и за призывы «землю – крестьянам, война войне, мир хижинам, война дворцам».

Причиной военной слабости Центральной Рады стали радикализм в национальном вопросе и подчеркнуто «народническая» кадровая ориентация, а не социалистические догмы относительно «замены армии общим вооружением народа».

Более четкая позиция национальных политиков проявлялась в борьбе за украинские национальные вооруженные силы.

Сегодня у многих авторов встречается обвинение в адрес руководителей Центральной Рады в том, что они, следуя социалистическим догмам о замене постоянного войска общим вооружением народа, пренебрегли перестройкой армии, в результате чего Украина оказалась безоружной перед лицом врага. Соответствующих цитат из Винниченко или Порша достаточно – как, в конечном итоге, таких же цитат из Ленина, что не помешало большевикам создать боеспособную армию.

В действительности Центральная Рада очень стремилась создать собственные вооруженные силы. Борьба Рады за собственное войско составляла одно из решающих направлений ее политической работы.

Инициатива здесь принадлежала, нужно признать, не Центральной Раде, а группе правых радикалов. Молодые офицеры, объединившиеся вокруг Михновского, создали «клуб имени Полуботка», который разместился в помещении Троицкого народного дома (в настоящее время – театр оперетты). По их инициативе и была создана первая украинская часть – полк имени Богдана Хмельницкого. «Полуботковцы» были также инициаторами созыва I Украинского военного съезда в мае 1917 г. Открыть съезд пытался Михновский, но сухенький Грушевский сердито отодвинул его плечиком и сам взял в руки руководство съездом как председатель Центральной Рады. Здесь и появился на авансцене политических событий Симон Петлюра, деятель полувоенного, полутылового Земского союза, выдвинутый Грушевским и Винниченком в противовес «полуботковцам» в руководители съезда и созданного Центральной Радой после съезда Генерального военного секретариата. Михновский, личность слабая и психически неустойчивая, фактически перестал играть после этого активную роль; он закончил жизнь трагически – самоубийством после очередного допроса в Киевской ЧК в 1924 году.

Характерно, что образованный офицерами Михновского и враждебно настроенный к «угодовцам» полк имени Богдана Хмельницкого присягал именно Центральной Раде. Позже Центральная Рада по соглашению с Временным правительством, особенно обеспокоенным созданием неконтролируемых вооруженных частей, согласилась вывести полк на фронт, но не спешила это сделать, и определенное время подчиненный ей украинский полк стоял в Киеве. Во время выезда на фронт эшелон полка на Посту Волынском был обстрелян казаками и обнаружил полную небоеспособность.

«Магическое слово «универсал», неожиданно вынесенное на поверхность демократического, крестьянского, социалистического движения, удовлетворяло всех, кто хотел демонстрации украинской суверенности… Сие была та мистика, которая проносится так часто в больших революционных движениях», – писал позже Грушевский.[212] Эта мистика «проносилась» потому, что за спиной лидеров Центральной Рады был съезд, который представлял полтора миллиона солдат-украинцев.

В ходе революции возникали украинские части и такие полувоенные организации, как «Свободное казачество»; все они присягали Центральной Раде как национальному центру. Бывали и потешные ситуации. 4 июля в Киев прибыл из Саратова украинский полк и попросил Грушевского, чтобы тот принял у него парад. Профессор несколько стушевался, но выполнил пожелание саратовцев, и они поехали себе дальше на фронт.

Образование национальных частей и естественная ориентация их на свой национальный центр вдохновляли Центральную Раду на решительные шаги в противостоянии с Временным правительством. Первым в России собранием, запрещенным Временным правительством, стал именно II Украинский военный съезд. Съезд все же открылся в Киеве 5 июня вопреки правительственному запрещению, и именно здесь как проявление протеста возникла идея I Универсала. Слово «универсал» родилось на съезде, в военных кругах. Сам термин тогда значил чуть ли не больше, чем содержание документа, написанного Винниченко пылко и романтично, но, по настоянию Ефремова, отредактированного и приглаженного.

Настоящая ограниченность Центральной Рады сказалась в том, что ей не удалось создать войско одновременно профессиональное и – на ее взгляд – надежное.

Центральная Рада добивалась от Временного правительства формирования военных частей по территориально-национальному принципу. Правительство – по инициативе военных и в первую очередь Корнилова – соглашалось на постепенную «украинизацию» военных формирований и начал ее с 34-го корпуса генерала Скоропадского. Таких украинизированных частей Центральная Рада боялась чуть ли не больше, чем русских, потому что не могла держать их под своим контролем.

Сам Скоропадский писал в письме на имя генерал-квартирмейстера фронта, что для него важно, чтобы «пришли люди, проникнутые идеей украинства», чтоб они «были бы хорошими бойцами, а не разная шваль (дезертиры и тому подобное), которые, прикрываясь всякими вывесками, думают лишь о том, как бы не попасть под огонь противника-немца».[213] В результате I Украинский корпус Скоропадского был укомплектован в значительной мере офицерами неукраинского происхождения или украинцами русской культуры. Центральная Рада сделала все, чтобы I Украинский корпус Скоропадского был расформирован.

Численность войск, которые присягали Центральной Раде, определяют по-разному – от 300 тысяч до 1,5 миллионов. В Киеве на момент Октябрьского переворота войск, верных Временному правительству, насчитывалось около 10 тысяч, верных Центральной Раде – 8 тысяч, большевикам – 6 тысяч. Основным «аргументом» против Временного правительства было открытие 20 октября III Всеукраинского военного съезда, на котором сначала 965, а в конце съезда – 2 тысячи делегатов представляли 3 млн украинцев-фронтовиков. Днем позже в Киеве открылся Казачий съезд, настроенный по отношению к Украине очень агрессивно; однако казачьих делегатов было всего 600. Но казаки отправились на Дон вместе со штабом и ориентированными на Россию войсками Киевского округа. Это и решило судьбу власти в Украине.

Как же произошло, что Центральная Рада, создав с такими трудностями без подготовленных кадров национальный государственный центр, так легко проиграла большевикам? Зимой 1918 г. те полудеморализованные красные части, которые направлялись завоевывать Украину, были немногочисленны. Постоянно пьяные отряды Муравьева, идущие на Киев, состояли всего из 700 человек. Единственный и скорее символический бой, в котором украинские части были разбиты большевиками, произошел под станцией Круты 17 января 1918 г.; силы красных оцениваются в 6 тыс. бойцов с небольшим, им противостояли национальные части в количестве всего 500 человек, из них 300 студентов и гимназистов, в то время как в Киеве насчитывалось в октябре 16 тыс. бойцов в разных сердюцких полках, гайдамацком курене и других украинизированных частях!

Украинская государственность вернулась с немцами после подписания в Бресте Центральной Радой мирного договора. Это и определило ее судьбу. Получив (где-то между Сарнами и Житомиром) весть о подписании Брестского соглашения, председатель Центральной Рады Грушевский заплакал. Украина учла интересы немцев, а этого политики Надднепрянщины всегда так боялись. Мировая война заканчивалась, и небольшие шансы появились у Центральных государств лишь в виде материальных ресурсов Украины, которые оккупанты могли взять с помощью украинской национальной власти. И Центральная Рада, и ее наследник – гетман Скоропадский в глазах украинского населения ассоциировались с оккупацией, которая никогда не бывает сладкой. Большевики тоже подписали мир в Бресте, но они не привезли с собой оттуда оккупационные батальоны.

Можно отметить одну черту революционной эпохи, которая свойственна также и большевистской революции. Революционные деятели энергию распада и развала старой системы отождествляли, как правило, с энергией создания нового строя, энергией конструктивной. В действительности же неповиновение и недовольство нередко выливались в шумиху на митингах, дезертирство и анархию. Людей, которые готовы были отдать свою жизнь за четко сформулированные идеалы и умели подчинить себе мятежные массы, в любой революции было не так уж и много.

И все же при гетманате появилась какая-то призрачная перспектива национальной солидарности. Режим гетманата, конечно, был консервативным и авторитарным. Гетман Скоропадский был таким же корпусным командиром, как и его бывший однополчанин и хороший знакомый Маннергейм. Но в Финляндии Маннергейм, барон, генерал российской службы, к тому же швед немецкого происхождения, сумел удержать авторитарный и консервативный режим вплоть до 1945 г., добившись высокого уровня национальной солидарности. В Украине правительство Скоропадского не смогло достичь внутренней стабильности, сбить волну погромов и бандитизма, стабилизировать финансы, нормализовать торговлю и создать кое-какие предпосылки для экономического оживления, по крайней мере, в сельском хозяйстве. Конечно, развала экономики, вызванного мировой войной, гетманат преодолеть не мог, но ситуация в Украине была неизмеримо лучше, чем в России. Скоропадский опирался на круги либеральной интеллигенции, которые в конечном итоге очень поправели после переворота большевиков; при нем было сделано очень много для украинской науки и образования. Гетман пытался создать вооруженные силы Украины, насколько это было возможно в условиях оккупации. Режим Скоропадского – это правоцентристский авторитарный режим, но нет никаких оснований считать его антинациональным.

Гетман П. П. Скоропадский

И все это развалилось, как только разгром немецкой армии на полях Франции и революция в Германии и Австро-Венгрии лишили режим Скоропадского оккупационной военной опоры.

Характерно, что национал-демократия в лице лидера ПУСФ Ефремова все время находилась в оппозиции к гетманскому правительству, но это была, так сказать, «оппозиция его сиятельства». Был образован оппозиционный Национальный союз, возглавляемый тем же Никовским. Когда национал-социалистические партии начали готовиться к вооруженному восстанию против гетмана, Ефремов забеспокоился и убеждал Винниченко и Шаповала, что гетман, возможно, «одумается».

Национал-социалистические деятели и тогда, и позже, в своих воспоминаниях, оценивали режим гетмана как «пророссийский» и «антинациональный», то есть под национально-радикальным углом зрения.

Сельский парень-самоучка, почитатель поэзии модерна и философии Ницше, Шаповал видел политическую Украину селом, противостоящим «чужому городу» с его гимназистами и евреями. Исходя из подобных установок, деятели постгетманского украинского государства на выборах в Трудовой конгресс лишали права голоса профессоров и врачей, предоставляя его только учителям и «лекпомам» (врачебным помощникам, «фершалам»). Сознательная игра в плебейство приводила к тому, что украинские интеллигенты, сотрудничавшие с государством Скоропадского, после его развала примкнули не к УНР, а к белым или красным. Никовский в газетных статьях призывал судить Науменко и Василенко. Символично, что у белых оказался и юрист М. Чубинский, министр Скоропадского, сын автора национального гимна Украины. В Крыму оказался В. Вернадский, где-то на Кубани погиб в безвестности Б. Кистяковский.

Для социал-демократа Исаака Мазепы режим Скоропадского был «властью российских реакционных кругов» и «антиукраинским режимом».[214] Винниченко писал, что Скоропадский стремился к «отмене украинской государственности и реставрации «единой, неделимой». «Украинского государства уже не было».[215] А Шаповал высказывался совсем прямо: «Гетманский переворот восстановил против себя две силы: российско-жидовскую буржуазию, помещиков и украинских кулаков против украинских крестьянско-рабочих масс, или короче: чужой город против украинского села»[216] (курсив мой. – М. П.).

После падения правоцентристского режима гетмана Скоропадского за контроль над Украиной сражаются большевики и правительство Украинской Народной Республики. В годы Гражданской войны руководителем и символом УНР был Симон Петлюра.

Оценка его личности и политическая характеристика остаются наиболее болезненным вопросом истории украинской революции. Нельзя абстрагироваться от того обстоятельства, что убийцу Петлюры оправдал Парижский суд так же, как убийцу организатора армянской резни Талаат-паши несколькими годами ранее оправдал суд в Берлине.

Наиболее обоснованную попытку реабилитировать Петлюру перед современной демократией сделал Тарас Гунчак в книге «Симон Петлюра и евреи»;[217] однако нужно признать, что почти все факты и свидетельства, на которые опирается этот автор, были известны и суду, что тем не менее не повлияли на приговор. Дело, очевидно, больше в правовом и нравственно-философском толковании, чем в каких-то якобы до сих пор неизвестных обстоятельствах, которые должны были бы раскрыть архивы.

Рассмотрим прежде всего вопрос о легитимности и эффективности власти Директории и Петлюры лично.

Идея возобновить Центральную Раду не нашла серьезных сторонников, что говорит о непопулярности ее в то время. Директория УНР была создана блоком оппозиционных к гетману политических партий – Национальным союзом – как орган руководства восстанием против гетмана и как центр государственной власти. Этот орган, конечно, не имел никаких правовых оснований и опирался лишь на вооруженных повстанцев и едва ли не на единственную дисциплинированную регулярную часть – Осадный корпус, сформированный из военнопленных-галичан. Корпусом реально руководили будущие вожди Организации украинских националистов (ОУН), офицеры-«сичевики» из молодых галицких национал-демократов Евгений Коновалец и Андрей Мельник. Какую-то легитимность Директория получила благодаря Конгрессу Трудового Народа Украины, задуманному, согласно политическим установкам социал-демократов и эсеров, в качестве представителя исключительно «трудовых классов» Украины.

Определение понятия «трудовые классы» оказалось чрезвычайно путаным. Директория предлагала «трудовому крестьянству», мобилизованному «с оружием в руках для борьбы с барством», «по всей Украине съехаться в губернии и избрать своих делегатов», которые «будут представлять волю как того вооруженного крестьянства, которое теперь временно находится в войсках», так и мирных тружеников. Другими словами, право представлять «трудовое крестьянство» предоставлялось только повстанцам. Предоставлялось право голоса «трудовой интеллигенции, которая непосредственно работает для трудового народа, как-то: рабочим на ниве народного просветительства, врачебным помощникам, народным кооперативам, служащим в конторах и других учреждениях». Что касается рабочих, то Директория выражала надежду, что «неукраинские рабочие» «забудут свою национальную нетерпимость и примкнут ко всему трудовому народу Украины».[218] В конечном итоге, была установлена квота для делегатов от основных социальных групп: 377 крестьян, 118 рабочих и 33 «трудовых интеллигента», да еще 65 делегатов от Галичины, потому что именно тогда провозглашено было «объединение» («злука») УНР и Западно-Украинской Народной Республики (ЗУНР).[219] Система социальных квот очень напоминает большевистскую «демократию» Советов, только ориентирована была в первую очередь на крестьян.

Все эти планы сорвала Гражданская война и сопротивление военных. Петлюра, Коновалец и атаманы были против привлечения войск к выборам, опасаясь левых настроений повстанцев и вообще дистанциируясь от выборных институций под лозунгом аполитичности войска. На Левобережье выборы вообще были невозможны, потому что тамошний атаман Болбачан разгонял всякие советы и собрания, а то и порол их участников розгами. В результате съехалось 300 или 400 делегатов.[220] «Резолюции, надо думать, были вынесены такие, на которых сторговались эсдеки и эсеры. А эсдеки и эсеры могли торговаться лишь осторожно, посматривая все время, с одной стороны, на атаманов, а с другой – на пятаковщину, что уже продвигалась к Броварам (под Киевом). Из-за этого и Директория не была отменена…»[221]

Данный текст является ознакомительным фрагментом.