«Неприсоединившиеся страны» и Индия

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

«Неприсоединившиеся страны» и Индия

В середине XX века в политический словарь вошли выражения «неприсоединившиеся страны», «внеблоковые страны» и даже «блок всех стран, которые не входят ни в какие блоки». Последний очень радовал логиков и математиков, поскольку воспроизводил известный парадокс «множества всех множеств, не входивших ни в какое множество». Предположение о существовании такого множества, как известно, ведет к неразрешаемым противоречиям в теории. Однако в международной политической практике существование подобного множества оказалось полностью возможным и совместимым с мировоззрением «неприсоединившихся» политиков.

Тройка лидеров движения неприсоединения – Насер, Тито и Неру. 1956

Движение «неприсоединившихся» началось с конференции в апреле 1955 г. в Индонезии, в Бандунге, и приобретало все бо?льшую силу, особенно после того, как в 1960 г. независимость получили сразу много стран Черной Африки. Известный политический писатель Раймон Арон отмечал: «Если просмотреть дипломатические действия, символами которых являются имена – Неру, Насер, Тито, Фидель Кастро, – сразу окажется, что на пути от индийского нейтралитета к кубинской незаангажированности через египетский и югославский нейтрализм отличия по крайней мере такие же существенные, что и сходства. Нейтралитет Индии отображает личность Неру, верного западным ценностям и антиколониальной борьбе; нейтралитет Египта отображает антизападный, но не просоветский национализм арабского мира; нейтральная Югославия является проявлением авантюры левого коммуниста, который не смирился с гнетущей протекцией «старшего брата», а нейтралитет Кубы является отображением восстания интеллектуалов левого направления и латиноамериканской страны против капиталистической эксплуатации».[755] Эта справедливая оценка является вместе с тем взглядом справа: классификация, осуществленная Ароном, исходит с позиций и стратегических интересов Запада, и не случайно имена названных им деятелей расположены от более «правых» к более «левым». Свою заинтересованность в третьем мире все больше обнаруживали СССР и Китай, и в конечном итоге в ряде важных конфликтов «неприсоединившиеся» оказывались скорее на стороне красного Востока, нежели «белого» Запада. Можем констатировать разве что тот факт, что большинство государств и народов мира оставались незаангажированными в борьбе коммунизма и западной цивилизации и, провозглашая себя независимыми от блоков, выражали готовность поддержать в случае необходимости тех или других, – иногда из идейных соображений, иногда из меркантильных.

Политические маневры стран третьего мира связаны с более принципиальным вопросом о путях и последствиях модернизации. Проблему стоит рассмотреть в свете оппозиции «глобализм – антиглобализм», то есть как проблему путей и последствий модернизации третьего мира. Внешняя политика стран, которые до недавнего времени были под контролем Запада, зависит от их геополитических ориентаций. А эти ориентации, в свою очередь, в значительной мере определяются направлением, особенностями и последствиями модернизации, – то есть распространением на традиционалистские регионы технологий, в том числе социальных, европейской (евро-американской) цивилизации. Как можно видеть на примере дальневосточных политических и экономических культур, в результате технико-социальной модернизации может возникнуть или ужасный кентавр (самурайская Япония или маоистский Китай), а может через новые страдания произойти прорыв к будущему.

Движение «неприсоединившихся» заявило об эмансипации архаичного мира, который стал на путь модернизации, от цивилизаций-доноров, или же цивилизаций-эксплуататоров. Естественно, что когда не стало блоков, не стало и «неприсоединившихся». Однако возникало движение «неприсоединившихся» на основе полностью определенной идеологии, обнародованной во время провозглашения независимости первой из колоний Британской империи.

Идея «неприсоединения» принадлежит Джавахарлалу Неру, который поднял флаг независимой Индии в Дели 15 августа 1947 г. В устах Неру этот принцип имел смысл не только нейтралитета или нейтрализма, – он был связан с идеей non-violence, ненасилия, которое после Ганди стало главным средством в борьбе Национального конгресса за независимость Индии. Перенесенный на международные отношения, принцип ненасилия нашел выражение в панча шила – пяти принципах мирного сосуществования, принятых всеми «неприсоединившимися». Они сформулированы Неру и стали основой соглашения в 1954 г. с Китаем, с которым Индии через пять лет суждено было вступить в острый конфликт после применения китайцами силы в Тибете, а в 1960 г. вести настоящую войну в Гималаях. Первая конференция «неприсоединившихся» стран была инициирована Индией и ее соседями. Кажется, что гуманистический смысл «неприсоединения» и его политическое направление чем дальше, тем больше терялись. Взлелеянная в мечтах независимость Индии пришла без вооруженной борьбы с английскими колонизаторами, зато после кровавых столкновений с мусульманами, а закончился век реальной угрозой атомной войны не между коммунизмом и капитализмом, а между исламским Пакистаном и националистической Индией. Наибольшую обеспокоенность относительно реальных перспектив использования ядерного оружия сегодня вызывает именно этот регион, который в середине XX века казался пацифистским и склонен был называть себя «неприсоединившимся».

Джавахарлал Неру

В 1994 г. вся Латинская Америка насчитывала 473 млн жителей, весь арабский мир – 220 млн; в Китае население составляло 1188 млн человек, в Индии – 918,6 млн человек, а вместе с Пакистаном и Бангладеш – 1156 миллионов.

На рубеже веков Индия наряду с Китаем составляла самую мощную составляющую всего третьего мира.

Поневоле вспоминаются слова Ленина о России, Индии и Китае, которые вместе будут решать судьбу человечества. Однако если Китай якобы не сходит с пути, предначертанного коммунистическими лозунгами, то Индия провозгласила вместе с независимостью другой, западнический вариант социалистических целей, а в конце века, кажется, потеряла доверие и к нему.

Кремлевские руководители второй половины XX ст. полностью осознавали, что им необходимо изменить сталинскую стратегию и на окраинах мировой цивилизации по-бухарински сделать ставку на националистическое и нейтральное «мировое село», а не на коммунистические революции, и что путь к гигантскому большинству человечества лежит именно через Индию, – первую из бывших колоний, которые стали после войны самостоятельными государствами и не захотели выбирать коммунистическую или антикоммунистическую альтернативу. Запад был недоволен нейтрализмом Неру потому, что из цепи азиатских государств, объединенных пактом обороны Юго-Восточной Азии (1954), а позже Багдадским пактом, выпадало самое значимое звено. Дж. Ф. Даллес называл нейтралитет Индии «аморальным».

Поворот хрущевского руководства в 1955 г. к Индии, арабскому миру, Юго-Восточной Азии имел принципиальное значение для стратегии и даже идеологии мирового коммунизма.

Для Сталина независимость Индии была неполноценной, а нейтралитет – формой подчинения Западу, поскольку отход от колониальной системы не завершался военным противостоянием с бывшей метрополией.

В этом повороте была некоторая пикантность, связанная с позицией лидеров националистических движений, позже «неприсоединившихся», в годы войны. Об арабском национализме достаточно сказать, что на столе у Насера стоял портрет Гитлера, а относительно национальных движений Бирмы, Филиппин, Индонезии – то они в годы войны были ориентированы на Японию. Когда лидер бирманских националистов Аун Сан в конце войны явился для переговоров в штаб английских войск в форме японского генерала, это вызвало шок. С Японией тогда сотрудничали и У Ну, и Не Вин, и другие бирманские лидеры. Сукарно, харизматичный лидер Индонезии, сотрудничал с японцами и осмелился провозгласить независимость страны лишь после того, как его к этому фактически принудили восставшие солдаты индонезийских вспомогательных войск японской администрации. В бывших европейских колониях, в которых установилась жестокая японская оккупационная власть, вооруженное сопротивление оккупантам сначала оказывали только коммунисты. Националистические политики так или иначе прошли через период надежд на государства Оси, сотрудничества с ними, которое должно было сохранить национальные силы и ячейки, и осторожного выжидания до последнего момента. Только Индийский национальный конгресс (ИНК) вопреки своим националистическим радикалам (С. Ч. Бос, глава прояпонского и пронемецкого «правительства» Индии, был прежде членом ИНК) занял четко антифашистскую и в то же время антианглийскую позицию. Неру определил ее таким образом: «Распространение войны на Советский Союз усилило симпатии индийских народов к прогрессивным силам, но не изменило нашего отношения к политике английского правительства в Индии, потому что она базируется на других принципах… Вступление Японии в войну сделало ее мировой войной, которая приближается к нашим границам… Наши симпатии непременно должны быть на стороне нефашистских государств. Помощь, которую мы можем предоставить им в соответствии с нашими собственными принципами, была бы им предоставлена, если бы мы могли действовать как свободный народ».[756] Заметим, что и здесь симпатии к СССР стали ощутимым фактором антифашистских ориентаций. Однако стратегию ИНК определяли не стремления уподобиться российским коммунистам, а скорее левые западнические традиции и вкусы.

Если Китай Мао Цзэдуна свою историческую великодержавную традицию прятал за марксистскими понятийными образцами, то Индия Неру свою ориентированность на западные ценности старательно прятала под национальной исторической традицией.

В 1955 году советские люди услышали музыку и увидели танцы, которые были не просто экзотичными, а абсолютно другими, как и индийская философия или литература. Если же мы обратимся к сути дела, на минуту забыв о национальном колорите, то вождь Индии Джавахарлал Неру с его английским университетским образованием предстает перед нами в первую очередь как либеральный социалист фабианской школы, только практически и намного более левого толка по сравнению с английскими коллегами. Это относится не только к Неру и индийским левым политикам, но и ко многим лидерам «неприсоединившихся». Американский экономист Джон Гэлбрейт, который был, между прочим, во времена Джона Кеннеди послом в Индии и хорошо знал эту страну, писал: «В Оксфорде, Лондонской школе экономики и Сорбонне англичане и французы учили элиту в духе глубокой веры в социализм».[757] Африканская элита начала заявлять о своем марксизме через несколько лет после начала движения «неприсоединения». Лидеры независимой Индии выражали симпатии к Марксу и Ленину в годы борьбы, а после победы больше отмечали свое национальное своеобразие.

Китайские лидеры, как один, одевали сталинские «тужурки». Неру удивил всех, появившись 1955 г. в Москве в легкомысленной конгресистской шапочке, каком-то кителе-сюртуке и в уже совсем удивительных узеньких белых штанах.

Когда Неру стал премьер-министром Индии, первые же его шаги были направлены на создание социалистического сектора экономики. Это имело очень простое объяснение. «Должны ли мы идти английским, французским или американским путем? – спрашивал Неру. Ответ был очевидным: – Разве мы имеем время в 100–150 лет, чтобы достичь нашей цели? Это абсолютно неприемлемо. В таком случае мы просто погибнем».[758] Социалистические установки Неру имеют и гуманистические, и практические принципы, поскольку, как и Ленин, как и Мао Цзэдун, Неру не мог ждать. Отсюда и симпатии Неру к русскому эксперименту. «В то время, когда остальной мир задыхался в лапах депрессии и в определенном смысле возвращался назад, в советской стране создавался новый большой мир. Шагая по заветам великого Ленина, Россия заглянула в будущее и думала только о том, что должно быть, тогда как другие страны лежали, придавленные мертвой хваткой прошлого, и тратили свои силы на то, чтобы сохранить ненужные реликвии прошлой эпохи. На меня, в частности, произвели сильное впечатление сообщения о больших успехах, достигнутых при Советской власти в отсталых районах Средней Азии. Поэтому волей-неволей я был полностью на стороне России; существование Советского Союза было светлым и отрадным явлением в темном и мрачном мире».[759]

Правда, безоблачный образ России потускнел и забеспокоил Неру в 1937 г., и попытки объяснить самому себе факты сталинского террора гипотезами о каком-то невероятном антиправительственном заговоре не до конца успокоили совесть левого интеллектуала. Так, в конечном итоге, было и в Европе, и если большинство европейских и американских левых все же простили Сталину расправу с «троцкистской оппозицией», то для азиатских учеников Оксфорда и Сорбонны это было тем более естественно – для них еще больше, чем для европейских антифашистов, красная Россия была главной опорой в борьбе за свободу и независимость.

Конечно, Сталин не мог считать «своим» политика с такими либерально-интеллигентскими «колебаниями». Однако в эпоху «критики культа личности Сталина» можно было бы пренебречь демократическими сомнениями Неру относительно 1937 года.

Индия стала парламентской республикой с многопартийной системой, со свободными выборами, с оппозицией и относительно свободной прессой, и здесь уже никакие стратегические интересы и социалистические лозунги не могли вызывать доверия у русских коммунистов. Отсюда – даже во времена провозглашения самых нежных братских отношений, хинди руси бхай бхай, – кислые наставления по адресу «прогрессивного индийского лидера» относительно недооценки им роли рабочего класса и опасности проимпериалистической реакции. Более легко было примириться с Насером, хотя он жестоко преследовал коммунистов: там был понятен твердый режим.

Конституция провозгласила Индию демократическим государством, сувереном которого является единая индийская нация. Сразу возникла проблема, существует ли в действительности индийская нация, или же ее еще следует «создать»: подобная проблема, сформулированная деятелями Италии после победы Рисорджименто, была там намного менее острой. Собственно, у Неру в соответствии с политической традицией Индийского национального конгресса теоретических и юридических сомнений не было: провозгласив Индию демократией, Конституция тем самым считала народ Индии, суверена этого государства, «политической нацией». Но реально ситуация Индии кричаще противоречила европейским представления о нациях. Сегодня население субконтинента, провозглашенного индийской нацией, не имеет в сущности ничего общего с национальной структурой в европейском понимании, и с западной точки зрения, кажется хаотической смесью, в которой нечего искать чего-то постоянного.

Настоящая «неполноценность» Неру, с точки зрения советских руководителей, заключалась в том, что он был левым социалистом не русской, а европейской школы.

Архаика в каждой цивилизации остается архаикой. Но в Индии ситуация особенная. Четыре пятых населения живет в селах. Четыре пятых населения неграмотны. В 1960-х гг. четверть крестьян имела радио, 9 % – электричество. И все. Это значит, что село преимущественно неграмотно и живет на обочине путей мировой и новейшей индийской культуры, в обществе тысячелетних традиций. Из года в год, из века в век теми же орудиями с теми же волами обрабатываются земли, изможденность которых достигла предела.

Относительная самостоятельность села с его натуральным хозяйством и архаичной культурой – самая первая основа застойной стабильности субконтинента.

Села в Индии являют собой маленькие государства-коммунитас, общающиеся с верхними этажами власти только через уплату налогов. Кто там правит, Великие Моголы или англичане, Конгресс или партия Бхаратия Джаната – их это мало касается.

Второй основой стабильности исторически была не трибалистская система и выросшая на ее основе этнонациональная, а кастовая система.

Индия на фоне Китая кажется страной предельно аморфной. Собственно, неясно, можно ли назвать Индию страной – в отличие от Китая, она заселена не одним этносом. В Индии основным понятием для переписи населения является понятие mother tongue, родного языка элементарного сообщества, к которому себя опрашиваемый сам относит: это может быть группа, разговаривающая на каком-нибудь варианте одного из многих десятков индийских языков, – принадлежащих или к группам языков (не диалектов!) синдхи, распространенных на северо-западе субконтинента (в том числе в Пакистане), или к восточным группам языков, в том числе распространенным в долине Брахмапутры бенгали, или языков групп панджаби, гуджарати, раджастани… (И это не считая языков дравидийских или тибето-бирманских!) Само отождествление с группой на основе языка вообще индийцам не свойственно. Один из опрашиваемых во время переписи назвал своим «родным языком»… сибирский, но не мог объяснить, что это значит. Индиец может считать себя хинди, тогда как говорит на другом языке, и может не считать себя хинди, хотя говорит на одном из его диалектов. Да и что такое хинди, когда крестьяне центрального региона, региона вокруг города Дели и восточной части штата Уттар Прадеш, где официально считается распространенным именно этот язык, не понимают друг друга, если живут в слишком отдаленных селах! Что такое литературный или официальный хинди? Диалекты, которые назывались хиндустани, имели вариант, используемый в мусульманской литературе, – ведь город Дели был столицей империи Моголов, и сам регион хинди был центром исламской государственности и культуры. Этот вариант, урду, отброшен пуристами – противниками культуры ислама, – потому что в нем много персидских заимствований; сегодня он, искусственно облагороженный индуистской древностью, известен как литературный хинди. Не слишком интеллигентный человек из района хинди скорее будет разговаривать на английском, чем на литературном хинди.

Субконтинент Индостан представляет собой чрезвычайно пеструю совокупность этнокультурных единиц, которые отличаются не только уровнем развития и культурными чертами, но и самими принципами организации общества в целостные общественные организмы, – то есть отличаются эпохами и цивилизациями.

Мохенджо-Даро – для иностранцев символ Индии, памятник исламизированной Индии

В Индии существуют этнические системы, которые можно считать универсальными для человечества на ранних ступенях культурного развития: это – племенные, трибалистские системы. В Индии они называются «зарегистрированными племенами» (sheduled tribes). (Часть племен такого типа официально не зарегистрирована.) Архаичные трибалистские образования с большими трудностями вписываются в «единую индийскую нацию», но эти трудности знакомы не только Индии.

В Китае, как мы видели, языковая ситуация и этнические традиции тоже не очень способствуют национальной консолидации, но национальное единство многомиллионного населения на огромных просторах держалось и держится на государственной системе, которая обеспечивала единые на всей китайской территории механизмы трансляции культуры. Стабильность индийского общества обеспечивалась не властной, потестарной, государственной системой, а кастовой системой социального распределения функций. Касты не только разделяли индийский социум, но и объединяли его: ведь брахман в любом конце субконтинента мог найти себе подобного и с ним поделиться куском хлеба и в его семье найти себе невесту, – независимо не только от говора, которым пользовались оба, но даже от религии, которую каждый из них исповедовал. А общество не могло обходиться без воинов, учителей, простых тружеников и всех разновидностей тех профессий и социальных слоев, на которые разветвлялись древние варны. Но отсутствие властных, государственных регуляторов трансляции культуры приводило к потере единства и монолитности культурного ландшафта. Это в первую очередь касалось языковых процессов – культурное творчество осуществлялось в этнически разных центрах и в разные времена. А за этим стояли и разные идеологические и политические структуры.

Ислам утверждал абсолютно другие принципы объединения сообществ – объединения людей разных каст и говора на религиозной основе, на основе определенного вероучения.

Ислам был принесен в Индию жестокими и дикими завоевателями – афганцами, а завоевание никогда не оставляет по себе хорошую память. Однако государство, образованное завоевателями, стало единственным властным организмом, который как-то удерживал порядок на субконтиненте, а созданная на основе исламской цивилизации изысканнная культура правящей верхушки оказала большое влияние на Индию и отчасти успешно ассимилировалась даже индуистскими кругами.

Особенность ислама и христианства, этих порождений религиозной культуры средиземноморского региона, заключается в том, что они являются вероучениями, и, следовательно, несовместимы с другими вероучениями. Индуистские религии не знают догматизирующих вероучений, меняют главных и второстепенных богов и держатся в первую очередь на общности культово-обрядовой стороны. Индийцы воспринимали ислам как культуру, и сами внесли в исламскую культуру немало элементов в одежде (например, знаменитая мусульманская чалма), литературу (вспомним хотя бы «Тысячу и одну ночь»), музыку, часто ассимилировали элементы ислама на основе собственной религиозной традиции, а в литературе создали прекрасную индоязычную поэзию персидской формы. Исламская, в первую очередь персидская, литературная традиция распространяется в XVII–XVIII веках на всю Индию, и не регион хинди вокруг Дели, нынешней столицы, а консервативный юг субконтинента стал центром сопротивления исламским влияниям. В конечном итоге Индия не смогла примириться именно с исламским культурно-политическим элементом и при получении независимости раскололась на исламский и неисламский («просто индийский») регионы.

Среди населения Индии ислам распространялся преимущественно в бедных слоях, тогда как землевладельцы-земиндары и процентщики-баниа были почти исключительно индийцами. Ислам, таким образом, стал или аристократической культурой государственной верхушки, или темной и слепой верой бедного крестьянства, враждебного к денежному городу, или воинственной солдатской религией. Это обусловило особенности отношений между мусульманским и немусульманским населением полуострова.

Что должно было в Индии противостоять Англии и вообще христианской Европе – и, с другой стороны, исламской духовной и политической культуре? Возможны были два варианта сопротивления: ориентация на давнюю индийскую традицию и приспособление к европейским культурно-политическим формам. В Индии представлены обе эти традиции, первая в правых и консервативных националистических партиях, вторая – в ИНК.

Индийский национальный конгресс возник в конце XIX ст. как организация европейски и английски образованных и ориентированных элементов индийского общества. В людях такого образования нуждалась английская администрация, а кроме того, к английским культурным нормам могла приспосабливаться индийская буржуазия. Джавахарлал Неру, отец которого был одним из выдающихся деятелей ИНК старшего поколения, писал о своем отношении к индийскому национальному наследию: «Индия была у меня в крови, и многое в ней меня инстинктивно глубоко волновало. И все же я подходил к ней почти как чужеземный критик, преисполненный отвращения к современным и многочисленным пережиткам прошлого, которые я наблюдал. Я пришел к ней в известной мере через Запад и смотрел на нее так, как мог бы смотреть дружественно настроенный европеец».[760] В этих словах ярко выражена либерально-прогрессистская установка («стиль мышления»), которая оценивает реальность с позиций определенных исходных принципов и возможностей. И не оставляет сомнений основной мотив – модернизация индийского уклада жизни на основе европейского культурно-политического опыта.

Индия – страна компьютеров

Альтернативное мировоззрение развивалось в русле правого, радикально консервативного, индийского национализма.

С 1996 г. у власти в Индии находилась консервативно-националистическая партия Бхаратия Джаната, враждебная Индийскому национальному конгрессу. Бхаратия Джаната Парте (БДжП) является наследницей движения Арья Самадж, которое возникло в XIX веке; на основе Арья Самадж возникла Ассоциация национальных волонтеров – Раштрия Сваямсевак Санхг (РСС), а на ее основе – Висва Хинду Паришад и Бхаратия Джаната. Арья Самадж – одно из двух движений, которое возникло во второй половине XIX века, когда Индия несколько оправилась после шока, вызванного кровавым антианглийским восстанием в 1857 г. и его еще более кровавым подавлением. Оба движения Джавахарлал Неру называет религиозными,[761] что не отвечает европейским представлениям о религии и религиозном движении. Характерно, что обе организации возникли в регионах, где в непосредственном соседстве с индуизмом находились большие группы мусульманского населения и где были особенно обострены страсти.

Первая, очень немногочисленная организация Брахма Самадж, была создана в Бенгалии англоязычной индийской интеллигенцией; долгое время ее украшением было семейство Тагоров, самый известный представитель которого – поэт Рабиндранат Тагор. Влияние Брахма Самадж ограничивалось индуистским населением долины Ганга. Здесь, в Бенгалии, ситуация была наиболее напряженной, и местные политические лидеры отличались радикализмом.

К вырубленным в скалах древним храмам приходят паломники трех религий – буддисты, индуисты, джайны

Вторая организация – Арья Самадж – возникла в Пенджабе, ее создал Свами Даянанда Сарасвати. В отличие от Бенгалии, откуда происходило большинство индийцев-клерков английской администрации и где существовало хорошее английское образование, Пенджаб был более отсталым и консервативным, и движение Арья Самадж более близко к религиозным принципам. Основным его лозунгом сначала был призыв «Назад, к Ведам!». От Арья Самадж к Бхаратия Джаната основной культурно-политической ориентацией консервативного религиозно-националистического движения остается Хиндутва – «индийскость». Поскольку основы Хиндутва консерваторы-националисты стремятся найти не в какой-то конкретной религии или мифологии, которыми история Индии чрезвычайно богата, а в древнейших основах, в фундаменте индийской религиозной истории, – то линию, которая идет от Арья Самадж до нынешнего времени в качестве правящей партии, можно назвать фундаменталистской. Движение Арья Самадж возрождало старинную систему образования – упанаяна.

Традиционная система образования в Индии аналогична китайской в том понимании, что в основу учебы там положены невероятно старинные тексты. Только не письменные тексты, потому что в индийской цивилизации письмо появилось поздно и сначала использовалось лишь для прагматичных потребностей торговли и администрации. Сакральный корпус общей культуры оставался веками делом памяти, заучивания (зазубривания), для устного употребления – даже без понимания смысла заученного. Школы были устными и сакральными: учились на брахмана, учителя-гуру, период учебы – упанаяна – приравнивался к инициированию. Как сакральный процесс посвящения, упанаяна основывалась на личном общении учителя-жреца и ученика. Лесная школа, где учеба в древности продолжалась от 12-ти до 24 лет, имела ту же цель, что в Китае, – овладение сакральными текстами.

С языком этих древних текстов в лесных школах брахманов были проблемы – санскрит, на котором творилась древнеиндийская культура, был уже давно непонятен для учителей и учеников, так же как и древнекитайский язык. А дальше разные судьбы индийской и китайской культур определялись различием в их социально-политическом статусе.

Как и в Китае, в Индии духовное наследство сакрализовано и близко к таинству. Однако если в Китае эта особенность знаний обязана сакральности государя и государства и потому распространяется на все, что зазубривает новое поколение учеников, то в Индии брахман учил только заведомо сакральным текстам. Запоминали колоссальные объемы гимнов «Ригведы» (десять циклов-мандал, каждый из которых приписывается определенному роду певцов-пророков риши), которая рассматривалась как шрути – откровение; дополнением к ним была «лесная книга» араньяка, своеобразная теософия обрядов, а «сокровенное учение» упанишад содержало уже конечную и окончательную мудрость жизни. Экстатическая пророческая культура отделена от «исполнительской» жреческой временами: брахманы не имеют тех полномочий глашатаев откровений-шрути, которые имели давние роды риши, но «учение», оставленное пророками, имеет характер приложений к обрядам и таким образом открывает дорогу для транса. Поэтому именно Индия сохранила нераздельную связь экстатического шаманства и теософии в сакральной «физкультуре» йогов.

Сакральное омовение в Ганге

В дальнейшем обиталища индийских носителей разных языко-этнических групп и религий становятся центрами постсакрального литературного творчества, а разные религиозные учения и литературные школы творятся разными языками. Каждая субкультура имела свой язык. Так, на близком к хинди языке брадж бхагха сложилась кришнаитская поэзия, на языке майтхили писал в XV ст. свои вишнуистские поэмы знаменитый Видьяпати, в наше время на калькуттском говоре бенгали писал Рабиндранат Тагор. Существенно, что высокая литература не входила в корпус учебной мудрости и не транслировалась в обязательном порядке.

Что же касается традиционной учености, которая транслировалась поколениями через упанаяну, то суть дела заключается в том, что это было, собственно, не знание, эзотерическое или неэзотерическое, а обряды и ритуалы. Вся жизнь индийца мыслилась как посвящение и жертва, следовательно, как постоянная чистка. Жертва очищается, переходит в новое состояние – санскра, что значит приблизительно «высокое поведение» (утонченность, совершенство, очистка, украшение и так далее). Таинство, которое включало ритуал, называлось санскара. Производное от санскара – санскрит, сакральный язык. Первоначально санскрит был «высоким» языком, понятным всем, близким к разговорному. Лишь позже живые языки отдалились, и учить приходилось сначала санскрит в ученический период санскара видьярамбха, а затем уже гимны в период санскара упанаяна. Санскара видьярамбха начиналась вместе с обрядом стрижки (в пять лет). В разных кастах санскара упанаяна начиналась в разном возрасте и продолжалась разное время. Шудры, а позже разные низшие касты, которые не относились к «дваждырожденным», не имели права выполнять ведические обряды. Только через упанаяну человек становился «дваждырожденным» и мог жениться на «дваждырожденной». Но полный цикл упанаяны необходим был лишь для брахманов. Можно было вообще не проходить упанаяны – такой юноша становился вратья, что было равноценно низшей касте, шудрам. Можно было, в конечном итоге, вернуться к «двукратнорожденным» через церемонию врата.

Чакра – священное колесо судьбы, колесо закона, знак дхармы – изображена на государственном флаге Индии

В ведической культуре не существовало изображений богов, не было также и храмов. Основным культовым действием было «кормление» богов, яджна, – иногда под открытым небом, иногда на алтарях. Когда появились изображения богов, место кормления занимают церемонии поклонения богам – пуджа. Огромная и разнообразная совокупность пудж и представляет собой в сущности традиционную религию (или традиционные религии) индуизма.

Обряд, таким образом, был главной формой культуры и трансляции культуры. «Культуру Индии… можно назвать культурой преимущественно ритуальной… Но главное, практически любое бытовое действие являет собой также ритуал – рождение сына и наречение имени, принятие гостя и его угощения, беседа царя с брахманами и игра в кости, не говоря уже о свадебных и похоронных церемониях».[762] По ходу истории мифологически-философские представления, которые сопровождали обряды и ритуалы, выветривались из памяти, и оставались лишь голые процедуры.

Основная проблема заключается в том, что должно было бы объединять «единую индийскую нацию» не только обрядово, а также и культурно в полном смысле, по содержанию, и что должно было быть той же Хиндутва «индийскостью»), которая для консерваторов составляет суть Индии, а у прогрессистов вызывает отвращение своей безнадежной обветшалостью. Но поскольку Хиндуства как политическая идеология является лишь непрофессиональной реконструкцией потерянной древности, следы которой в многочисленных пуджах являются лишь бледным отпечатком потерянных смыслов, и поскольку и старая система смыслов даже при самых точных воссозданиях ее не была бы жизнеспособна в новейшем индийском дискурсе, на деле стремление к «индийскости» угрожает породить ужасного кентавра модерна и архаики.

Учитывая чрезвычайную архаичность бытовой (в том числе религиозной) культуры индийского села, можно было бы надеяться, что антиколониалистское движение пойдет под лозунгами консервативно-националистического индуизма. Однако именно Индийский национальный конгресс, организация поначалу едва не коллаборационистская, возглавил движение сопротивления Индии и завоевал почти незыблемый авторитет в самых широких кругах населения. Отчасти это можно объяснить тем, что консерватизм годился для противостояния с исламом, а не с европейской политической властью. Отчасти резкое изменение позиций ИНК в обществе определено было личностью Мохандаса Карамчанда Ганди, который стал фактическим лидером ИНК с 1919 г., когда он приехал из Южной Африки, где возглавлял движение индийского национального меньшинства, и предложил ИНК свою стратегию общественного неповиновения. Поначалу из лидеров ИНК только один Мотилал Неру, отец будущего премьер-министра, поддержал Ганди, но большинство рядовых членов и руководителей ИНК среднего уровня были, по словам Неру-младшего, загипнотизированы Ганди. Отчасти – и это, по-видимому, главное, – «национальная солидарность» индийцев рождена была общим сопротивлением англичанам. Антианглийское политическое движение – это и было Хиндутва, что породила массовую готовность к самопожертвованию во имя «Матери-Индии». И именно поэтому не архаичный национализм Арья Самадж, а симбиоз индийских кругов, с английской администрацией – ИНК – стал центром сопротивления англичанам.

Личное влияние Ганди распространялось не только на узкий круг лидеров ИНК, которые с ним непосредственно общались, но и на многомиллионные массы, что удивительно ввиду того, что тогда никакие средства массовой информации в необразованной Индии доходить до провинциальных глубин не могли. Следовательно, распространялись не политические лозунги и платформы, а слухи, и живой отзыв на походы Ганди через весь континент в знак протеста против соляной монополии англичан, на его голодовки в тюрьме и тому подобное может быть объяснен только особенностью ожиданий гигантской массы населения субконтинента. Для массы, для рядовых индийцев, которые жили традиционными представлениями, Ганди был учителем-брахманом, аскетом, прошедшим все ашрамы (жизненные этапы) вплоть до последнего, в статусе бродячего затворника. Политика ненасильственного сопротивления полностью подходила к условиям Индии, которая не имела государственнических и военных традиций и не могла быть поднята на силовую революционную акцию, – тем более, что английская военная сила всегда была способна придушить сопротивление. С другой стороны, англичане оказывались очень чувствительными к общественному неповиновению, потому что нуждались в сотрудничестве с образованными классами общества. В конечном итоге единственной их опорой остались реакционные феодалы-князья и большие землевладельцы, что и определило поражение метрополии. С 1927 г. ИНК уже требовал государственной независимости, и после войны ослабевшая империя ушла из Индии, рассчитывая лишь на сохранение связей и позиций через Британское содружество наций, из которого Индия не вышла.

Но теперь независимая Индия оказалась в предельно опасной ситуации, потому что чудесное освобождение от английского колониального ига не сопровождалось чудесным же подъемом жизненного уровня. Напротив, в связи с успехами медицины и усилением борьбы цивилизованного мира против пандемий и эпидемий – а жаркая Индия была и является одним из очагов мировых эпидемий, в частности чумы, проказы, холеры, – смертность в Индии в 1960-х годах резко уменьшилась, и национальной проблемой стал демографический взрыв. Индия, страна с традиционно высокой рождаемостью (столетиями – около 40 человек на тысячу населения), на протяжении 1951–1961 гг. увеличила население почти на 80 млн человек. Производство продовольствия катастрофически отстает от потребностей при условиях быстрого роста населения. Подавляющее большинство жителей этой страны всегда голодное или полуголодное.

Индия, страна с наивысшими в Азии показателями рождаемости, имеет могучую традицию выживания рода и преодоления последствий очень высокой смертности исключительно благодаря многодетности семей.

40 % населения составляют дети, а женская смертность превышает мужскую: женщины рожают непрерывно и не доживают до старости. Это – лишь одна из черт общества хронической и запущенной бедности.

С глубокой старины в Индии девочек выдавали замуж в возрасте нагника, то есть до семи лет, когда они еще ходили голенькими. «Брахма-пурана» указывала, что выдавать замуж нужно в возрасте от 4-х до 10 лет. Правительство независимой Индии запретило ранние браки, но, вопреки запрещениям, и до сих пор, как правило, девочки выходят замуж чаще всего в 14 лет.

На Индии можно демонстрировать особенности слаборазвитых цивилизаций. В результате страшной бедности большей части населения внутренний рынок чрезвычайно узок. Характерная черта таких обществ – раздробленность территории на сравнительно изолированные лоскуты с архаичной «глубинкой» и гигантскими городскими центрами, метрополитен-конурбациями. В городах собираются миллионы искателей счастья, нищие околицы их контролируются криминалом, жизнь молодых проходит в микромирах своих кварталов в нехитрых развлечениях за пределами традиционной и новейшей социальности, без хорошей работы и без надежды. Транспортные узлы тяготеют к перенаселенным портовым городам, поскольку главную роль играет внешняя, а не внутренняя торговля. В связи с ориентацией хозяйства на экспорт технические культуры (в Индии – джут) вытесняют продовольственные, что усиливает кризисные явления. «Глубинка» хранит самые архаичные механизмы воссоздания культуры, к которым относится также стремление безгранично увеличивать численность рода и этноса, – стремление, которое раньше ограничивалось лишь войнами и эпидемиями. Поддержание рода, которому приносится в жертву жизнь индивида, вырастает в главное беспокойство. Эти страны оказались неготовыми использовать достижения здравоохранения; однако, невзирая на почти полное отсутствие медицинского обслуживания для большинства населения, стараниями развитых стран резко уменьшается смертность от наиболее опасных для мира эпидемий, ликвидируются очаги пандемий, и наступает резкий демографический взрыв.

Источником острой опасности в Индии становятся большие города, где концентрируются миграции неквалифицированной рабочей силы из сел, в основном мужского пола. Национальный доход проедается, из-за слабости инвестиций невозможно найти кардинальные решения. Попытки модернизации, таким образом, не приносят положительных результатов.

Больших земельных ресурсов Индия не имеет. Первые годы независимость знаменовалась «освоением целины», но это не принесло решения проблем. Давление сельского хозяйства на землю в Индии огромное – эта страна характеризуется наибольшей в Азии степенью освоения пригодной к земледелию земли. Неру пытался прорваться через индустриализацию страны. Однако препятствием стала неэффективность государственной промышленности. Гэлбрейт отмечал, что в Индии «почти все корпорации, которые находятся в государственной собственности, убыточны».[763] Впервые перестали быть убыточными они где-то в 1970-х гг., но их рентабельность осталась чрезвычайно низкой.

Как быть в такой ситуации – советские советники сказать не могли, кроме того, что рекомендовали «радикальную реформу земельных отношений» и расширение государственного сектора в промышленности. Самой радикальной была бы, конечно, «коллективизация сельского хозяйства», но только этого еще Индии и недоставало.

СССР в Индии и вообще в третьем мире очутился перед проблемами, способы решения которых были ему абсолютно непонятны. Те попытки прорваться через государственный социализм, которые делал режим ИНК во главе с семьей Ганди – Неру, упирались в неэффективность государственного сектора тем больше, чем более отсталым и архаичным было «неприсоединившееся» государство.

Однако Кремль слабо реагировал на политико-идеологические проблемы, которые принесли ему роль если не лидера, то по крайней мере влиятельной силы в националистических странах Востока и Африки. Более всего советские политики пытались взаимодействовать с арабским миром, в 1950-х гг. – в первую очередь с Сирией и Египтом. Политика дешевых кредитов, которыми страны-должники могли бы распоряжаться по собственному усмотрению, была основана еще Сталиным, а с 1955 г. она становится все интенсивнее.

Советская помощь и кредиты имели свои преимущества: коммунисты не стремились использовать деньги для контроля над «бедными родственниками» уже хотя бы потому, что их у Советского Союза было намного меньше, чем у Америки. Индия, как и Югославия, получали помощь и кредиты из обеих сторон. Парадоксально, что и США, и СССР руководствовались при предоставлении помощи «неприсоединившимся» одинаковыми мотивами: обе стороны были уверены, что модернизация приблизит «мировое село» к ним. При этом американцы рассчитывали на либеральные институты, а СССР – на индустриальный пролетариат.

В конце 1960 г. советский блок предоставил странам арабского мира около $5 млрд кредитов (в 1955 г. $189 млн).[764] Оружие продавали, а не давали бесплатно. Помощь СССР составляла $200 млн, что в сравнении с западными, преимущественно американскими, 5 млрд долларов было ничем.

Борьба за третий мир приобрела характер борьбы за результаты модернизации «неприсоединившихся». Обособление третьего мира в политически якобы нейтральный блок государств стало формой глобальных процессов, – процессов перенесения и либерально-демократических, и авторитарно-социалистических структур на почву традиционных обществ.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.