Евреи: в Израиле и вне Израиля
Евреи: в Израиле и вне Израиля
14 мая 1948 г. стало одной из дат, которые символизируют большие события мировой истории. Образование еврейского государства на исторических еврейских землях радикально изменило соотношение наций в странах европейской цивилизации: евреи перестали быть исключительным и особенным «народом-космополитом», народом, лишенным родины, который живет, по выражению Маркса, в порах чужого общества, – они стали нацией «как все». Правда, с непомерно многочисленной диаспорой, но все же со своим государственным центром и с социально разнообразным составом народа, который, кроме традиционных представителей гетто – процентщиков и попрошаек, музыкантов и трактирщиков, портных и торговцев иголками и подобным мелким товаром, – включал теперь собственных крестьян и рабочих, генералов и сержантов, профессоров и студентов. Создание еврейского государства и еврейского общества в Эрец Исраэль является актом исторического творчества, возможным только в «эпоху модерна», когда большие повороты в истории осуществляются за рамками традиции, волей и умом, по меркам будущего, а не слепо приспосабливаясь к прошлому. Волевым решением, которое вызрело в больших массах народа евреев на протяжении многих лет, были будто сшиты края пустого, бездержавного периода голута – двухтысячелетнего промежутка еврейской истории, евреи возвращены к их потерянной земле, затерянному государству и забытому древнему языку.
Сегодня, исходя из факта уже полувекового существования государства Израиль, бессмысленно, казалось бы, возвращаться к обсуждению еврейской дилеммы – обособление или ассимиляция, «ехать или не ехать». Антисемитам, для которых стандартом образа еврея остается «занюханный» обитатель местечкового гетто, опасный своим подозрительным богатством или униженный своей бедностью, чахоткой и покорностью, теперь нужно было как-то воспринять еврея – храброго воина и работящего земледельца. Людям юдофобской породы, правда, ничего не втолкуешь, потому что их злоба иррациональна, но деться некуда: то, что было провозглашено в декларациях на заре современного европейского общества – равенство евреев с неевреями, – окончательно приобрело черты реальности тогда, когда евреи создали и защитили с оружием в руках свое собственное государство.
Давид Бен-Гурион провозглашает образование государства Израиль. 1948
И все же проблемы остаются. Можно даже утверждать, что старые еврейские национальные проблемы, такие болезненные и многократно обсужденные, появляются по-новому и не менее болезненно и остро.
В первую очередь иллюзией было бы считать, что разрешена дилемма «обособление или ассимиляция».
Утверждение государства Израиль безусловно показало, что обособление еврейства от европейского общества сыграло свою большую прогрессивную роль не только для евреев, но и для не-евреев. Оно ослабило позиции антисемитизма, а антисемитизм – это несчастье для «своих» наций не меньшее, если не большее, чем для евреев.
Нестабильность на Ближнем Востоке – отголосок Холокоста
Действительно, давление антисемитов на здоровую часть собственного национального общества можно сравнить разве что с деморализующей ролью охоты на ведьм в европейском средневековье. Антисемитизм, как никакая другая ксенофобия, способствует рождению ужасающих кентавров, где в единую амальгаму соединены силы технического ума с силами иррационального безумия.
Но поголовный выезд евреев в Израиль и невозможен, и нежелателен ни для всех евреев, ни для их «стран обитания» или, лучшее сказать, отчизны.
В сегодняшней еврейской литературе, а вдобавок к ней – в доброжелательно к Израилю настроенной культурно-политической литературе других наций преобладает гневное и обличительное отношение к так называемым «ассимиляторам» – еврейским деятелям, которые были сторонниками растворения евреев в чужой национальной среде.
В Израиле преобладает даже позиция, согласно которой антисемитизм – это проблема не евреев, а тех наций, которые ею болеют.
Еврейская ситуация очень напоминает ирландскую. Более бедная и недостаточно интегрированная в американское общество часть евреев живет своими еврейскими сообществами, communities, – но более зажиточная и более культурная, собственно американская (если к тому же еще и не в первом поколении) часть беспрепятственно интегрирована в соответствующие социальные прослойки, наиболее надежно – в элиту. Эти люди могут давать пожертвования на еврейские дела и вообще более чувствительны к еврейским проблемам вне Америки, чем другие американцы, – но они остаются стопроцентными американцами. Они не приедут жить в Эрец Исраэль. Можно ли говорить в этих случаях об «измене» американских евреев-ассимиляторов?
Образование еврейского государства не сняло проблему ассимиляции евреев. Так, в конце XX века в мире проживало около 14 млн евреев, в том числе в Израиле – 4,3 миллиона. В Соединенных Штатах евреев значительно больше, чем в Израиле, – 6 миллионов.
Негативное отношение к «ассимиляциям» противоречит либеральным принципам западной цивилизации. Основатели сионистского движения, в частности Макс Нордау, подчеркивали, что принцип равенства евреев с неевреями был провозглашен в XVIII ст. французами, а не евреями, которые никогда не боролись во Франции за свое равноправие: это было нужно французскому либерализму с его libert?, ?galit?, fraternit?, а не евреям. Но национальное равноправие действительно необходимо обществу западного типа для реализации принципов свободы, равенства и братства, хотя бы в смягченном варианте – свободы, справедливости и солидарности. И еврейский выход из европейской истории, если бы он даже был возможен, не может и не должен идти через отрицание основных идей демократии.
Европейское понятие политической нации означает одинаковую и равноправную интеграцию всех этнических групп в политическом процессе, поскольку сувереном государства в демократическом обществе является народ как множество всех его граждан. В том числе евреев «по происхождению». Должны ли мы при этом спрашивать каждого гражданина, кто он «по происхождению»? Как и религия, в демократическом обществе остаются личным делом гражданина (то есть члена политической нации, политического француза, поляка, украинца и тому подобное) мировоззренческие, культурные и политические симпатии и антипатии. Следовательно, французом, поляком и украинцем остается каждый, в том числе еврей, который свободно избрал свое французское, польское или украинское гражданство. Отказ от этих принципов является изменой идеалам свободы, а признание их является тем же «ассимилированием», против которого так решительно протестуют еврейские и нееврейские авторы.
«Ассимилирование» в современных демократиях приобретает еще более утонченный характер, чем это задекларировано в либеральных принципах: политическое национальное сообщество неминуемо поликультурно (в советской традиции это звучит иначе – народ, в том числе украинский народ, многонационален).
Нации европейского культурного круга не заинтересованы ни в гетто, ни в «национальной чистоте и однородности» – они склонны поддерживать систему из разных открытых национальных ячеек внутри своего целого (своей политической нации). Это еще больше поощряет украинского гражданина еврейских культурных ориентаций называть и считать себя «украинцем еврейского происхождения». В определенном понимании это – ускоренный путь полной или частичной ассимиляции; ускоренный, поскольку он не требует отказа от «происхождения» и даже «принадлежности», оставляя человека других культурных корней интегрированным в высшей, элитарно профессиональной сфере доминирующей национальной культуры и сфере государственно-национальных политических интересов.
Как показала практика, особенно практика тех европейских государств, которые лишились еврейского населения в результате Холокоста и более поздних эмиграций в Израиль, национальная монокультурность (национальная однородность народа, в нашей терминологии) создает худшие, более бедные предпосылки для культурного бытия, чем поликультурность. Голландцы и австрийцы жалуются, что после войны исчезли еврейские анекдоты, и жизнь стала пресной.
В конечном итоге, дело с моральной точки зрения достаточно просто. В общении между собой люди могут видеть друг в друге в первую очередь представителей других групп, в частности тех, которых они сами себе не выбирали и к которым принадлежат «по происхождению» (от рода). Между личностями в таком случае стоят перегородки в виде признаков социальных групп (классов, состояний, каст, наций, племен, рас, пола, и тому подобное). Такая система отношений порождает дискриминацию, которую в общем случае называют расовой. В Международной конвенции о ликвидации всех форм расовой дискриминации (принята и открыта для подписания и ратификации резолюцией 2106 А (ХХ) Генеральной Ассамблеи ООН от 21 декабря 1965 г.) говорится: «… выражение «расовая дискриминация» означает любое различение, исключение, ограничение или преимущество, основанное на признаках расы, цвета кожи, родового, национального или этнического происхождения, которые имеют целью или следствием уничтожение или приуменьшение признания, использования или осуществления на равных принципах прав человека и свобод, в политической, экономической, социальной, культурной или любой другой областях общественной жизни».[790]
Общество без расовой дискриминации, в «порах» которого живут евреи, должно открывать им все те культурные горизонты, которые открыты и для других групп, не может ограничивать им доступ к ни одной из сфер деятельности и вообще спрашивать, еврей ты или не еврей. В этом благородном понимании слова ассимиляция евреев в цивилизованном обществе неминуема и прогрессивна.
Выход из ситуации дискриминации может быть разным. Можно строить систему равенства составляющих, исходя из компромисса между группами (в числе которых еврейская этническая группа). Можно ликвидировать сам принцип коммуникации через групповые репрезентации и перегородки, исходя из того, что каждый индивид оценивается исключительно по его личным качествам. Можно сначала помирить всех Монтекки со всеми Капулетти как род с родом, и потом это позволит Ромео и Джульетте любить друг друга и жениться. Можно любить, не спрашивая, «по происхождению» ты из Монтекки или же из Капулетти.
Это и является либеральным и европейским принципом.
Реально сказанное значит, что образование еврейского национального государства не решает проблемы «обособление или ассимиляция», а создает новое соотношение – евреи в Израиле и евреи вне Израиля. Повысив социальный вес еврейского сообщества в мире, государство Израиль укрепляет позиции евреев в «порах чужого общества» и облегчает ассимиляцию евреев, которая является желательным процессом с точки зрения европейских демократических обществ и с точки зрения евреев, которые в них проживают.
Отсюда еще один параметр проблемы «обособление или ассимиляция». Израиль, как родина всех евреев, «едут» они туда или нет, должен быть не только политическим, но и культурным центром, по своему уровню выше, чем уровень ассимилируемого или полуассимилируемого еврейства наиболее цивилизованных стран.
Для этого Израилю необходимо иметь такой высокий интеллектуальный уровень, которого достичь можно только на базе чрезвычайно квалифицированной иммиграции.
Если евреи интеллигентных профессий – физики или микробиологи, математики или историки, поэты или инженеры – остаются в своих европейских обществах и профессиональных сообществах, то они должны каким-либо другим способом поддерживать профессиональную связь с Эрец Исра-эль, Страной с большой буквы, как пишут в Израиле.
Трудности здесь легко себе представить. В Израиль ехали гордые патриоты, но также – и все-таки больше всего – люди, которые не могли найти своей судьбы в странах обитания. Вряд ли кто-то осмелится утверждать, что в Израиле живет элита международного еврейства. Полувоенный быт не позволяет создать условия, привлекательные для разного рода концертов, театральных спектаклей, выставок, научных конгрессов и подобных культурных событий. Перед израильским обществом может появиться угроза провинциализации и даже культурной изоляции от евреев вне Израиля, тем более, что иврит пока еще не стал языком большинства в мировой еврейской диаспоре и таким образом отделяет ее от культурной жизни Израиля.
Еврейское государство не может позволить себе превратиться в культурное местечко и вообще законсервировать те черты, что в период голута – диаспоры-изгнания – держали евреев в еврействе. Особенно потому, что среди ассимилируемых или полуассимилируемых евреев цивилизованных стран нередко – цвет наивысшей мировой и местной (национальной) культуры.
С проблемами культурных ориентаций израильского общества связаны и оценки разных еврейских политических групп.
Сама по себе идея возрождения еврейской нации как альтернатива идее ассимиляции еврейства в европейское общество является – по крайней мере на первый взгляд – идеей глубоко консервативной. Еврейская диаспора должна была не просто вернуться на землю предков, но и учредить общество на принципах сохраненных или возрожденных очень давних традиций. Первые волны колонизации Палестины и были приспособлением диаспорных еврейских обществ к условиям местного арабского культурно-экономического быта. Попросту говоря, приезжие евреи хранили быт и организацию, привезенные ими из городов Европы и городов России, а для возделывания купленной на месте земли нанимали арабских рабочих.
Это сразу породило проблемы, антагонизмы и расколы в сионистском руководстве.
Все перечисленные выше проблемы концентрируются в тех точках напряжения, в которых возникают острейшие противоречия между левыми и правыми в политической жизни Израиля. Жар борьбы не всегда ощутим вне Израиля, его скрывает то обстоятельство, что и левые, и правые ведут одинаковую войну за выживание еврейского государства и еврейского сообщества на лоскутке Святой земли. В частности, недостаточно ясно понимают напряжение у нас в Украине, где большим авторитетом является Владимир (Зеев) Жаботинский, бывший одессит, предсказатель украино-еврейской консолидации. Зеев Жаботинский воспринимается в Украине чуть ли не как символ Израиля, и большинству неизвестно, что прах Жаботинского после провозглашения независимости Израиля ожидал 16 лет выполнения завещания – лишь в 1964 г. прах Жаботинского был перезахоронен в Израиле, на горе Герцля, неподалеку от могилы основателя сионизма. Жаботинский образовал отдельную организацию сионистов-«ревизионистов», которая занимала остро критическую позицию в отношении будущего руководства Израиля. Созданные сторонниками Жаботинского военные организации «Национальный военный совет» (Иргун цваи леуми, или Эцель) и «Борцы за свободу Израиля» (Лохамей Герут Исраэль, или Лехи, или «группа Штерна») не подчинялись руководству Сионистской организации (Еврейскому Агентству) и командованию Армии обороны Израиля (Иргун га-Хагана). Они были распущены правительством Израиля в 1948 г. после убийства их боевиками представителя Совета Безопасности ООН графа Бернадотта, их руководители даже были арестованы. Между прочим, будущие правые премьеры 1970-х – 1980-х годов принадлежали к группе Жаботинского: генерал Менахем Бегин возглавлял Эцель, Ицхак Шамир был в руководстве Лехи, а отец Беньямина Нетаньяху был секретарем Жаботинского.
Противоречия правых и левых сионистов сосредоточивали в себе не только конкретно политическую несовместимость, но и мировоззренческое несогласие, – и это были не только внутриеврейские споры, но и расколы цивилизационного характера.
Сионистский поворот в еврейском национальном движении был настолько радикален и даже революционен, что религиозные авторитеты в подавляющем большинстве выступали против возрождения еврейского государства в Эрец Исраэль. Даже раввины еврейских поселений Палестины были против сионизма. Первым религиозным деятелем, который отстаивал правомерность сионистского движения, был первый главный раввин ашкеназского общества Палестины периода британского мандата Авраам Ицхак Кук.
Невзирая на то что сама идея возвращения на историческую родину, отказ от ассимиляции в духовную Европу и возрождение собственной потерянной культуры являются идеей консервативной, сионизм с самого начала противостоял еврейскому религиозному традиционализму.
Однако в пламенной апологетике Кука крылись некоторые угрозы. Основная опасность сионистского движения с религиозно-традиционалистской точки зрения заключалась в том, что еврейское «нация-государство» означала светское понятие еврейства. Кук обходил эту трудность тем, что отождествлял светское и религиозное понятие еврейства, отстаивая мысль, что понятие «еврей» религиозно в своей основе.
Такое толкование откровенно связано с клерикальним взглядом на еврейское государство, которое должно было бы быть подчинено духовному руководству иудаизма. Это был бы радикально правый вариант, и было бы странно, если бы с ним согласилось израильское социалистическое руководство. И нужно сказать, что ответ на этот традиционалистский вызов недостаточно выразителен. Альтернативой религиозному понятию еврейства должно бы быть соответствующее светское, секулярное понятие. В Израиле проблема секулярного еврейства обсуждается постоянно и безрезультатно. В ходе обсуждения высказывались не только сомнения в возможности очертить понятие «светский еврей» («просто еврей»), но и понятия «иудаизм», – ведь в иудаизме, как и в исламе, нет «церкви» как институции, которая утверждает каноны религии, и направления в иудаизме достаточно отличаются одно от другого. Может показаться странной позиция Бердичевского: «Естественным… было бы признание того, что любая деятельность евреев, которые осознают себя таковыми, в какой бы сфере она не проходила, является проявлением настоящего еврейства».[791] Такая позиция напоминает шутливое, но полностью правильное «определение»: «физика – это то, что делают физики». Это совершенно верно, поскольку реальная физика находится не в учебниках и журналах, а в головах и действиях людей, которые читают и понимают книги и статьи по физике, читают лекции, спорят на семинарах, решают задачи и тому подобное. Реальная наука – это тексты и языковые акты, а не буквы на бумаге, мертвые без людей. Но при этом мы должны знать заранее, что такое те физики, которые «делают физику». Так же можно утверждать, что еврейскость – это то, что делают евреи: но сначала нужно определить, кто же эти евреи, которые «делают еврейскость».
Бердичевский считает, что евреи – это те, кто осознает себя евреями. Мнение его абсолютно неудовлетворительно, поскольку здесь же возникает вопрос, кто «настоящий еврей», а кто «ненастоящий» и только таким себя называет, кому об этом дано судить и на каких основаниях.
Аналогичные проблемы возникают и для любой другой нации. Но если нация государственная, она может обойтись без ответов. Если она борется за государственность или только что создала ее, она опирается на традиционные представления, не очень задумываясь. А если уже существует «нация-государство», оно может опираться на понятие политической нации, не очень беспокоясь о последствиях.
В случае еврейского «нации-государства» ситуация намного более остра. Объявить, не спрашивая, арабов-палестинцев – граждан Израиля «политическими евреями» было бы бессмысленно. Исходить из понятия «секулярного еврея» невозможно, но нельзя исходить и из понятия «религиозного еврея». В Израиль приехали много евреев-атеистов, вместе с евреями часто приезжают члены их семей – не-евреи. Ситуация продолжает оставаться нерешенной и двойственной.
Однако это не мешает постоянному возникновению противоречий между правыми и левыми – на другой, необычной основе. И здесь придется вспомнить опять Жаботинского.
Жаботинский был противником социалистического течения, которое преобладало в сионизме, поскольку последовательно отстаивал принцип национальной консолидации еврейства против принципов классовой консолидации, присущих социализму. Казалось бы, на этом можно поставить точку, – ведь практически все сионистские лидеры исходили из национального принципа, и никто больше не говорил об избранности еврейского народа, чем ожесточенный враг Жаботинского социалист Бен-Гурион. Исходя из того, что на практике социалисты ничем не отличались в национальных ориентациях своей политики, автор прекрасной книги о Жаботинском и его пылкий сторонник Израиль Клейнер видит в антагонизмах вокруг его наследства и личности преимущественно субъективные мотивы и явную несправедливость.[792]
Это было бы так, если бы предложенное социалистами решение касалось только конкретных ситуаций Израиля (да и здесь «правые» выборы и решения достаточно выразительно противостоят «левым» в конкретной политике). Но речь идет о принципиальном выборе, который определил судьбы государства Израиль. Еврейские социалистические идеологи от Мозеса Гесса до Сыркина, Борохова и Бен-Гуриона настаивали на том, что еврейское общество в Израиле не может быть копией традиционного еврейского общества, сформированного в условиях голута – изгнания. Реально это значило, что в Эрец Исраэль должны быть свои рабочие и свои крестьяне, а не только те профессии и социальные слои, которые сложились в городском и местечковом еврейском обществе Европы.
Радикальная социальная трансформация еврейского сообщества – таково было направление политических взглядов сионистов социалистической ориентации, и это направление победило и дало те поразительные последствия, которые сегодня демонстрирует новое еврейское сообщество государства Израиль.
В основе радикально-реформаторских идей социалистов-сионистов, как бы странно это ни казалось, лежит острая и даже несправедливая национальная самокритика таких немецких социалистов – евреев по происхождению, как Карл Маркс и Мозес Гесс. Слова Маркса «эмансипация еврейства является эмансипацией общества от еврейства», отождествление «еврейскости» и «еврейства» с «торгашеским духом» были направлены не против евреев, а против «мировой буржуазии» и ее «торгашеского духа». И если Маркс последовательно пошел путем ассимиляции и ассимилирования, то Гесс не смог забыть своего еврейства и сказал в зрелом возрасте чрезвычайные слова:
«Вот я вернулся, после двадцати лет отчуждения, и стою среди своего народа, принимая участие в его праздниках, радостях и днях скорби, в его воспоминаниях и надеждах, в его духовных войнах как внутренних, так и тех, которые ведутся против культурных народов, между которыми он живет, но с которыми не может полностью слиться, хотя уже две тысячи лет сосуществует и дышит с ними одним воздухом. Одна мысль стоит передо мной, как живая, хотя я думал, что давно и навеки заглушил ее в своем сердце: это – мысль о моей национальности, о единстве, которые неотделимы от наследства моих предков, от Святой земли и Вечного города, где зародилась вера в Божественное единство жизни и в братский союз, который будет заключен между всеми людьми».[793]
Настоящий источник расхождений между этим возвышенным социализмом, воодушевляемым тем же шиллеровским романтичным «Обнимитесь, миллионы», что и социализм молодых Маркса и Гесса, с одной стороны, и правым радикализмом не менее романтичного Жаботинского, с другой, заключается в том, что эмоциональный, уязвимый, поэтический и талантливый Жаботинский, которого приятель его молодости Корней Чуковский сравнивал с пушкинским Моцартом, – Жаботинский не позволял ни себе, ни кому-либо другому таких критических упреков по адресу своей нации, которые позволяли себе Маркс и Гесс. Хотя именно Жаботинский организовал в годы Первой мировой войны еврейский легион в британских войсках и сделал больше всех для психологической самокритики послушного еврейства и формирования военной психологии, требуя согласия между нациями не на основе признания национальных изъянов и взаимной вины, а на основе взаимного признания наций такими, как они есть.
Полемика вокруг идейного наследства Жаботинского продолжается. Жаботинского называют интегральным националистом,[794] и для этого есть основания. Он был воодушевлен итальянским патриотизмом Рисорджименто, национальным чувством Мадзини и Гарибальди, но его коснулся и элитаристский национализм Муссолини. И, как это ни странно, именно в принципе согласия «нации с нацией», через признание нации как целостности со всеми ее недостатками и историческими грехами лежал путь Жаботинского к соглашению с украинским национализмом. Возможно, Жаботинский, признавая подлинность и непосредственную страстность украинского национализма, невзирая на свойственный ему антисемитизм, даже преувеличивал националистические мотивы в украинской культуре и ее якобы общую антисемитскую направленность. Однако согласие с украинским национализмом ему казалась крайне необходимым. Политический аспект дела заключается в том, что всестороннее соглашение невозможно было без понимания именно между правыми политиками обеих наций. Левым и либералам легче согласиться между собой, чем правым национал-патриотам. Израильские правые в этом отношении имеют хорошую проукраинскую традицию, которая идет от Жаботинского. Но и социалист может принять националистический принцип правого толка межнационального согласия в том смысле, что участники компромисса должны сознательно переступить через свое историческое прошлое, а не перечеркивать и забывать его. Чтобы это было возможным, следует помнить о тени, которую отбрасывает собственно прошлое на настоящее, и оценить ее как свою, а не чужую историческую тень.
Политические расхождения между правыми и левыми сионистами нашли выражение и в отношении к арабской проблеме. Поначалу, перед лицом турецкого фактора, и арабские, и еврейские лидеры высказывались с большим оптимизмом о возможностях взаимного компромисса. Среди высказываний Жаботинского по этому поводу, кроме выражений легкомысленного оптимизма, можно найти и намеки на то, что арабы понимают лишь силу. Во всяком случае, правые сионистские политики полагались также и на силу и готовились к военным столкновениям с арабами. Больше всего говорит о настоящих глубинных мотивах этой политики уверенность Жаботинского в том, что англичане поддержат евреев Палестины, поскольку освоение Святой земли является «обычной колониальной акцией».
Еврейская колонизация Палестины была, на взгляд Жаботинского, частным случаем европейской – в частности английской – колонизации Азии и Африки. Парадокс заключается в том, что Англия не имела никакого желания колонизировать Палестину с помощью евреев – перед ней стоял гораздо более острый вопрос построения отношений с арабами. В арабо-еврейском конфликте Англия, вопреки ожиданию Жаботинского, все чаще оказывалась на стороне арабов.
Реальность, тем не менее, больше напоминала сценарий Жаботинского, чем левый сценарий. Еврейская колонизация стала последней волной европейской колонизации территорий Средиземноморья, поскольку на землю Эрец Исраэль переселялись не те евреи, которые ее покинули под угрозой римских легионеров, а европейцы с общей культурой, люди, тесно связанные со всей тканью экономической, политической и духовной жизни европейской цивилизации. Эти связи оказались сильнее, чем конъюнктура английской имперской политики, и государство Израиль стало для мусульманского Востока воплощением христианского Запада, авангардом Народов Книги.
Так случилось, что чуть ли не самой болезненной точкой встречи западной цивилизации с архаикой Востока в конце XX века в который раз стали Святые места. История опять топчется на этих землях, кажется, будучи бессильной преодолеть инерцию веков, которая придает всем конфликтам идеологический и потому неразрешимый характер. До тех пор пока не будет найдена новая идеология войны и мира.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.