Горбачев и другие

Горбачев и другие

Конец коммунистического тоталитаризма наступил, к счастью, не в результате ужасных катаклизмов с кровавыми жертвами и страданиями искалеченных миллионов. То, что народы вынесли уже после краха компартийно-советской власти, скорее вызвано неумением политически малокультурных элит и старого, и нового, поколений найти правильные решения современных проблем, острых, неслыханных и грандиозных. Эпоха краха попыток реформирования казарменного («командно-административного») социализма, которая получила название Перестройки, достаточно полно представлена документами и описана в многочисленных воспоминаниях. Однако до сих пор не полностью понятой остается та легкость, с которой развалился такой фундаментальный режим.

Перестройка остается в нашем сознании больше личной драмой ее активных участников, чем борьбой политических сил. Точнее, мы до сих пор, как и тогда, квалифицируем эти силы как «консервативные» и «перестроечные», «партократов» и «демократов». Более-менее понятны личностные черты действующих лиц Перестройки. Трудно квалифицировать политические тенденции, потому что старые классификации не годятся, а будущими позициями пользоваться для характеристики прошлого людей Перестройки следует крайне осторожно.

М. С. Горбачев

Если вдуматься, то симптомом сдвигов в посттоталитарном режиме в СССР было уже назначение сорокасемилетнего Михаила Сергеевича Горбачева секретарем ЦК КПСС по сельскому хозяйству.

Это произошло в 1978 г. после внезапной смерти его предшественника в должности первого секретаря Ставропольского крайкома, секретаря ЦК Кулакова. Федор Давидович Кулаков в молодости в условиях «тридцать седьмых годов» был вынесен наверх; не имея надлежащего образования, сделал успешную карьеру в министерском аппарате и был направлен в Ставрополь, где стал в 1960 г. первым секретарем крайкома; оттуда возвращен в Москву, назначен зав. сельскохозяйственным отделом ЦК, а через год, в 1965 г., – секретарем ЦК. Кулаков был волевым администратором, который умел давить на подчиненных; как секретарь курортного крайкома он принимал высоких гостей с шумным застольем и сам много пил. Умер он в кабинете от сердечного приступа после очередного перепоя. Горбачев значительную часть карьеры сделал при Кулакове, после комсомольской работы четыре года заведовал отделом кадров крайкома и в 1970 г. стал первым секретарем Ставропольского крайкома. Кулаков высоко ценил напористость Горбачева, но по стилю работы молодой, способный и самоотверженный Горбачев очень отличался от своего покровителя и как хозяин Минеральных Вод и Домбая нравился другим высоким гостям и по-другому.

Обсуждались в 1978 г. и другие кандидатуры на должность секретаря ЦК КПСС по сельскому хозяйству, – самобытного агронома, энергичного партийного деятеля с Полтавщины Федора Моргуна и руководителя Краснодарского края С. Ф. Медунова. Преимущество отдали Горбачеву. Горбачева не любил его сосед и соперник Медунов, ненавидел и откровенно хотел уничтожить министр внутренних дел Щелоков, но обоим поломал планы Андропов. Андропов сам был из Ставропольщины, и это было, возможно, одним из мотивов его симпатии; недоброжелатели Горбачева указывают и на другого «ставропольца» – одиозного Суслова. Суслов с благодарностью относился к Горбачеву за то, что тот организовал в Ставрополе небольшой музей Суслова. У Горбачева сложились хорошие отношения с Косыгиным, Устиновым, председателем Госплана Байбаковым – более интеллектуальными членами высшего руководства и больными людьми, которые избегали бурных застолий и ценили умную и приятную беседу. Однако когда было нужно, Горбачев разыграл небольшой конфликт с Косыгиным, защищая не только кредиты для сельского хозяйства, но и партаппарат от госаппарата – и, главное, делая приятное Брежневу. Словом, Горбачев свободно ориентировался в придворной обстановке и действовал в соответствии с ее законами. Но можно заметить и принципиальные политические тенденции в этой системе лавирования среди сильных мира сего.

М. А. Суслов – серый кардинал эпохи Брежнева

Все-таки и для «старцев» из политбюро, и для младших выдвиженцев какое-то значение имели социалистические ценности и идеалы. Это нередко не принимается во внимание политологами и историками, которые склонны рассматривать коммунистических лидеров как абсолютно беспринципных карьеристов или даже политических бандитов. Такие вульгарные представления ни в какой мере не отвечают действительности.

Коммунистическая партия в сущности была организацией, подобной церкви. Только эта церковь занималась также выращиванием кукурузы и гороха, добыванием газа и нефти, торговлей золотом и алмазами, изготовлением баллистических ракет, – и, между прочим, поисками ереси в кинофильмах, стихотворениях и диссертациях, что должно было бы составлять единственную функцию тоталитарной партии-церкви. В руководящих кругах любого клира мы найдем разных людей – и хищных фанатиков-аскетов, и жирных циников, и умеренных прагматиков; мало среди них наивных и самоотверженных простодушных борцов за чистоту веры, возможно, больше хитрых и беспощадных злых старцев и жадных до власти и наслаждений молодых карьеристов. Но это совсем не значит, что всезнающая и циничная верхушка клира – неверующие или и атеисты в душе. Они повторяют молитвы бессознательно, но лишить их этих молитв невозможно. Для кого-то Бог есть ежеминутно здесь и сейчас, для кого-то – где-то там, далеко, о нем вспоминают лишь в критические моменты; жизнь требует своего, – но оно было бы невозможно, если бы не было опоры и почвы в вере. Есть вещи, которые почти не фигурируют в повседневном сознании, но которые задевать и подвергать сомнению нельзя.

Так жила кремлевская верхушка времен «развитого социализма». Все они были настолько практичными, что непримиримого аскета вытолкнули бы из своей среды.

Кремлевской верхушке «положено» было виски и коньяки, госдачи, черная икра и черные машины-«членовозы», и осмелиться решительно отказаться от всего этого мог разве что какой-либо неистовый Лигачев, да и то уже в определенных условиях. Тот, кто демонстративно не принимал «положенного», не мог рассчитывать на кастовую солидарность и на карьеру.

Были в идеологическом тумане боги коммунизма, «ценности Октября», было что-то, чего отдавать и отрицать не годилось и во что верили, как верят в Бога, даже перебирая жирными пальцами полученные от верующих деньги. Это совершенно искренняя вера, потому что человек, лишенный причастности к ней и через нее – к церкви, превращается в ничто. Перед ним раскрывается бездна вопросов, на которые необходимо искать ответа самому и, возможно, переворачивать вместе с привычными представлениями всю свою жизнь.

Человек, который отказывался от веры, становился еще опаснее, чем честный фанатик, который отказывался от повседневных номенклатурных радостей бытия; искренний еретик заслуживал более тяжелого наказания, чем тот, кто просто не выдержал искушений и вульгарно украл. И следовательно, нужна была в определенный момент и жертвенная самоотверженность, воплощением которой для этих поколений руководителей была Великая Отечественная война. Кто-то из них воевал самоотверженно, не из-за угрозы жизни, кто-то осторожно и преимущественно в штабах и тылу, – в конечном итоге, хорошие солдаты никогда не ищут повода для героизма, как салаги, – но все тянули свой воз, и каждый, если бы была потребность, был готов потерять все. Только вот это самопожертвование чем дальше, тем больше становилось такой же далекой и нереальной перспективой, как и горизонты светлого коммунистического будущего.

Горбачев не был единственным представителем нового поколения коммунистических руководителей, которых отметил своим вниманием Андропов, и которые позже стали активом Перестройки. Среди них были первый секретарь Томского обкома Е. К. Лигачев, с которым Горбачев сблизился во время их общей поездки в Чехословакию в 1969 г., первый секретарь Свердловского обкома Б. Н. Ельцин, директор Уралмаша Н. И. Рыжков, руководители КГБ, бывший партработник из Днепропетровска В. Чебриков и давний помощник Андропова В. А. Крючков, бывший исполняющий обязанности завотделом пропаганды, посол в Канаде А. Н. Яковлев, комсомольский работник из Грузии, затем министр внутренних дел республики Э. А. Шеварднадзе и другие. В выдвижении этих кадров андроповского призыва несколько позже принимал участие сам Горбачев, которого Андропов сумел продвинуть на должность еще одного «второго секретаря» ЦК (сначала при Брежневе пару вторых секретарей составляли Суслов и Кириленко, после смерти Суслова – Андропов и, по настоянию Брежнева, Черненко, при Андропове – Черненко и Горбачев). Егора Лигачева с подачи Горбачева Андропов назначил зав. Орготделом ЦК, Рыжкова – в Отдел машиностроения, Ельцина проводил в Строительный отдел ЦК уже Лигачев, а Яковлева Андропов по совету Горбачева вернул из Канады в Москву. Назначение А. Яковлева в Отдел пропаганды ЦК, А. Лукьянова – в Общий отдел, Б. Ельцина – в Московский комитет партии осуществлено уже Горбачевым в 1985 г. и обеспечивало ему руководящие политические позиции в партии и государстве.

Суслов симпатизировал Горбачеву не только как угодливому ставропольцу, но и как ограниченный идейный аскет из старых партийных кадров – преданному молодому партийцу, скромному в жизненных устремлениях. Приблизительно теми же мотивами объясняются симпатии Андропова к очень разным, но одинаково не разложенным коррупцией людям, как Горбачев и Лигачев. Особенно характерна симпатия, которую питали к Горбачеву Устинов и Громыко. В хрущевские времена Президиум ЦК состоял почти полностью из секретарей ЦК – представителей территориальной партийной горизонтали. Вводя в политбюро Громыко, Устинова и Андропова, Брежнев усилил свою элиту вертикалью, специалистами, способными, на его взгляд, на квалифицированные политические решения. Люди из этого круга, а прежде всего Андропов, поддерживали менее зараженных провинциальным кумовством и более профессионально подготовленных руководителей. Туманное ощущение необходимости очищения «партийных рядов» и поиска новых решений находило выражение в этих скромных потугах на кадровые находки.

При брежневском руководстве господствовали обычаи, которые Яковлев называл «византийскими», когда каждый руководитель пытался окружить себя своими людьми, а свои люди должны были быть открытыми подхалимами, в распределении людей на группировки влияли и идейные рассуждения.

Михаил Сергеевич Горбачев – человек не просто контактный и в среде партийной элиты – полностью свой, но и человек с сильным характером, здоровой психикой и ясным умом. Последующая история достаточно раскрыла его личные черты, все еще неадекватно оценивающиеся в результате чрезвычайно острых страстей, которые до сих пор вызывает его имя.

По своему психологическому складу Горбачев, как в настоящий момент признают и враги, и сторонники, очень эгоцентричен. Он, по словам бывшего помощника четырех генсеков, умного и циничного Александрова-Агентова, слушает, но не слышит, – вернее, слышит только себя. Это свойство сильных лидеров совсем не тождественно эгоизму, индивидуализму и тому подобное. Горбачев настроен к человеческому окружению очень доброжелательно, способен на искреннее сочувствие. Он не замкнут по натуре, лишен комплексов и склонен, как правило, к доброму юмору, что делает его легким собеседником. Его «Я», тем не менее, смещено, по Фромму, туда, где опасно сближаются оценки истинности с оценками на соответствие относительно собственных целей и стремлений, где ослаблена самокритичность и способность к сомнению в верности принятых предположений, где доминирует желание, которое так коварно выдается за действительность. Однако психика Горбачева поразительно крепкая и здоровая; духовное равновесие достигается мощным действием противоположного фактора – ценностных ориентаций альтруистичного характера, в том числе и общих верований, в ту пору – коммунистических.

Не будучи человеком аскезы, Горбачев лишен животной жизнерадостности примитивных карьеристов брежневской породы, он был выше их относительной чистоплотностью, нормальным образованием и искренней увлеченностью делом. На его будущего помощника Черняева произвело большое впечатление то, что во время их общего пребывания в Бельгии секретарь Ставропольского крайкома мало обращал внимания на окружающую зарубежную реальность и все время был поглощен делами и перспективами родного края. Вся энергетика личности, вся инерция воли и порядка направлена была на высшую ценность, которой для него тогда были перспективы увеличения надоев и центнеров. Об идеологии своей политики он мог говорить бесконечно, чем позже вызывал все большую ярость членов политбюро.

В дни критических испытаний в Форосе и в период участия в чрезвычайно тяжелой и абсолютно бесперспективной президентской кампании Горбачев продемонстрировал неподдельное мужество и способность один на один противостоять толпе и переломить ее настроения.

Но не стоит преувеличивать эту глухоту Горбачева. Он – не тривиальный интроверт, углубляющийся в анализ собственных переживаний, или демонстратив, не чувствующий грани между «Я» и реальностью, потому что думает лишь о том, как выглядит. В Горбачеве, как натуре богатой, все время шла внутренняя работа, и он был способен к хайдеггеровскому «запросу», который лучше передается другим термином «вопрошание». И тогда, когда он понимал, что ему что-то неясно, Горбачев искал ответы в реальности и прекрасно «слышал». Характерно, что за годы своего «генерального секретарства» Горбачев лично сблизился с лидерами мировой политики, потеряв своих поклонников и сторонников дома, в России; к своим он бывал ужасно невнимателен и неблагодарен, он «слышал» их все меньше, а Запад открывался ему неизвестными гранями мировой политики, и он жадно ловил все новое. Соответственно, и Запад первым открыл в нем политика и человека, тогда, когда родина для него была практически потеряна.

Характерной чертой Горбачева стала его самозабвенная влюбленность в жену, Раису Максимовну. Попросту говоря, они любили друг друга и были дружными и счастливыми супругами. Похабная партийная верхушка не понимала этого феномена, и даже тех деятелей, которые не позволяли себе расслабиться и хранили имидж образцового семьянина, раздражала манера «тянуть Раису Максимовну куда следует и куда не следует». Щербицкий едва сдержался, когда Горбачев пришел с женой на украинское политбюро, и было это в 1985 г., когда авторитет генсека был для дисциплинированного киевского секретаря еще бесспорным. С другой стороны, единственным другом, с которым он мог откровенно поделиться ежедневно и в тяжелую минуту, была именно Раиса Максимовна.

Михаил и Раиса Горбачевы

Но в первую очередь Горбачев как первый секретарь Ставропольского крайкома, а затем секретарь ЦК КПСС выделялся глубоким знанием дела, соединением жесткости и требовательности с доброжелательностью и незлопамятностью (Горбачев был обидчив, но легко забывал обиды), способностью на ходу схватывать суть практических проблем, интересом к высоким идеологическим материям и умением грамотно говорить и, что удивительно для кремлевской и обкомовской верхушки, самому писать тексты. Время от времени Андропов поручал Горбачеву вести секретариат, и здесь для всех раскрылось его умение быстро понять проблему и находить пути ее решения, разоблачать хитрости подотчетного и давать советы со знанием дела, в первую очередь сельскохозяйственные, быть резким и никого не оскорбить без толку, весело и быстро вести заседание.

Уже будучи секретарем крайкома, Горбачев обратил на себя внимание интеллектуальной среды цековских помощников и советников. Горбачева «продвигали», а для близких к высшему руководству людей, которые хотели изменений, он был единственной надеждой. Ни столичный владыка, надутое ничтожество Гришин, ни претенциозный педант, пьянчуга Романов из Ленинграда не имели ни способностей, ни связей, чтобы конкурировать с Горбачевым как возможным где-то в будущем лидером партии.

По замыслу тяжелобольного Андропова, именно Горбачев должен был быть его преемником. Собственно, это был не только его, Андропова, замысел, но и идея трех активнейших членов политбюро – Андропова, Устинова и Громыко. Им противостояла старая брежневская клика во главе с главой правительства Тихоновым и секретарем ЦК Черненко. В записке из больницы Андропов рекомендовал поручить вести заседание политбюро Горбачеву. Это означало бы перестановку Горбачева с места «второго второго» на место «первого второго» и тем самым – престолонаследника.

Однако на нарушение сакральных норм политбюро не пошло. Андропов умер 9 февраля 1984 г., а пленум ЦК, который решал проблему преемника, состоялся только 14 февраля. После смерти Андропова Громыко и Устинов договорились продвигать Горбачева, но на решающем заседании политбюро все было так скомбинировано, что слово по этому поводу получил Тихонов и предложил на должность генсека К. У. Черненко. Нарушить последовательность «вторых секретарей» никто не осмелился по соображениям «сохранения стабильности», и без возражений прошла кандидатура Черненко. В конечном итоге, Устинов признавался потом министру здравоохранения Чазову, что очень большую назойливость он не проявлял из других мотивов. Он почувствовал, что кандидатуру Горбачева могут отвести кандидатурой Громыко, и тот легко согласится, проигнорировав предыдущую договоренность. Громыко очень хотел быть первым: после смерти Суслова он просил Андропова поддержать его кандидатуру на пост второго секретаря. Андропову, который сам готовился занять это место, оставалось только сказать, что это дело Брежнева.

Черненко должен был играть приблизительно ту же роль в руководстве, которую играл Брежнев, – роль центра тяжести и организатора стабильности системы, тем более что он был ни на что не способен, кроме улаживания конфликтов между членами высшего руководства как человек мягкий и беспринципный.

К. У. Черненко

Ставка на Черненко была временной – пока правил этот безнадежно больной, собственно, умирающий человек, днепропетровские пытались перестроить ряды и выдвинуть кого-то своего. Но Черненко все ослабевал и в конечном итоге умер 10 марта 1985 г. в 10 часов вечера. Страна догадалась об этом потому, что на следующий день музыка Шопена заменила утреннюю передачу «Опять двадцать пять».

Когда позже Лигачев рассказывал на XIX партконференции, как они с Чебриковым и Соломенцевым в марте 1985 г. сделали Горбачева генсеком, это были чистые фантазии. Кандидатура Горбачева теперь не имела альтернативы. Громыко обоснованно объяснил, почему именно Горбачев должен быть генеральным секретарем, но теперь и так все спешили показать свою преданность Горбачеву. Щербицкий, верный соратник Брежнева, срочно вылетел из США и, говорят, еще с борта самолета передавал, что голосует за Горбачева.

При этом все делали это достаточно искренне. Всем было ясно, что нужно принимать энергичные спасательные меры, потому что система находится в стагнации и близка к катастрофе.

В настоящий момент известно, что Горбачев очень дружил со студенческих лет с Млынаржем, одним из активнейших чехословацких «ревизионистов». Однако это не дает оснований считать Горбачева «русским Дубчеком» уже в 1960–1970-е годы. Зденек Млынарж в годы учебы в МГУ был таким же убежденным коммунистом, как и Миша Горбачев. Правда, в канун Пражской весны они виделись в Ставрополе и провели вместе два дня, но нет оснований считать, что здесь у Горбачева «тронулся лед» коммунизма. На следующий год после советской интервенции Горбачев посетил Чехословакию вместе с Лигачевым, бывшим тогда в основном его единомышленником, и не увиделся с другом юности, который очутился по ту сторону баррикад. Можно только допустить, что свежий ветер перемен хоть немного коснулся души молодого коммунистического лидера и пробудил неясные надежды на «социализм с человеческим лицом» в его собственном доме.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.