I. Нарушение закона и восстановление порядка

I. Нарушение закона и восстановление порядка

В природе научных интересов, которые суть не что иное, как сублимированное любопытство, заложено то, что они обращаются охотней к вещам необычным и сенсационным, нежели к тем, которые нормальны и обычны. Вначале, в новой области исследований или в еще только намечающейся ветви науки именно исключение – кажущееся нарушение естественного закона – привлекает внимание и рано или поздно приводит к открытию новых универсальных закономерностей. Ибо – и в этом заключен парадокс исследовательской страсти – систематическое исследование занимается чудесным только затем, чтобы превратить его в естественное. Наука в конечном счете строит Универсум – идеально упорядоченный, управляемый общезначимыми законами, приводимый в движение пронизывающими его силами, которые подчинены нескольким фундаментальным принципам.

Это, однако, не означает, что чудесность, романтика необычайности и таинственности должны быть изгнаны наукой из реальности. Философский ум всегда руководствуется в своих поисках стремлением к новым мирам и новым опытам, и метафизика привлекает нас надеждой увидеть то, что находится по ту сторону горизонта. Но природа любопытства, оценка того, что действительно является необычайным, изменились под влиянием научной дисциплины. Созерцание величественных контуров мироздания, тайна непосредственно данных и конечных целей, бесцельный поток «творческой эволюции» – все это делает реальность достаточно трагичной, таинственной и загадочной и для естествоиспытателя, и для исследователя культуры, если он задумается над общим объемом нашего знания и размыслит о его границах. Но зрелое научное мышление в исследовании действительности уже не ожидает никаких потрясений по причине возникновения какого-то неожиданного события, какого-либо обнаружения новых, не связанных между собой картин. Каждое новое открытие является только еще одним шагом вперед по тому же пути, каждый новый принцип только расширяет или отодвигает дальше прежний горизонт.

Антропология, наука еще молодая, сегодня освобождается из-под власти донаучных интересов, хотя некоторые недавние попытки получить необычайно простые и в то же время сенсационные решения всех загадок культуры все еще отмечены печатью простого любопытства. В исследованиях первобытного права можно заметить тенденцию постепенного, но фундаментального осознания той истины, что в мире диких людей господствуют не настроения, страсти и случай, но традиция и порядок. Хотя и здесь остается нечто из прежнего, «шокирующего» интереса, а именно – преувеличение значения уголовного права, исключительность внимания, какое уделяется случаям нарушения закона и наказаниям. Закон в современной антропологии все еще исследуется только в его необычайных и сенсационных проявлениях, в случаях преступлений, от которых стынет кровь в жилах и которые влекут за собой кровную месть племени, в описаниях преступного колдовства, за которым следует возмездие, или же фактов кровосмешения, супружеской измены, нарушения табу или убийства. Во всем этом, помимо драматической остроты событий, антрополог может – по крайней мере, ему так кажется, – проследить некоторые неожиданные, ошеломляющие свойства первобытного права, такие как исключительная солидарность родовой группы, не допускающей никакого чувства индивидуального интереса; правовой и экономический коммунизм; подчинение строгому и недифференцированному закону племени{211}.

Выступая против методов и принципов, названных выше, я пытался подойти к объяснению фактов первобытного права у тробрианцев с другой стороны. Я начал с описания того, что является универсальным, а не исключительным; с закона выполняемого, а не нарушаемого, с рассмотрения постоянных течений и волн в их социальной жизни, а не внезапных бурь. На основании этого описания я мог заключить, что, в отличие от наиболее распространенных взглядов, гражданское право (или его местный аналог) у тробрианцев высоко развито и что оно господствует во всех сферах их социальной организации. Также оказалось, что оно обладает явно выраженной спецификой и отличается самими туземцами от иных видов норм, от морали или этикета, от правил ремесла или религиозных предписаний. Требования их закона, которые не являются жесткими и абсолютными и не формулируются от имени Бога, действуют благодаря социальным силам; они понимаются как рациональные и необходимые; наконец, они обнаруживают гибкость и способность приспосабливаться к обстоятельствам. Не будучи исключительно групповым делом, права и обязанности прежде всего касаются индивида, который прекрасно знает свои интересы и вместе с тем должен выполнять свой долг. Мы далее убедились, что отношение дикаря к своим обязанностям и привилегиям, вообще говоря, такое же, как у цивилизованных людей – даже до такой степени, что он не только соблюдает закон, но иногда и нарушает его. И эта проблема, до сих пор не обсуждавшаяся, будет рассмотрена в далее следующих главах. Мы бы действительно получили одностороннюю картину права у тробрианцев, если бы оно изображалось только как система требований закона, всегда находящаяся в нерушимом равновесии. Закон в своем действии далек от совершенства, его осуществлению препятствует множество помех и нарушений, как я уже не раз замечал. Но тем не менее необходимо полное описание криминальных и драматических по своим последствиям случаев, хотя, как уже было сказано, не следует излишне преувеличивать их значение.

Есть еще одна причина, по которой мы должны более внимательно присмотреться к жизни туземцев в ситуации, когда налицо нарушение правового порядка. Мы убедились, что общественные отношения у тробрианцев подчинены ряду правовых принципов. Важнейшим из них является материнское право, по которому ребенок телом и духом родственен только матери. Этот принцип лежит в основании права, определяющего наследование статуса, власти и титула, а также имущества, земли, гражданства в деревенском сообществе и принадлежности к тотемному клану. Отношения между братом и сестрой, между полами, как и большинство межличностных и общественных взаимоотношений, определяются требованиями, вытекающими из принципов материнского права. Обязанность мужчины нести хозяйственные повинности в пользу замужней сестры и ее дома является особенной и важной чертой этого права. Вся эта система основана на мифологии, на туземной теории рождения детей, на некоторых религиозно-магических верованиях и пронизывает все институты и обычаи племени.

Но помимо этой системы материнского права и, так сказать, в ее тени, существуют и другие подчиненные системы правовых норм. Брачное право, определяющее взаимные отношения супругов, с его патрилокальными учреждениями, с его ограниченным, но решительным наделением мужчины властью в некоторых вопросах и функциями опеки над женой и детьми, основывается на принципах, независимых от материнского права, хотя в некоторых моментах сплетенных с ним и приспособленных к нему. Устройство деревенского сообщества, положение главы деревенской общины и вождя округи, привилегии и обязанности деревенского колдуна – все это независимые правовые системы.

Поскольку мы знаем, что первобытное право несовершенно, возникает проблема: как столь сложные по своему составу системы ведут себя в критической ситуации? Является ли каждая из этих систем в своих рамках гармонической целостностью? Остается ли такая система в рамках своих границ, или же она обнаруживает тенденцию выхода на чужую почву? Находятся ли такие системы в конфликте и если да, то какова природа такого конфликта? Здесь нам нужно еще раз обратиться к преступным, бунтарским, нелояльным элементам общества, чтобы получить материал, на основе которого можно ответить на эти вопросы.

Перед тем, как перейти к следующим главам, где будут представлены конкретные и достаточно подробные сведения, заметим, что для нас все еще остаются нерешенными несколько принципиальных проблем: характер преступлений и преступного образа действий в их отношении к гражданскому праву; главные факторы, отвечающие за восстановление нарушенного равновесия; связи и возможные конфликты между отдельными системами туземного права.

Во время полевых исследований на Тробрианских островах я имел обыкновение всегда находиться среди туземцев, разбивая свою палатку в деревне и таким образом помимо воли становясь свидетелем всего, что происходило, – всех событий: тривиальных и торжественных, монотонных и драматичных. Случай, который я сейчас опишу, произошел во время моего первого визита на Тробрианские острова, примерно через несколько месяцев после начала полевых исследований на архипелаге.

Однажды взрыв плача и внезапная сумятица дали знать, что где-то по соседству кто-то умер. Мне сказали, что Кима’и, подросток около шестнадцати лет, которого я знал лично, упал с кокосовой пальмы и разбился насмерть.

Я поспешил в соседнюю деревню, где это произошло, и застал там уже начавшуюся погребальную церемонию. Это был первый случай смерти, траура и погребения, который я мог наблюдать, так что, заинтересованный этнографической стороной ритуала, я даже забыл об обстоятельствах трагедии, хотя несколько фактов, которые имели место в это же время в деревне, должны были возбудить во мне подозрения. Оказалось, что благодаря какому-то таинственному совпадению в то же время был серьезно ранен какой-то другой юноша. Во время церемонии между деревней, где умер мальчик, и той, в которую были перенесены его останки для погребения, проявлялась явная враждебность.

Лишь значительно позже мне удалось открыть действительное значение этих событий: юноша совершил самоубийство. Обнаружилось, что он нарушил правила экзогамии, причем соучастницей его преступления была ближайшая родственница по матери, дочь сестры его матери. Этот факт был известен всем и всеми осуждался. Он, однако, не имел никаких дальнейших последствий, пока инициативу не взял на себя отвергнутый кавалер девушки, который хотел на ней жениться и чувствовал себя особенно сильно обиженным. Несчастливый соперник сначала угрожал виновному юноше черной магией, но из этого ничего не вышло. Тогда однажды он обвинил его публично, на всю деревню, вменив ему в вину кровосмешение и при этом употребляя некоторые выражения, которых не стерпит ни один туземец.

На это несчастный юноша мог ответить только одним; для него оставался один только выход. На следующее утро он надел свой праздничный наряд и украшения, взобрался на кокосовую пальму и обратился к жителям деревни из гущи пальмовых листьев, прощаясь с ними. Он объяснил причины своего отчаянного шага и в то же время бросил скрытое обвинение против того, кто довел его до смерти, – теперь месть обидчику стала долгом родственников самоубийцы. Затем под громкий жалобный плач, как велит обычай, он прыгнул с пальмы высотой почти в шестьдесят футов и разбился насмерть. После этого в деревне возникла драка, в которой был ранен его соперник, и стычка повторилась еще раз во время погребения.

Этот случай раскрыл несколько важных исследовательских перспектив. Перед нами несомненное преступление – нарушение экзогамии тотемного клана. Экзогамный запрет является одним из краеугольных камней, лежащих в основании тотемизма, материнского права и классификационной системы родства. Все женщины своего клана считаются сестрами мужчины и как таковые запрещены для него. Аксиома антропологии гласит, что ничего не сулит большей опасности, чем нарушение этого запрета, и что, помимо сильной реакции общественного мнения, это преступление влечет за собой также сверхъестественную кару. Эта аксиома по меньшей мере не лишена фактических оснований. Если бы кто-то захотел выяснить этот вопрос у тробрианцев, то убедился бы, что все их высказывания только подтверждают эту аксиому, что у туземцев сама мысль о нарушении правила экзогамии вызывает гнев, и что они верят в то, что последствиями внутрикланового кровосмешения могут быть гниющие раны, болезни и даже смерть. Таков по крайней мере идеал туземного права, а в вопросах морали легко и приятно, осуждая других или выражая общее мнение о таких поступках, неуклонно придерживаться этого идеала.

Однако, если речь идет о применении моральных норм и идеалов к реальной жизни, дело принимает другой оборот. В данном случае, конечно, факты были совершенно несовместимы с идеалом поведения. Общественное мнение не было слишком взбудоражено вестью о преступлении и не реагировало на него непосредственно. Для того, чтобы это произошло, необходимо было публичное обличение виновника заинтересованной стороной. Но даже и тогда виновник должен был сам себе назначить наказание. «Групповая реакция» и «сверхъестественная санкция» не были активными факторами. Углубляясь далее в этот вопрос, я убедился, что нарушение экзогамии – если речь идет не о браке, а о сексуальной связи – по меньшей мере не является редким случаем, что общественное мнение снисходительно реагирует на подобные случаи, и ему свойственно явное лицемерие. Если дело совершается sub rosa[29] и с соблюдением необходимого decorum[30], и если, в особенности, никто не выводит виновников на чистую воду, носители «общественного мнения» будет, правда, сплетничать, но не будут всерьез добиваться сурового наказания. Если же, напротив, возникает скандал, все обращаются против виновной пары, и оба могут быть доведены до самоубийства посредством бойкота или обвинений.

Что касается сверхъестественной санкции, описанный случай привел меня к интересному и важному открытию. Я установил, что существует общепризнанное средство против всех патологических последствий нарушения экзогамии, средство, которое считается практически безошибочным, если только его применяют правильно. Другими словами, туземцам известна магия, в состав которой входят заговоры и обряды, совершаемые над водой, растениями и камешками, и которая, если ее правильно совершают, должна быть безоговорочно эффективна для предотвращения дурных последствий внутрикланового кровосмешения.

Впервые в моей полевой работе я столкнулся с общепринятой системой уклонения от закона, причем по отношению к одному из самых фундаментальных законов племени. Позднее я открыл, что помимо противодействия кровосмешению такие паразитические наросты на основных ветвях племенного порядка существуют и в некоторых других случаях. Значение этого факта очевидно; он ясно указывает на то, что правила поведения не могут автоматически поддерживаться некими сверхъестественными санкциями. Против магических влияний может действовать контрмагия. И хотя, конечно, лучше совсем не рисковать – ведь можно что-то забыть или совершить ошибку в формуле контрмагии, – но риск не так уж велик. Сверхъестественная санкция – в сочетании с соответствующим «противоядием» – обнаруживает, таким образом, значительную гибкость.

Это методическое применение антидота поучительно еще в одном отношении. В обществе, где законы не только время от времени нарушаются, но и систематически обходятся известными и испытанными методами, вообще не может быть речи о «спонтанном» подчинении закону, о беспрекословном соблюдении традиции. Ибо именно эта традиция хитроумно учит человека, как ему увильнуть от некоторых наиболее суровых ее предписаний, – ведь нельзя же спонтанно рваться вперед и в то же время бежать назад!

Магия, направленная против последствий внутрикланового кровосмешения, является, наверное, самым характерным примером методичного уклонения от закона, но кроме нее есть и другие случаи. Так, другой вид магии, направленный на охлаждение чувств женщины к мужу и склоняющий ее к измене, является традиционным способом обходить институт брака и запрет прелюбодеяния. К совершенно иной категории относятся разные формы губительной и зловредной магии, цель которой состоит в том, чтобы уничтожить плоды, сделать напрасными усилия рыбаков, загнать свиней в непролазные джунгли, навести порчу на бананы, кокосовые орехи или пальмы арека, помешать пиршеству или обмену кула. Такая магия, направленная против установленных институтов или важных предприятий, по существу, является орудием преступления, которое также дает традиция. Она является частью традиции, действующей против закона и непосредственно вступающей с ним в конфликт, тогда как закон в разных своих проявлениях стоит на страже этих предприятий и институтов. Ниже еще будут рассмотрены и чародейство, которое является специфичной и очень важной формой черной магии, и некоторые немагические способы обойти племенной закон.

Закон экзогамии, запрет браков и сексуальных отношений в рамках клана, часто приводится как пример одной из самых строгих и универсальных норм первобытного права. При этом имеется в виду, что эта норма запрещает сексуальные отношения в рамках клана с одинаковой строгостью для всех его членов, независимо от степени родства, существующей между подпадающими под этот запретом личностями. Единство клана и реальность «классификационной системы родства», как видно, наиболее ясно проявляются через запрет кланового кровосмешения. Это табу признает всех мужчин и всех женщин клана en bloc[31] «братьями» и «сестрами» и безоговорочно запрещает им всякого рода близость сексуального плана. Однако более тщательный анализ действительно важных фактов из жизни тробрианцев позволяет полностью опровергнуть это мнение. Это одна из тех фикций туземной традиции, которые приняты за чистую монету антропологией и полностью вошли в ее доктрины{212}.

У тробрианцев нарушение принципа экзогамии трактуется по-разному, в зависимости от того, находится ли виновная пара в ближайшем родстве или же любовники связаны только принадлежностью к одному клану. Кровосмешение с родной сестрой для туземцев выступает как преступление, о котором не говорят, о котором даже думать нельзя, – что опять-таки не означает, что таких преступлений никто не совершает. Нарушение закона на первой ступени родства по линии матери (т. е. с двоюродной сестрой или братом) является преступлением очень серьезным и может иметь, как мы видели, трагические последствия. Однако, по мере того, как степень родства уменьшается, снижается и суровость закона; такое же нарушение запрета, совершенное с кем-то, кто едва ли принадлежит к одному и тому же клану, является преступлением довольно распространенным и вполне простительным. Таким образом, правильное понимание этого запрета зависит от следующего факта: для мужчины женщины его клана являются не единой однородной группой, монолитным «кланом», но сильно дифференцированной совокупностью личностей, каждая из которых по отношению к нему находится в особом положении, в зависимости от места, занимаемого в генеалогии.

С туземной точки зрения распущенность, сувасова (нарушение принципа экзогамии), является, по сути, особенно пикантной и любопытной формой эротического опыта. Большинство моих информаторов не только допускали его возможность, но даже похвалялись тем, что совершили либо такое преступление, либо прелюбодеяние (кайласи). И мне известно много конкретных, вполне достоверных случаев такого рода.

До сих пор я говорил о половых связях. Брак в рамках одного клана – дело гораздо более серьезное. Даже сегодня – при общем ослаблении строгости традиционного закона – есть только несколько случаев брака в рамках одного и того же клана. Самым известным из них является брак Модулабу, вождя большой деревни Обвериа, с Ипвайгана, известной колдуньей, которую подозревают также в сношении с таува’у, сверхъестественными злыми духами, напускающими болезни. Оба супруга принадлежат к клану маласи. Достойно внимания, что этот клан традиционно ассоциируется с кровосмешением. Существует миф о любовной кровосмесительной связи между братом и сестрой, в результате которой появилась магия, – и это событие связывается с кланом маласи. Наиболее известный за последнее время случай кровосмесительной связи брата с сестрой произошел также в этом клане{213}.

Как мы видим, отношение реальной жизни к идеалу, отраженное в традиционной морали и законе, является весьма поучительным.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.