ЗЛОДЕЯНИЯ ДЖОНА АПДАЙКА

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

ЗЛОДЕЯНИЯ ДЖОНА АПДАЙКА

В англоязычном литературном мире Джон Апдайк стойко ассоциируется с «мейнстримом» «серьезной» американской литературы и считается если не классиком, как Фолкнер или Хемингуэй, то, по крайней мере, наивернейшим претендентом на этот почетный титул. Для многих американских критиков Апдайк?– это не только автор, олицетворяющий собой «чисто американский реализм», но?и «единственная фигура, сочетающая мудрость, интеллект и утонченность <…> со способностью хотя бы изредка прорываться в список бестселлеров, <…> наиболее достойный среди писателей США кандидат на очередную Нобелевскую премию по литературе»396.

Нобелевскую премию Апдайк, будем надеяться, рано или поздно получит?– как уже получил все мыслимые и немыслимые литературные награды США (включая Пулитцеровскую премию и Премию национального общества литературных критиков), пожалованные ему за роман «Кролик разбогател» (1981). Однако ни громкое литературное имя, ни?колокольные статьи авторитетных критиков?– ничто и никто не в состоянии поколебать непреложную истину: нельзя без ущерба для эстетического качества своих произведений до бесконечности эксплуатировать некогда плодородную, а?теперь уже порядком истощенную почву социально-бытового романа, не?внося туда ничего существенно нового?– как в плане формально-композиционном, так и идейно-философском,?– не пытаясь расширить собственный художественный и духовный горизонт, по-своему переосмыслить сложившиеся литературные формы, найти нетривиальный подход к жизненному материалу.

Именно на эти размышления наводит одиннадцатый по счету роман Джона Апдайка «Иствикские ведьмы» (1984)397?– его перевод сравнительно недавно вышел в издательстве «Вагриус». (Выпустив «не первой свежести» апдайковский роман, издательство, видимо, рассчитывало, что на книжном рынке он повторит успех, которого в конце восьмидесятых на видеорынке добилась его вольная экранизация Джорджа Миллера с участием Джека Николсона, Шер, Мишель Пфайффер и Сьюзен Сарандон.)

Справедливости ради отметим: в этом произведении писатель, по всей видимости, честно пытался выбраться из накатанной до мертвенного лоска колеи пейзажно-постельно-кухонного реализма, сдобрив пресное бытописание американской провинции специями инфернальной фантастики и уксусом сатиры. К?сожалению, выйти за пределы давно облюбованной литературной делянки и кардинально обновить свой художественный арсенал, дав тем самым импульс к развитию далеко не изжившей себя традиции, у?Апдайка не получилось.

Правда, на?первый взгляд «Иствикские ведьмы» существенно отличаются от предыдущих апдайковских романов?– хотя бы тем, что в качестве центральных персонажей здесь выступают представительницы прекрасной половины человечества?– три «зрелые, разведенные, лишенные иллюзий женщины», глазами которых показано унылое, хотя и внешне благополучное существование провинциального городка Иствик в эпоху сексуальной революции, вьетнамской войны и рок-н-рольного бума. Пытаясь воплотить женскую точку зрения на мир, автор с дотошной обстоятельностью исследует сознание (порой неотличимое от подсознания) своих героинь, почти полностью растворяясь в нем, «изнутри» показывая его связь с природной стихией и иррациональным началом жизни. При этом в центре авторского внимания оказывается и феминистская идеология, которую исповедуют его протагонистки, твердо убежденные в том, что «мужики?– абсолютное дерьмо», а?брак?– один из главных инструментов подавления женской свободы и индивидуальности.

Расставшись со своими ничтожными мужьями, они самостоятельно зарабатывают себе на хлеб: пышнотелая блондинка Александра лепит из глины незамысловатые статуэтки, сбывая их неприхотливым туристам в качестве сувениров; сексапильная Сьюки (Сьюзанн) репортерствует, собирая слухи и сплетни для местной газеты; темпераментная брюнетка Джейн играет в иствикском оркестре и дает уроки музыки?– хотя «зрелище грязных детских ручонок, калечащих на ее чистейших клавишах из слоновой кости какую-нибудь бесценную простенькую мелодию Моцарта или Мендельсона», каждый раз вызывает у нее «желание схватить метроном и колотить его основанием по этим пухлым пальцам так, как давят в ступке бобы».

Не слишком утруждая себя воспитанием детей (благо есть школа и телевизор), апдайковские ведьмы ведут довольно разгульный образ жизни?– соблазняя женатых мужчин (разумеется, только из чувства снисходительного сострадания и благотворительного побуждения «исцелить, поставить припарку покорной плоти на рану мужского желания») и частенько наведываются к поселившемуся на окраине Иствика подозрительному типу Даррилу Ван Хорну, который устраивает в своем пахнущем серой особняке шумные оргии?– с кощунственным пародированием евхаристии, хороводами, танцами и бурными сексуальными забавами на черных простынях. Как можно легко догадаться, иствикские ведьмы связались с дьяволом (персонаж, немыслимый ранее в фотографически жизнеподобных романах Апдайка).

И все же, несмотря на инфернальность главных героев и инъекции антифеминистской сатиры (мстительные и раздражительные ведьмы, способные из чувства ревности навлечь на соперницу рак или забавы ради умертвить белку, на?поверку оказываются ничуть не лучше бездушных «шовинистов»-мужчин), «Иствикские ведьмы» практически не выделяются на фоне предыдущих апдайковских романов, чья фактура «с раздражающей легкостью улетучивается из головы, прежде чем успеваешь ее ухватить, и?сливается с серыми будничными банальностями, которые составляют столь монотонный фон нашего повседневного бытия, что сознание инстинктивно отвергает их как не стоящие запоминания»398.

Как и прежде у Апдайка, повествование «Иствикских ведьм» страдает сюжетной анемией и самодовлеющей описательностью (лишь слегка окрашенной скучноватыми рассуждениями о жестокости природы); фантастика же парализована здесь назойливым авторским вниманием к «микроскопическим доподлинностям» (апдайковское выражение) быта и нравов ничем не примечательных американских обывателей?– не обремененных особым интеллектуальным багажом, не?раздираемых неразрешимыми нравственными коллизиями, не?способных избыть скуку своего сытого существования ни черной магией, ни?любовными интрижками.

В одном из интервью Апдайк признавался, что как писатель он «любит искать и находить интересное в самом банальном»399. Похоже, в?«Иствикских ведьмах» он чересчур увлекся поисками. В?результате фантастика у него вышла бескрылой, приземленно-петрушевской, лишенной метафизической глубины.

Колдовские проделки иствикских ведьм, как правило, настолько тривиальны, по-бабски мелочны и неостроумны (то одна наколдует, чтобы у досаждавшей ей старухи рассыпалось жемчужное ожерелье и порвались ремешки на туфлях; то другая в сердцах пожелает, чтобы ее новый шеф сломал себе ногу,?– и во время гололеда он доставляет ей эту радость; то все вместе делают так, чтобы у ненавистной им городской активистки изо рта лезла всякая дрянь?– соломинки, перышки, насекомые), сам Ван Хорн с его утомительными разговорами о поп-арте и получении вечного источника энергии до такой степени бесцветен и скучен, что автор при первом удобном случае оставляет своих протагонистов и удаляется в густые заросли пейзажных описаний, поглощающих и без того зачаточную фабулу.

Зато в этих зарослях Апдайк чувствует себя превосходно и резвится вволю, демонстрируя читателю редкую в современной литературе приметливость по отношению к явлениям внешнего мира. От его внимания не ускользает ни одна мелочь. Если уж он берется описывать, скажем, иствикский пляж, будьте уверены?– сделает это с исчерпывающей полнотой: зорко приметит поблекшие цветные наклейки на беспорядочно разбросанных банках из-под пива и упаковках от тампонов, и?белый пушок на гладких девичьих ногах «карамельного цвета», и?«остатки кострищ из принесенных водой обломков древесины, и?осколки термоса для охлаждения вина, и?презервативы, похожие на маленьких сушеных медуз»; проницательно различит на песке «рядом с треугольным узором лапок чаек более тонкие следы куликов и пунктирные каракули крабов»; с точностью заправского ботаника перечислит названия увиденных растений: вот мышиный горошек, чуть дальше?– мохнатая гудзония и виргинский вьюнок, а?во-о-он там, смотрите внимательно,?– Ammophila breviligulata («Аммофила короткостеблая»,?– сообщает в примечании добросовестная переводчица).

Реализуя свои незаурядные живописные способности, Апдайк достигает воистину потрясающих результатов: читатель оказывается буквально погребенным под лавиной подробностей (порой совершенно излишних и невыразительных), а?действие размазывается, словно холодная манная каша по тарелке.

Спору нет, бесчисленные описания подаются Апдайком в роскошной стилистической упаковке. Правда, время от времени чувство меры начинает ему изменять, и?тогда необузданное буйство пышных метафор и сравнений начинает напоминать безумную фантазию кондитера, вознамерившегося соорудить торт из одних жирных кремовых розочек.

Изредка свою посильную лепту вносит и переводчица («Умирающий декабрьский день пощипывал лица и ноги в легких теннисных туфлях»?– ср. с оригиналом: «The dying December day nipped at their faces, their sneakered feet»400), хотя в подавляющем большинстве случаев она не повинна в том, что вытворяет ее подопечный: «…Смешные струи спермы как крики детеныша животного в когтях ястреба» («These comic jets of semen, like the cries of a baby animal in the claws of a hawk»401); «На кривых тротуарах, местами очищенных от снега, виднелись узоры, отпечатанные ботинками, они были похожи на грязные следы на белом печенье» («The not-quite-straight sidewalks of Dock Street, shoveled in patches, manifested patterns of compressed bootprints, like dirty white cookies with treads»402).

Впрочем, обилие тяжеловесных, плохо перевариваемых метафор и неудачных сравнений, приторно-подробные описания?– это еще не самые страшные злодеяния Джона Апдайка. Куда неприятнее половодье нескончаемых, пустопорожних диалогов, составляющих, как в самом настоящем бульварном романе, где-то около половины текста. Согласен, некоторые из них выполняют определенную функцию: с их помощью нам сообщается об основных событиях романа. О?прибытии в Иствик Ван Хорна и о преобразованиях в купленном им особняке, о?гибели священника унитарной церкви Эда Парсли (бросившего семью ради молоденькой любовницы, связавшегося с левыми экстремистами и подорвавшегося на собственной бомбе), о?смерти Дженнифер?– избранницы решившего вдруг остепениться дьявола (ее-то и сглазили ревнивые ведьмы), наконец, о?бегстве Ван Хорна из города (несмотря на разглагольствования о современном искусстве и грандиозные планы найти источник вечной энергии, он оказался всего-навсего мелким жуликом, скрывающимся от кредиторов)?– об этих и других происшествиях мы узнаем из кухонного трепа и телефонных разговоров трех подруг, так что пересуды и словоохотливое перемывание косточек ближним являются, по сути, главным механизмом раскручивания фабулы.

Подобный композиционный прием с приятной легкостью позволяет переделать роман в киносценарий (как мы помним, по роману Апдайка был снят легковесный «ужастик» с участием целой россыпи голливудских звезд), только вот вряд ли он идет на пользу романному повествованию: привкус сплетни и заливистой телефонной болтовни обесцвечивает и опошляет даже самые трагические и ужасные события. К?тому же многие диалоги и вовсе не несут в себе никакой полезной нагрузки и оставляют впечатление, будто они вставлены в текст едва ли не для того, чтобы заполнить пробелы между цветистыми авторскими описаниями. Вот типичный образчик подобного композиционного балласта?– выдержка из разговора иствикских ведьм и Дженнифер во время вечеринки у гостеприимного Ван Хорна:

«– Что-нибудь чувствуешь?

– Нет.

– Хорошо.

– Стесняешься?

– Нет.

– Хорошо,?– произнесла третья [ведьма].

– Ну разве она не мила?

– Да, мила.

– Просто подумай: “Плыву”.

– Я чувствую, что лечу.

– Мы тоже.

– Всегда.

– Мы здесь с тобой.

– Потрясающе.

– Мне нравится быть женщиной,?– сказала Сьюки.

– Ну и будь,?– сухо сказала Джейн Смарт.

– Но я и в самом деле так чувствую,?– настаивала Сьюки.

– Девочка моя,?– говорила Александра.

– Ох,?– слетело с губ Дженнифер.

– Нежней. Мягче.

– Райское блаженство…»

И такое вот «райское блаженство»?– на протяжении всего романа, десятками страниц!

Не хочу сказать, что в этом произведении все так беспросветно плохо. Имеются в романе и яркие, оригинальные образы, и?удачные эпизоды, и?даже по-настоящему смешные сцены (в?частности, описание парной игры в теннис, по ходу которой ведьмы?– в духе диснеевских Тома и Джерри?– устраивают друг другу мелкие пакости, превращая теннисный мячик то в жабу, то в сырое яйцо, то в кусок цемента); есть в нем и дивные пейзажные медитации, и?запоминающиеся характеры второстепенных персонажей (особо отметим одного из любовников Сьюки?– духовно выпотрошенного скептика и неудачника Клайда Гэбриела, в?припадке ярости убившего постылую жену, а?затем хладнокровно покончившего с собой)?– есть многое, что позволяет назвать Апдайка первоклассным профессионалом, и?все же нет главного: нет ощущения того, что автор стремится к глубокому, творчески самобытному постижению мира, к?тому, чтобы достучаться до читателя, поделиться с ним выстраданным и наболевшим, заставив «мыслить и страдать».

Как это ни печально, роман Апдайка производит впечатление вымученности и ненужности. Не случайно, убрав Ван Хорна из Иствика, автор, словно не зная, что делать дальше, комкает повествование и трафаретно завершает его свадьбами всех трех героинь. Для полного счастья не хватает только финального поцелуя, как в типовом голливудском фильме былых времен, да резюме в духе гоголевского Хомы Брута?– им-то мы и завершим скорбный перечень злодеяний иствикских ведьм и их создателя: «Много на свете всякой дряни водится! А страхи такие случаются?– ну…»

Новый мир. 1998. № 11. С.?216–219.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.