Хорхе Луис Борхес[70]

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Хорхе Луис Борхес[70]

Римляне полагали, что в творчестве каждого автора должны проявляться ars et ingenium — искусство или, вернее, мастерство, которым можно овладеть только в результате упорной работы над собой, и дарование (дословно – «нечто врожденное») – его нельзя приобрести или заработать. С ним или без него человек появляется на свет в момент своего рождения.

Poetae nascuntur — «поэтами рождаются», именно так сказал однажды Цицерон, однако поэзия – это труд, labor, и поэтому не случайно строчка в стихах по-латыни обозначается словом versus, которое пришло в литературный язык из сельскохозяйственного обихода. Versus – это борозда на поле, дойдя до конца которой, пахарь поворачивает (vertit) быка, что тащит его плуг.

В текстах у Борхеса, хотя зачастую они больше похожи на фрагменты из записных книжек с миллионом бессистемных, на первый взгляд, выписок из прочитанных в библиотеке книг или на конспект, который профессор наспех набросал в трамвае или в метро по дороге на лекцию, сполна присутствует и то, и другое. В них всегда есть легкость или, вернее, спонтанность, глубина – и никакой вымученности, но при этом каждый из его этюдов отшлифован до предела: в нем как ex ungue leonem, то есть «по когтю льва», можно узнать по-настоящему большого мастера.

Сразу бросается в глаза, что это не заметки литературоведа, а настоящая литература – belles lettres. Без всяких сомнений – настоящая поэзия. Но поэзия какая-то странная, по большому счету, предназначенная только для того, кто уже прочитал всех тех авторов, на которых ссылается Борхес, и знает на память не только всего Данте, но и всего Шекспира, Сервантеса и Гомера, не считая Гюго или Валери.

Борхес превосходно владел английским с раннего детства, в девять лет перевел на испанский одну из сказок Оскара Уайльда, «Счастливого принца», причем так, что ее сразу напечатали в газете «Эль Паис», не догадавшись о возрасте переводчика, ибо считали, что автор перевода – его отец. Именно английский, а потом древнеанглийский и историю языка преподавал он в течение двадцати лет на факультете философии и литературы в университете Буэнос-Айреса. Его нередко называли (причем не в шутку) английским писателем, который пишет на испанском и живет в Аргентине. И это не случайно – он постоянно цитирует Шекспира и разбирает его тексты в своих этюдах, ссылается на Беркли и Дэвида Юма, Колриджа, Томаса Брауна, Киплинга, Спенсера и Милля и др. Тысячи цитат из миллионов книг, не только английских, – вот что такое книги Хорхе Луиса Борхеса.

Французскую литературу он тоже знает как родную, хотя признаётся где-то, что, в отличие от своей сестры, никогда не видел снов на французском. В Женеве, где Борхес с родителями оказался во время Первой мировой войны, он учился в одном классе с Морисом Абрамовицем, мальчиком, который стал потом знаменитым врачом, но тогда был влюблен в Верлена, Рембо и Аполлинера. Именно от него узнал об этих поэтах Борхес. Узнал – чтобы полюбить их навсегда.

А Библия (ее он знал и по-испански, и в английском варианте, по King James Version, которая называется у него обычно переводом английских епископов, и на латыни – согласно тексту блаженного Иеронима)? А «Тысяча и одна ночь» (он читал ее по-английски)? А Густав Майринк с его «Големом»? А Кафка? А восточная философия, и прежде всего дзен? Всё это тексты. Тексты, в которые он был погружен невероятно глубоко. А античные авторы: Гесиод, Каллимах, Аполлоний Родосский и др.? Борхес – человек из библиотеки. Однажды он написал даже о том, что рай кажется ему похожим именно на библиотеку. Потом он был директором Национальной библиотеки в Буэнос-Айресе.

Неутомимый читатель – lecteur, или reader, сравниться с которым в культуре последнего тысячелетия в этом плане не может никто, за исключением Эразма Роттердамского; величайший, – но только не писатель, а читатель. Однако не библиоман, ибо ценил не книгу, но текст, который она содержит. Такими были, как говорят, Аристотель и, без всякого сомнения, Исидор Севильский, Патриарх Фотий и уже упомянутый Эразм со своими огромными по объему и потрясающими по охвату процитированной литературы «Адагиями», написанными, разумеется, на латыни и, кажется, до сих пор полностью не переведенными ни на один современный язык.

А что думал Борхес именно как писатель о своем читателе? Быть может, он просто издевался над нами, тактичнейший и тишайший Борхес? Андре Моруа писал свои книги о писателях (например, о Бальзаке) для тех, кто без его помощи, быть может, никогда не открыл бы «Человеческую комедию». Другое дело Борхес. Он не пишет ни биографических очерков, ни эссе, которые могли бы помочь понять или полюбить того или иного автора, он, интеллектуал, прочитавший тысячи книг и выучивший Данте, разумеется, в оригинале, на память, просто размышляет вслух над прочитанным. Причем не с профессорской кафедры, что, в общем, было бы естественно, а в присутствии частного лица – собеседника, в котором он видит личность, равную себе во всех отношениях.

Он не «блещет» эрудицией, не пытается поразить, ослепить или обезоружить ею читателя; нет, он просто говорит о том, что кажется ему вполне естественным. А читатель? Что чувствует при этом его читатель? Ответить на этот вопрос было бы очень просто, если бы Борхеса читали только филологи-профессионалы, подобно ему самому глубоко погруженные в тексты цитируемых им писателей. Это, однако, не так. Парадоксально, но сегодня его читают намного больше, чем тех, кого он цитирует – Данте, Сервантеса, Сведенборга или мудрецов Талмуда. И понимают?

Здесь очень хочется сразу и как можно более резко ответить – «нет». И более того – обвинить Борхеса в том, что его манера письма с этими бесконечными (и нередко большими по объему) выписками из самых разных писателей (как правило, известных крайне узкому кругу специалистов) приводит к тому, что его читатель в конце концов вводится автором в заблуждение и начинает считать, что он знает всех этих авторов не хуже, чем сам Борхес. И вообще ему начинает казаться, что он (читатель) всё читал и во всём разбирается. Борхес – обманщик. Борхес – фальсификатор внутреннего мира своих читателей. Борхес – любимый писатель недоучек, что, прочитав три сборника его эссе, сразу начинают видеть в себе невероятных интеллектуалов и представителей той духовной элиты, к которой, без сомнения, помимо Борхеса относятся единицы…

Об этом, действительно, хочется почти кричать, однако всё это не совсем верно. Борхес никого не пытается «совратить», он никогда не проповедует и не навязывает читателю своего мнения. Он просто делится с нами (предельно откровенно!) своим опытом чтения, опытом, возможно, последнего в истории человечества, во всяком случае, на нынешнем ее этапе, читателя книг, который годами не покидал библиотеки. Оставаясь там допоздна не потому, что работал над диссертацией или готовил к печати очередной ученый труд, академический перевод древнего или средневекового автора или комментарий к нему, а просто так – потому что хотел что-то понять и в чем-то разобраться и, главное, – потому что любил до ночи засиживаться над книгой.

Опыт чтения, которым делится с нами Борхес, до предела трагичен. Всем своим существом писатель принадлежит к культуре, которая была не просто рождена христианством, но доныне пропитана не только христианскими ценностями, а именно верой и Евангелием, однако при этом не верит в Бога сам. Ему бесконечно дороги библейские тексты, поэзия святого Хуана и каждая фраза из блаженного Августина, он постоянно думает о Боге, о действии Духа Святого в мире вокруг нас, наконец, о том, что такое жизнь вечная, но упорно и, наверное, честно продолжает называть себя неверующим. Слова Августина о том, как мучится человеческая душа, пока не найдет Бога, вполне применимы к творчеству Борхеса.

Он действительно мучится, но в высшей степени достойно, с болью, но без истерики и без заламывания рук. При своей потрясающей глубине он всегда бесконечно печален. И абсолютно неповторим. Последнее особенно важно: тиражированию духовный и интеллектуальный опыт Хорхе Луиса Борхеса не подлежит. Как вообще опыт всякого, кто продирается к Богу, идя своим собственным, индивидуальным путем, вне братства или общины. Никакой системы и никакой теории он не создал, он только рассказал нам о том, что чувствовал и о чем думал.

Он, неутомимый читатель, к шестидесяти годам (как и его отец) полностью ослеп и поэтому последние двадцать пять лет своей жизни был начисто лишен возможности не только читать, но и писать. В эти годы он продолжал писать стихи, пытался диктовать прозаические тексты, давал интервью. Получалось всё это не так, как ему хотелось, ибо без книги, прочитанной в библиотеке, глазами и в полном молчании, культуры и реальности в целом для него просто не существовало. «Трагичнейшим из поэтов» назвал Аристотель Еврипида. В Новое время эти слова вполне применимы к Борхесу, который, без сомнения, родился поэтом.

Борхес иногда называл себя евреем, хотя формальных оснований у него для этого не было. Однако, зачисленный в евреи в годы нацизма кем-то из ревнителей чистоты арийской расы, он, считавший себя неверующим, сразу почувствовал, что принадлежать к народу Ветхого Завета, из которого вышел «жезл от корене Иессеова и цвет от него» (Ис 11: 1) по имени Иисус – самая большая из привилегий, которая сегодня может быть предоставлена человеку.

Впервые опубл.: Русская мысль. 1999. № 4288 (14–20 октября). С. 13. (под заголовком «Человек из библиотеки»).

Данный текст является ознакомительным фрагментом.