Александр Кибрик (Москва) Диалог лингвиста с носителем: в поисках полевого метода и формата лингвистического описания [236]

Александр Кибрик (Москва) Диалог лингвиста с носителем: в поисках полевого метода и формата лингвистического описания [236]

Посвящение

С Татьяной Владимировной Цивьян нас свела судьба сравнительно недавно, когда я стал сотрудничать с Институтом мировой культуры при МГУ. За это время я высоко оценил ее широкий научный кругозор и знание многих таких вещей, о существовании которых я мог только догадываться. И та область, которой посвящена данная статья, для Татьяны Владимировны не является чуждой. Поэтому я рискнул предложить нижеследующее бытописание начала моей полевой деятельности для настоящего юбилейного сборника.

0. Введение

Полевая лингвистика – это комплекс методов для исследования и описания языка, которым исследователь практически не владеет и всю информацию о котором получает от его носителей. Название данной науки отражает тот факт, что обычно изучение неизвестного языка происходит в среде обитания носителей языка, «в поле», однако это в общем случае не обязательно, иногда работа с носителем языка проводится исследователем дома или на третьей территории c использованием тех же полевых методов. Методы полевой лингвистики являются средством для получения конечного продукта – описания языка. Именно этот конечный продукт предъявляется для публичного обозрения, а все, что предшествовало его созданию, остается обычно за кадром. Между тем эта подводная часть айсберга исследовательской работы также представляет определенный интерес, и в настоящей публикации я попытаюсь вспомнить, как начиналась моя полевая деятельность около сорока лет назад. Мне очень хотелось бы избежать как чисто академического, так и журналистского стиля, хотя оба взгляда на предмет в известной мере будут дополнять друг друга. Речь пойдет о первом знакомстве с практикой полевой работы, теоретическом осмыслении ее методов и о первых двух законченных проектах, завершившихся грамматическими описаниями двух дагестанских языков – хиналугского и арчинского.

1. 1967. Первая экспедиция. Лакский язык

Моя полевая деятельность началась в 1967 году как почти полный экспромт без особых обязательств на будущее. За год до этого у меня состоялся разговор с Владимиром Андреевичем Звегинцевым, заведующим кафедрой структурной и прикладной лингвистики, где я работал младшим научным сотрудником и занимался в основном прикладными проблемами автоматического анализа языка. Мы обсуждали основы лингвистического образования на отделении структурной и прикладной лингвистики (ОСиПЛе), и я мимоходом выразил мнение, что студентам не хватает знакомства с редкими языками и практики приложения теоретических знаний к неизвестному языковому материалу. Вообще со Звегинцевым разговаривать было нелегко, у него было высоко развито скептическое отношение к идеям собеседника, и от него естественно было ожидать вышучивания и развенчивания высказываемых предложений. Однако на этот раз он неожиданно отнесся к моей идее с одобрением, вспомнил о своем ташкентском прошлом (до 1950 года В.А. Звегинцев жил и работал в Средней Азии) и о своем учителе М.С. Андрееве, лингвисте и этнографе, который немало занимался памирскими языками в поле.

В моей идее для меня было одно слабое звено: совершенно непонятно, кто бы из членов кафедры мог этим заняться. Таким кандидатом мог бы быть А.А. Зализняк, не только теоретик, но и полиглот, не чуждавшийся неевропейских языков и читавший на отделении курс арабского языка, который я с воодушевлением слушал. Но было маловероятно, что он согласится взвалить на себя такого рода дело.

Как говорят, инициатива наказуема, и Звегинцев безапелляционно заявил, что я этим и займусь. Я совершенно не чувствовал себя готовым к такой деятельности. Моим капиталом было пристрастие к турпоходам, привитое И.А. Мельчуком еще в 1957 году, с которым мне посчастливилось участвовать в самодеятельном лыжном походе по Русскому Северу, и одноразовый опыт участия в диалектологической экспедиции филфака в мою студенческую бытность. Из этой практики, при всем романтическом восторге от бивуачной жизни в настоящей северной избе на берегу Онеги среди нетронутого тогда традиционного быта русской деревни и фантастической красоты закатов и крестьянского зодчества, венчавшегося древней деревянной церковью, построенной без единого гвоздя, я вынес лишь ощущение методологической непродуманности и стихийности полевой работы и понимание, что все надо делать как-то по-другому.

Я начал вилять и отнекиваться, но Звегинцев этой позиции не принял, и мы сговорились на том, что я поеду не в одиночку, а вместе с Ариадной Ивановной Кузнецовой и аспирантом Борисом Городецким. Предложение Звегинцева ехать прямо на Памир осложнялось расстоянием и большими расходами. Я остановился на другом, более близком горном массиве – на Кавказе, и для этого были экстралингвистические основания. Я был знаком с Хадисом Гаджиевым, лакцем из горного Дагестана. Хадис, аспирант экономического факультета, только что женился на сестре моей жены и часто бывал у нас дома. У него я мог почерпнуть необходимые сведения о Дагестане и его родном языке. Он же помог выбрать селение и найти лиц, обещавших помочь. Вся моя последующая практика только подтвердила, как важно при выборе места полевой работы иметь эксперта, знающего местные условия и имеющего личные связи.

Каждый полевой лингвист должен знать, что полевая работа – это не только научная деятельность, но и масса финансовых, хозяйственных, бытовых и интерактивных проблем, решение которых является предпосылкой для научной деятельности. Надо выбрать маршрут, найти финансовое обеспечение, добыть оргтехнику, транспорт, жилье, продукты питания, создать среду обитания, найти информантов и установить с ними кооперативные отношения, уметь выходить из нештатных ситуаций. Хорошо, когда всем этим занимается кто-то другой, а не ты, но не всем так везет.

В нашем случае все начиналось с финансирования. На филфаке существовала традиция экспедиционной диалектологической и фольклорной практики студентов и статья расходов на эти цели. Но в советское время выделение средств на все нужды обычно осуществлялось по прецеденту – столько, сколько было потрачено на такие цели в прошлом году. А нам нужна была своя ниша в этой статье. Надо сказать добрые слова тогдашнему главному бухгалтеру Николаю Петровичу Огневу. Он очень был не похож на типичного главбуха, который должен никому не верить, всему препятствовать и делать что-либо новое под большим административным нажимом. Николай Петрович весьма благосклонно отнесся к нашей «придури» (ведь совсем неочевидно, что дело наше стоящее; как часто мне было трудно объяснить, что то, что мы делаем, не просто разбазаривание государственных средств) и сделал все необходимое, чтобы наша заявка была удовлетворена. Более того, он помог приобрести три импортных магнитофона «Тесла», о которых и мечтать было нечего.

С выбором маршрута и поиском куратора (со звонким именем Маркс) в селении Хурхи Лакского района, куда мы ехали, помог Хадис. Нашего приезда ждали и даже встречали с грузовиком в кумухском аэропорту, куда мы прилетели из Махачкалы на «кукурузнике» «Ан-2».

Наша экспедиция состояла из девяти человек. Кроме трех «начальников», в ней были пять студентов ОСиПЛа (среди них – впоследствии известные лингвисты А.Н. Барулин и С.Д. Шелов) и научный сотрудник И.П. Оловянникова. Никакой предварительной информации о лакском языке не изучалось, идея состояла в дешифровочном подходе. Интервьюируй информанта, используя в качестве языка-посредника русский язык, и открывай структуру лакского языка. Я, правда, получил несколько уроков лакского языка у Хадиса, записав с ним на магнитофон небольшой текст и, как смог, разобрав его.

В общем, не имея никаких знаний о том, как организуется полевая работа, мы полностью уповали на экспромт. Мы исходили из того, что нашим инструментом является современная лингвистическая теория (в основном фонетика и морфология) и мы будем проверять силу этой теории на новом языковом материале.

Эта первая экспедиция, конечно, не могла дать реальных научных результатов. Это была лишь проба сил, где у учителей и студентов были почти равные возможности. Не получилось у руководителей и слаженных действий по оперативной выработке решений, начиная с принятия единой транскрипции. Каждый из нас был достаточно самостоятельным, и действовали мы, кто как мог и считал нужным. Тем не менее всем нам понравилась полевая деятельность, и мы достаточно созрели до понимания того, что помочь друг другу мы не можем и в дальнейшем нам следует работать автономно.

Что касается меня, то я во всем чувствовал свою полную безграмотность. Моя общелингвистическая подготовка была фрагментарна и совершенно недостаточна. На классическом отделении филфака, которое я окончил в 1961 году, я фактически не получил никакого систематического лингвистического образования и впоследствии осваивал азы лингвистики самоучкой, воспитываясь на классическом и современном структурализме. О возможностях и границах языкового разнообразия я мало что знал. О том, что в лакском языке есть эргативная конструкция, я узнал на месте от многоопытной А.И. Кузнецовой. Я ничего не знал (и не хотел предварительно знать: ведь все надо обнаружить в языке самому) о той языковой семье, к которой принадлежит лакский язык. Наконец, никто не учил меня, как надо работать с информантом, что и как спрашивать, как фиксировать услышанное.

Для меня эта первая экспедиция была серьезной школой самообразования. В этом смысле она была очень удачной. Полезен был не только ее позитивный, но и негативный опыт. Я понял, что мы недалеко ушли от той диалектологической практики, которую я критиковал с позиции своего студенческого величия. Но я и понял, к чему надо стремиться, чтобы достигать научного результата. Я узнал, чего я не знаю и что должен узнать. И, самое главное, я теперь всерьез увлекся процессом полевой работы, поняв, что это не мимолетный эпизод в биографии, а серьезная долгосрочная цель.

Как-то в случайном разговоре с местными жителями я услышал, что за перевалом есть уникальное селение Арчи, в котором говорят на особом языке, и такого языка больше нигде нет. Вот такой бы язык изучать! Очень захотелось, не откладывая на неопределенное потом, произвести разведку, и после окончания плановой части экспедиции мы с И.П. Оловянниковой отправились в неизведанный язык. Мы разузнали, что в Арчи ведет горная тропа из лакского селения Хулисма, по которой когда-то было оживленное гужевое движение на кумухский базар, но сейчас ею никто не пользуется и без гида самим добраться по ней нельзя. Такой гид нашелся, и, погрузив на лошадь наши рюкзаки, мы отправились рано утром по горной тропе в загадочный Арчи. Путешествие налегке было приятным, и 30 километров мы к вечеру преодолели.

Трудно сказать, кто больше был удивлен: мы, увидевшие архаическое селение и его жителей, или арчинцы, на которых свалились неизвестно откуда и для чего столичные русские.

Мы узнали, что действительно в Арчи говорят на особом языке, которого соседи из ближайших сел совершенно не понимают. Арчи представляет собой группу небольших хуторов, возникших сравнительно недавно в связи с особенностями хозяйствования. Общее число жителей приближается к тысяче человек. Все мужчины говорят также на аварском и лакском языках, а те, кто служил в армии, в некоторой степени владеют также русским. Старики и женщины русского не знают. Уклад жизни здесь наиболее приближен к традиционным формам. В отличие от всех прочих дагестанских сел арчинские женщины повседневно носят изысканные старинные одежды с множеством серебряных украшений. Это не карнавал и не светский раут. Ведь все тяжелые работы в поле и дома выполняют женщины. Когда они несут с покоса стога сена в своих терракотовых хитонах, их под этими стогами почти не видно.

О физической выносливости женщин мне довелось составить впечатление, еще не дойдя до селения. Мы входили в него, предварительно надев свои рюкзаки, так как наш гид торопился вернуться в тот же день домой. Первой нас встретила женщина средних лет, несшая кувшин с водой. Увидев непотребную сцену, что мужчина идет нагруженный, она, говоря что-то неодобрительное Ире Оловянниковой, сдернула с меня тридцатикилограммовый рюкзак и вскинула его себе через плечо, как пушинку. Так и остался я налегке, а Ира Оловянникова – со своим рюкзаком (по мнению арчинки, она должна была нести оба рюкзака). Арчинка вступила в бойкий разговор с подходившими арчинцами и так и простояла с рюкзаком с полчаса, явно не замечая его веса.

У нас была цель не только увидеть Арчи, но и записать на магнитофон как можно больше слов для прослушивания их в Москве. Однако оказалось, что в Арчи нет электричества, а наш магнитофон не имел батареечного питания. Но хитроумный Магомед, пригласивший остановиться у него по праву первого встретившего нас мужчины, нашел выход. В клубе иногда крутят кино, запуская движок с помощью трактора. И вот этот способ извлечения электропитания он и придумал. Два дня мы усердно вели запись, несмотря на рев трактора за окном и скачки напряжения от 150 до 280 вольт, и записали около 500 слов и сотни предложений.