1

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

1

До сих пор я говорил о величии индийской цивилизации в том, что всего важнее для человеческой культуры, в тех ее аспектах, которые поднимают человека до наивысшего раскрытия его потенциала в качестве существа ментального, духовного, религиозного, интеллектуального, этического и эстетического; во всех этих аспектах придирки критиков оказываются беспочвенными перед высотой, значительностью и глубиной индийской культуры, открывающимися при взгляде на нее как на целое и его части в свете подлинного понимания духа, целей и реальных достижений культуры. Перед нами предстает не просто великая цивилизация, но одна из полудюжины наивеличайших, известных человеку. Тем не менее, многие готовы признать величие индийских достижений в сфере ума и духа, но при этом укажут, что Индия потерпела неудачу в жизни, что ее культура не привела к сильной, успешной или прогрессивной организации жизни, наподобие той, которую нам демонстрирует Европа, и что к концу лучшая часть ее ума вообще отвернулась от жизни, уйдя в аскетизм, в неактивный, чурающийся мирского, поиск личного духовного спасения. В лучшем случае будет сказано, что развивалась Индия только до определенной точки, на которой развитие остановилось.

Обвинение с особенной весомостью ложится на чашу весов сегодня, потому что современный человек, даже культурный современный человек, является – или склонен быть – в совершенно беспрецедентной степени politicon zoon[140], существом политическим, экономическим и социальным, которое превыше всего ценит эффективное устройство внешнего существования, все же относящееся к уму и духу ценится главным, если не исключительным, образом за помощь жизненному и механическому прогрессу человечества: современный человек утратил почтение, с которым древние взирали на вершины, рассматривая свершения ума и духа с безусловным восхищением и глубочайшим уважением, как вещи самоценные и наиболее ценные для развития человеческой культуры и прогресса. И хоть эта современная тенденция уродливо преувеличена, а в своей преувеличенности унизительна, пагубна для духовной эволюции человека, в ней есть и доля истины, и вот в чем она заключается: при том, что первейшая ценность культуры в ее способности возвышать и расширять внутреннего человека, ум, душу, дух, задача культуры не может считаться выполненной, если она не сформировала также и внешние проявления жизни человека и не внесла в них ритм движения к высоким и великим идеалам. В этом подлинный смысл прогресса, частью которого должна быть здоровая политическая, экономическая и социальная жизнь, сила и эффективность, дающие людям возможность нормально жить, расти и уверенно продвигаться к коллективному совершенству, должна быть жизненная гибкость и восприимчивость, дающие людям возможность постоянно продвигаться во внешнем выражении работы ума и духа. Если культура не служит этим целям, то, очевидно, в ней есть некий порок, либо в базовой концепции, либо в ее полноте, либо в ее бытовании, который серьезным образом снижает ее интегральную ценность.

Идеалы, которые правили душой и телом индийского общества, относились к числу наивысочайших, социальное устройство обеспечивало неколебимую базовую стабильность, мощная жизненная сила была творческой по характеру, чрезвычайно богатой и интересной, жизнь была организована так, чтобы давать народу благоденствие, многообразие в единстве, красоту, производительность, движение. Все памятники истории Индии, ее искусства и литературы служат доказательством именно такого характера индийской культуры, даже во времена упадка и распада кое-что выжило и напоминает нам о величии прошлого, пусть уже расплывчатого и далекого. К чему в таком случае сводится обвинение в недостаточной жизненности индийской культуры и на чем оно основано? В преувеличенной форме оно основано на приметах упадка и распада, на чертах декаданса, которые распространяются и на времена былого величия, сводится же все к тому, что Индия всегда демонстрировала неспособность к разработке свободной и здравой политической организации, была постоянно разобщена, а в течение значительного периода своей истории порабощена, что, каковы бы ни были достоинства ее былой экономической системы – если таковые были, – экономическое устройство общества все равно оставалось негибким и статичным, что и привело к нынешним нищете и слабости, к непрогрессивному иерархическому строю, подчиненному кастовой системе, полуварварскому изобретению, заслуживающему только того, чтобы быть выброшенным на свалку вместе с прочим мусором минувших веков и быть замененным свободой, здравым смыслом и совершенством – или хоть способностью совершенствоваться – европейских социальных структур. Необходимо сначала восстановить подлинные факты и их смысл, а уже потом можно выносить суждения по политическим, экономическим и социальным аспектам индийской культуры.

Легенда об индийской политической некомпетентности возникла из неверного взгляда на историческое развитие и недостаточного знания древнего прошлого страны. Давно бытует мнение, что Индия сразу перешла от более свободного типа примитивной арийской или ведической социальной и политической организации к системе, социально отмеченной деспотизмом брахманской теократии, а политически – абсолютистской монархией восточного типа, под которым обыкновенно понимается западно-азиатский тип, и навеки осталась таковой. Это суммарное прочтение индийской истории рушится при ее более тщательном и просвещенном изучении; факты говорят совсем о другом. Совершенно верно: в Индии так и не возник сварливый и обременительный индустриализм или парламентская организация свободы и так называемая демократия, характерные для буржуазного периода или периода вайшьев и входящие в типический цикл европейского прогресса. Но уже проходит время, когда считалось модным некритически все это восхвалять как нечто идеальное, как последнее слово социального и политического прогресса, теперь видны и недочеты, и о величии восточной цивилизации незачем судить по стандартам западного развития. Индийские ученые попытались разглядеть современные идеи и типы демократии, даже парламентскую систему в индийском прошлом, но, мне кажется, они зря старались. Если уж нужно использовать западную терминологию, то сильный демократический элемент наличествовал в социальном устройстве Индии и даже наличествовали институты, которые можно счесть определенной аналогией парламентским формам, но на самом деле все это были чисто индийские институты, ничего общего не имеющие с такими вещами, как современные парламенты и современная демократия. И рассматриваемые в качестве таковых, они являются куда более весомым доказательством способности индийского народа к политической организации социального ума и тела нации, чем если их судить по совершенно иным стандартам западного общества и иным потребностям западного культурного цикла.

Индийская система начиналась с разновидности того типа, которая обычно связывается с древней историей арийских народов, но некоторые ее черты носят более общий характер и относятся к еще более древним стадиям социального развития человечества. То был клан или племенная система, кула, основанная на равноправии всех свободных людей данного клана или расы; вначале основой был не территориальный принцип, еще сохранялись кочевые признаки – или возрождались под нажимом обстоятельств, так что земля называлась именем народа, занимавшего ее – земля куру или просто Куру, земля малавов или просто Малава. После перехода на оседлый образ жизни племенная или клановая система сохранялась в уже определенных территориальных границах, однако теперь ее базовой единицей, ее атомом становилась деревенская община. Собрание жителей, вишах, сходившихся для обсуждения проблем общины, для приношения жертв, для моления или, как войско, для битвы, было в течение долгого времени организующим началом в деревне; инструментом активной общей жизни, главой и представителем власти был царь, однако даже после того, как власть сделалась наследственной, царь еще долго зависел от народа, который должен был давать согласие на его формальное избрание или утверждение в должности. Религиозный институт жертвоприношений со временем породил класс жрецов и вдохновенных певцов, людей, обученных ритуалам или обладавших мистическим знанием, стоявшим за символикой жертвоприношения, – первый росток великого института брахманов. Вначале здесь не было никакого наследования, у людей, отправлявших обряды, были другие профессии, они занимались повседневными делами вместе с другими членами общины. Эта свободная и простая естественная организация общества, видимо, была распространена повсеместно в арийской Индии.

Дальнейшее развитие этой примитивной формы до определенной точки следовало обычному пути эволюции, который мы наблюдаем в других общинах, но затем появились заметные отличия, которые благодаря уникальному менталитету расы закрепились, превратились в важные характеристики, впоследствии наложившие особый отпечаток на политический, экономический и социальный факторы индийской цивилизации. Уже на ранних стадиях сформировался принцип наследования, который постоянно набирал силу и играл все большую роль в обществе, пока не превратился в основу всей социальной деятельности. Установилась династическая преемственность власти, появился мощный класс правителей и воинов, все прочие разделились на касты торговцев, ремесленников и землепашцев, к ним добавилась подчиненная каста чернорабочих – возможно, это стало результатом покорения других племен, но скорее результатом экономической потребности в людях такого труда. Верховенство религиозных и духовных тенденций в уме индийского народа с самых ранних времен поставило на вершину социальной пирамиды брахманов: священнослужителей, ученых, правоведов, хранителей священной речи Вед; так бывало и в других общественных системах, но здесь эта структура приобрела постоянство, не имеющее себе равных, определенность и главенствующее значение. В стране с менее сложным менталитетом такого рода верховенство могло бы привести к теократии, однако брахманы, несмотря на их все усиливающуюся и ставшую, наконец, доминирующей, власть, не узурпировали и не могли узурпировать политическую власть в Индии. В качестве верховных служителей культа, знатоков и толкователей законов, а также духовных наставников монархов и народа, они пользовались весьма значительным влиянием, но реальная или активная власть оставалась в руках царя, аристократов-кшатриев и простолюдинов.

В течение некоторого времени особая роль принадлежала риши – человеку с высшим духовным опытом и знанием, происхождение которого не имело значения, ибо в силу своего духовного превосходства он стоял выше других и обладал огромной властью – его чтил и испрашивал у него совета царь, чьим духовным наставником он иногда бывал; в тогдашнем, еще не устоявшемся состоянии социальной эволюции риши мог в одиночку сыграть важнейшую роль, выдвигая новые основополагающие идеи, которые оказывали прямое и непосредственное воздействие на социально-религиозные представления и обычаи народа. Заметной особенностью индийского ума всегда было желание придать духовный смысл или санкционировать религиозностью все, включая самые внешние социальные и политические обстоятельства жизни, чтобы они для народа становились не просто набором прав и обязанностей, но долгом, нормой поведения, Дхармой с ее духовным значением. Это было дело риши – прочно запечатлеть сакральность действия в национальном уме, закрепить надолго, открыть идеальный закон и истолковать его практический смысл, поместить жизнь народа в рамки, определенные хорошо продуманными идеалами и значимыми формами цивилизации, целиком построенной на духовности и религии. Позднее мы видим, как различные брахманские школы законников приписывают свои кодексы, по сути являющиеся просто формулировками уже действующих правил и обычаев, древним риши. Но как бы ни развивалось социально-политическое устройство Индии в позднейшие времена, оно развивалось под воздействием первоначально заданных характеристик, даже после того как все это традиционализировалось и канонизировалось, перестав следовать свободной и живой практике.

Политическая эволюция этой первоначальной системы принимала разные формы в различных частях Индии. Как и во всех других странах, развитие шло по линии усиления и укрепления царской власти в центре, которая служила фактором объединения все усложняющейся административной системы – это универсальный тип развития. Однако в течение долгого времени эту тенденцию сдерживала другая, противодействующая ей, которая, в конечном счете, привела к упрочению жизненной силы больших городов и региональных или конфедерированных республик. Царь превратился в наследственного или выборного главу исполнительной власти в республике или в архонта, возглавляющего администрацию на короткий и точно определенный срок, или вообще исчез из структуры власти. Во многих случаях это должно было происходить путем естественной эволюции власти ассамблей, в других – в результате своего рода революций, похоже, что имели место периоды серьезных трений, чередования периодов монархического и республиканского правления. В ряде регионов Индии республиканская форма правления взяла верх и доказала свою способность обеспечить сильную и стабильную организацию власти, которая в отдельных случаях просуществовала несколько столетий. В других управление осуществлялось демократическими ассамблеями, чаще же всего – олигархическими сенатами. Можно только сожалеть о том, что нам мало известны детали устройства и совсем не известна внутренняя история индийских республик, но есть достаточно свидетельств высокой репутации, которой они пользовались по всей Индии за высокие качества гражданской и блестящую эффективность военной организации. Есть интересное изречение Будды о том, что пока сохраняются в чистоте и силе республиканские институты, даже маленькое государство может не опасаться военной мощи могучей и амбициозной монархии Магадхи; мнение это убедительно подкрепляется суждениями авторов политических трактатов того времени, которые считали альянс республик наиболее прочной и ценной политической и военной опорой, какую может иметь монарх, и рекомендовали контролировать республики не военными средствами, которые едва ли имели бы успех, но макиавеллиевскими методами – сходными с теми, что действительно применялись в Греции Филиппом Македонским и были направлены на подрыв внутренней сплоченности этих республик и эффективности их устройства.

Республики уже давно возникли и достигли немалого процветания к шестому веку до рождества Христова, то есть существовали в одно время с блестящими, но эфемерными и неспокойными альянсами греческих городов, однако в Индии эта форма политической свободы надолго пережила республиканскую свободу Греции. Ум древней Индии, не менее плодовитый в политической изобретательности, следует поставить выше искрометного и нетерпеливого ума средиземноморских народов по способности к созданию стабильных организаций и устойчивого конституционного порядка. Иные из индийских республик, видимо, обладали более долгой и последовательной историей свободы, чем республиканский Рим, ибо выстояли против могучей империи Чандрагупты и Ашоки и продолжали существовать в первые века христианской эры. Однако ни в одной из них не развился агрессивный дух и способность к захватам и организации, характерные для Римской республики; эти были готовы удовлетвориться защитой собственной свободы и независимости. Индия после вторжения Александра Македонского испытывала потребность в объединении, республики же были фактором разделения: сильные сами по себе, они ничего не могли внести в организацию субконтинента, который, впрочем, был чересчур велик для организации в любую систему конфедерации мелких государств; строго говоря, в древнем мире такого рода попытки нигде не привели к успеху – конфедерации разваливались, как только перерастали пределы определенных узких границ и не могли противостоять движению к централизованному правлению. В Индии, как везде, развилось монархическое правление, и в конечном счете оно вытеснило все другие формы политической организации. Республиканская форма правления исчезла из индийской истории, и о ее существовании свидетельствуют только монеты, отдельные упоминания, отчеты греческих наблюдателей и политических авторов и теоретиков тех времен, которые поддерживали монархию и помогали становлению монархического правления по всей Индии.

Однако до мусульманского вторжения индийская монархия, несмотря на определенную сакральность и огромную власть, сопряженную с положением монарха и личностью царя как представителя божественной Власти и хранителя Дхармы, ни в коей мере не являлась персональной деспотией или абсолютистской автократией: у нее нет ничего общего с древней персидской монархией, с монархиями западной или центральной Азии, с правлением имперского Рима или позднейшими автократическими режимами Европы; индийская монархия отличалась и от системы патханского и могольского императорского правления. Индийский царь обладал всей полнотой административной и законодательной власти, управлял всеми вооруженными силами царства и вместе со своим Советом нес полную ответственность за дела войны и мира, он отвечал и за порядок и благоденствие в жизни общества, но его власть не была личной, он был вынужден считаться c запретами на превышение власти, он был ограничен правами других институтов власти, которые выступали в качестве как бы младших партнеров и делили с царем его права на суверенитет, административное законодательство и контроль. По сути, то была скорее ограниченная, или конституционная, монархия, хотя механизм поддержания конституции и ограничений в корне отличался от того, к которому привыкла европейская история; даже в продолжение своего правления индийский монарх куда больше зависел от воли и согласия народа, чем средневековые европейские короли.

Сувереном более великим, чем монарх, была Дхарма, религиозный, этический, социальный, политический, юридический и обрядовый закон, органически направлявший жизнь народа. Эта внеличностная власть рассматривалась как сакральная, вечная по своему духу и всеохватности, неизменная по сути, изменяющаяся органично и спонтанно под воздействием на ее практические формы общественной эволюции, при том, что региональные, семейные и прочие обычаи, поддающиеся переменам только изнутри, составляли подчиненную ей опору – Дхарма исключала автократическое вмешательство какой бы то ни было секулярной власти. Сами брахманы выступали только как носители и хранители Дхармы, не были ее творцами и не обладали правом вносить в нее изменения, хотя совершенно очевидно, что их авторитетное мнение могло воздействовать и на самом деле воздействовало в положительном или отрицательном плане на ту или иную тенденцию. Монарх был всего лишь хранителем, исполнителем и слугой Дхармы, приставленным наблюдать за ее выполнением, предотвращать нарушения, серьезные отклонения или мелкие отходы от нее. Он был обязан подавать пример соблюдения Дхармы, следовать строжайшим правилам, которыми регламентировалась его личная жизнь и поступки, права и обязанности, сопряженные с его властью и титулом.

Подчиненность суверена власти Дхармы не была идеальной неприменимой практически теорией, ибо социально-религиозный закон активно обусловливал всю жизнь народа и был поэтому живой реальностью, что имело далеко идущие практические последствия в области политики. Прежде всего это означало, что царь не имеет права на прямое законодательство, его права ограничены административными законами, которые должны соответствовать религиозным, социальным, политическим и экономическим установлениям общества – и даже тут существовали другие власти, помимо царя, делившие с ним право на издание и проверку исполнения независимо изданных царских указов – царь не мог и пренебрегать выраженной или молчаливой волей народа при принятии общих решений государственного характера.

Религиозные свободы простолюдинов были гарантированы и в нормальных обстоятельствах не могли быть ущемлены никакими секулярными властями, каждая религиозная община, представляла ли она традиционную или новую веру, имела право жить на свой лад, создавать собственные институты, органы власти, совершенно независимые в своей области. Никакой государственной религии не было, и монарх не являлся религиозным главой народа. Император Ашока в этом отношении попытался расширить сферу своего контроля, в меньшей степени подобные поползновения наблюдались и со стороны других могучих властителей. Но дело в том, что так называемые эдикты Ашоки на сей счет носили рекомендательный, а не приказной характер; властитель, пожелавший внести изменения в религиозные верования и институты, в соответствии с индийским принципом общинной свободы должен был обязательно проявить уважение и посоветоваться с теми, кого это касалось, получить согласие заинтересованных властей или передать вопрос на рассмотрение консультативного собрания, что и было сделано на знаменитых буддистских соборах; наконец, он мог устроить диспут между представителями разных религий и подчиниться вынесенному решению. Монарх мог лично отдавать предпочтение какой-то секте или вере, и его активное предпочтение безусловно могло играть бы немалую пропагандистскую роль, но в то же время он был обязан оказывать публичные знаки внимания и поддерживать все признанные религии народа, проявляя некое беспристрастие, правило, которое помогает понять, почему императоры-буддисты и императоры-индусы оказывали поддержку обеим соперничающим религиям. По временам бывали, особенно в южной Индии, случаи – и мелкие, и довольно серьезные – государственного преследования иноверцев, но эти проявления нетерпимости шли вразрез с Дхармой, объяснялись вспышками страстей в периоды острого религиозного брожения, всегда носили локальный и кратковременный характер. Нормально в индийской политической системе не было места религиозным гонениям и нетерпимости, и последовательная государственная политика такого рода была попросту немыслима.

Подобным же образом, социальная жизнь народа была свободна от автократических посягательств. Примеры вмешательства монарха в эту сферу крайне редки, а когда такие вещи происходили, то тоже требовалась консультация с теми, кто был заинтересован, как это было в случае с реорганизацией каст в Бенгалии царями из династии Сенов, когда кастовая система смешалась в результате длительного доминирования буддизма. Социальные перемены были проведены не искусственно, приказом сверху, но как бы автоматически, изнутри, при помощи предоставленной семьям или отдельным общинам свободы развивать или менять установления их жизни – ачары.

В сфере административной власть монарха аналогичным образом сдерживалась постоянной конституцией Дхармы. Право на налогообложение в главных областях было ограничено точно зафиксированным максимальным процентом, то же и в других областях, где власть монарха часто ограничивалась правами институтов, представлявших различные элементы общества, так что он мог властвовать только по доброй воле народа и при условии удовлетворения его нужд. Как мы увидим, это не было просто благочестивым стремлением или мнением брахманских хранителей Дхармы. Царь сам был верховным судом и последней инстанцией в исполнении гражданского и уголовного законодательства, но даже здесь он играл роль исполнителя: он был обязан честно выполнять закон через своих судей или с помощью брахманов, поднаторевших в законах. В своем Совете монарх обладал полным и неограниченным правом принимать решения только по вопросам международной политики, военной администрации, войны и мира, а также в ряде прямых действий. Он был свободен эффективно руководить администрацией в той части, которая служила обеспечению благоденствия общества, порядка в нем, публичной морали и иных вещей, которые могли быть лучше всего урегулированы верховной властью. Он имел право поощрять и карать в соответствии с законом и должен был делать это, неукоснительно следя за тем, чтобы его действия служили общему благу и развитию общественного благосостояния.

Поэтому древняя индийская система почти не оставляла возможности для автократических капризов или монархического насилия и угнетения, не говоря уже о жестокости и тирании, столь распространенных в истории других стран. Тем не менее, такие вещи становились возможными, если монарх пренебрегал Дхармой или злоупотреблял своим правом издавать административные эдикты, и подобные примеры можно привести – хотя самый страшный из них относится к тирану из чужеземной династии; в других случаях длительные проявления автократической капризности, насилия или несправедливости заканчивались либо эффективным протестом, либо народным восстанием. Оправдания для подавления поставляли законники. Вопреки сакральности персоны монарха и престижу его титула, постановлялось, что послушание ему перестает быть обязательным, если монарх перестает быть верным исполнителем Дхармы. Некомпетентность и нарушения обязательства править к удовлетворению народа являлись в теории и на практике достаточными основаниями для удаления монарха. Ману даже объявляет, что несправедливый монарх, угнетающий подданных, должен быть ими убит как бешеная собака, и это оправдание права – скорее даже обязанности – восстать и пролить царскую кровь в экстремальной ситуации, предлагаемое таким высоким авторитетом, как Ману, достаточно убедительно показывает, что абсолютизм или безусловность божественной власти монарха не были частью индийской политической системы. И действительно, как мы знаем из истории и литературы, иногда подданные пользовались этим своим правом. Правда, существовали и более мирные и часто применявшиеся способы воздействия на провинившегося монарха – угроза ухода или несотрудничества с ним, чаще всего производившие желаемый эффект. Интересно, что такого рода воздействие было применено в южной Индии даже в конце XVII века, а народная ассамблея объявила любую помощь, оказываемую монарху, актом государственной измены. Совет министров или народная ассамблея могли сместить монарха с трона, что тоже иногда делалось. Ограниченная таким образом царская власть на практике оказывалась умеренной, действенной и благотворной, она отвечала поставленным перед ней задачам и опиралась на устойчивую поддержку народа. Однако институт монархии был только одним признанным и очень важным, но не обязательным, как видно из примера древних республик, элементом индийской социо-политической системы; нам вряд ли удастся понять настоящий принцип системы и способ ее действия, если мы ограничимся видом царского фасада, но не попытаемся заглянуть внутрь. Только там мы можем обнаружить ключ к базовым особенностям всей структуры.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.