IV Индийская культура и влияния извне

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

IV

Индийская культура и влияния извне

Рассуждая об индийской цивилизации и ее возрождении, я писал, что мы сильно нуждаемся в мощном творческом усилии во всех областях, которое и есть смысл возрождения и единственный способ сохранения цивилизации. Сталкиваясь с сильнейшим натиском современной жизни и мысли, с подчинением иной цивилизации, почти противоположной индийской или, во всяком случае, вдохновляемой духом, совершенно отличным от нашего, Индия способна выжить только противопоставив этому грубому, новому, агрессивному миру новые, более возвышенные творения собственного духа в форме собственных духовных идеалов. Она должна встретить новый мир решением самых существенных своих проблем – чего ей не избежать, даже если бы это и было желательно, – решением на свой лад, отысканием тех решений, которые присущи ей самой и порождаются ее собственным глубочайшим и обширнейшим знанием. В этой связи я говорил о принятии и ассимиляции западных знаний, идей, сил, всего, что поддается ассимилированию, что совместимо с индийским духом, совместимо с идеями Индии и ценно для выработки новой формулировки жизни. Вопрос воздействия извне и нового творческого усилия изнутри имеет весьма большое значение и требует большего, нежели мимолетное упоминание проблемы. Особенно важно составить себе точное представление о том, что мы имеем в виду под принятием и каковы могут быть реальные последствия ассимиляции; это проблема, настоятельно требующая рассмотрения, нам необходимо выработать ясное представление и искать решения, твердо отдавая себе отчет в том, что мы делаем.

Однако можно предположить и другое – раз новое созидательное усилие, а не упрямая привязанность к старым формам есть наш единственный способ выжить и спастись, то незачем перенимать что бы то ни было у Запада: мы можем отыскать в самих себе все нам необходимое, поскольку значительное заимствование неизбежно приведет к образованию бреши, в которую, сметая все и вся на своем пути, хлынет и весь западный поток. Если я верно понял, то именно в этом смысл замечаний по моим статьям в бенгальском литературном журнале («Нараян», издаваемый Ч. Р. Дасом), автор которых выдвигает идею нового творческого усилия целиком на национальной почве и в соответствии с национальным духом. Автор основывает свою позицию на достаточно общем положении о том, что человечество едино, но различные народы представляют собой различные формы души этого единого человечества. Обнаружение единства отнюдь не разрушает принцип вариантности, скорее в этом его оправдание; отнюдь не отказ от себя, от нашего особого темперамента и силы может привести нас к живому единству, но следование нашей особости и раскрытие ее высочайшего потенциала свободы и действия. Это истина, которую и я неоднократно утверждал, говоря о современной идее и о разного рода попытках политической унификации человечества, как о чрезвычайно важном компоненте психологического ощущения социального развития, а также говоря о жизни и культуре отдельных народов во всех ее проявлениях. Я настойчиво утверждал, что единообразие есть не реальное, а мертвое единство, единообразие убивает жизнь, в то время как подлинное единство, на правильной основе, обогащается и усиливается за счет щедрой энергии вариантности. Но автор замечаний добавляет, что мысль о заимствовании всего лучшего, что может предложить западная цивилизация, есть мысль порочная, лишенная жизненного смысла. Звучит это хорошо – отбросить все дурное и перенять все ценное, но беда в том, что невозможно так отделять плохое от хорошего, ибо они есть неразделимое развитие единого целого, а не раздельные блоки детского игрушечного домика, который можно собрать и разобрать; что же в таком случае имеется в виду под советом выбрать один какой-то элемент и оставить все прочие? Если уж мы заимствуем западный идеал, мы перенимаем его в той живой форме, которая нас поражает, мы имитируем эту форму, мы подчиняемся ее духу и естественным тенденциям; добро и зло, переплетенные в живом организме, вместе достаются нам и вместе подчиняют нас себе. На самом деле, мы уже давно имитируем Запад таким образом, стараясь стать похожими на него или частично похожими, но к счастью – безуспешно; однако преуспей мы в этом, мы бы создали себе выморочную культуру, культуру двойственности. Нет, наше единственное спасение в полном возвращении к самим себе.

Мне кажется, здесь можно много сказать и в поддержку этой точки зрения, и в пользу того, чтобы видоизменить ее. Но прежде всего нужно внести ясность в наше понимание терминологии. С тем, что старания, начавшиеся в прошлом веке и в некоторых направлениях все еще продолжающиеся, старания имитировать европейскую цивилизацию и сделать себя чем-то вроде смуглых европейцев, выбросить в мусорную корзину нашу древнюю культуру, а на себя напялить ливрею или униформу Запада – были ошибкой, я согласен всем сердцем. Но в то же время определенная степень имитации, даже значительная степень, была чуть ли не биологической необходимостью, во всяком случае, она была психологической необходимостью, вытекавшей из ситуации. Не только при встрече культуры малой с культурой более крупной, но даже когда культура, впавшая в состояние сравнительной неактивности, спячки, омертвения, соприкасается, более того, получает прямой удар от цивилизации бодрствующей, активной, с мощным творческим зарядом и чувствует, что подвергается воздействию нового, успешно действующих сил, видит последовательность и развитие новых идей и формаций, тогда сам жизненный инстинкт понуждает эту культуру принимать новые идеи и формы, вбирать их в себя, обогащаться ими, даже имитировать и воспроизводить их, используя тем или иным способом новые силы и возможности. Это явление часто повторялось в истории – в большей или меньшей степени, частично или полностью. Но если это чисто механическое подражание, если это подчинение и рабство, то неактивная или слабая культура гибнет, ее поглощает вторгшийся Левиафан[148]. Даже если до этого не доходит, все равно появляется тяга к непропорциональной опоре на привнесенное, культура прозябает, она уже не в состоянии вбирать в себя новое и к тому же утрачивает силу собственного духа. Единственный путь к спасению это, конечно, восстановить равновесие, обрести собственную основу и делать то, что делать надо, собственными силами и собственным гением. Но и в этом случае неизбежно некоторое принятие чужого, в том числе и форм, некоторая имитация – уж если называть имитацией всякое заимствование форм. Мы, например, в литературе позаимствовали такие формы, как роман, новелла, критическое эссе, уже не говоря об иных заимствованиях, в науке это отнюдь не только открытия и изобретения, но также и методики и инструментарий индуктивного исследования, в политике это пресса, платформы, формы и навыки агитации, общественные организации. Не думаю, что кто-то всерьез намеревается отказаться от этих современных добавлений к нашей жизни или осудить их – хотя далеко не все они являются безусловным благом – на том только основании, что они попали к нам извне. Вопрос в другом, в том, что мы сделаем с заимствованиями, сумеем ли путем модификаций их характера превратить их в инструменты, соответствующие национальному духу. Если да, то произойдет заимствование и ассимиляция, если нет – все останется просто беспомощным подражанием.

Но сутью вопроса все равно является даже не заимствование форм. Говоря о заимствовании и ассимиляции, я имею в виду определенные воздействия, идеи, энергии, с огромной живой силой излучаемые Европой, способные пробудить и обогатить нашу культурную деятельность и культурное существование в случае, если мы обойдемся с ними победно и оригинально, если сумеем включить их в наш самобытный способ жить, при помощи которого они могут быть трансформированы на наш лад. По сути, это как раз то, что удалось нашим предкам без утраты самобытности, без стирания оригинальности, ибо мощный творческий процесс шел внутри, хоть и при помощи тех знаний и артистической интуиции, которые предки сочли пригодными для заимствования и подходящими для трансформации на индийский лад. Но я, разумеется, решительно отказался бы от формулы принятия хорошего и отбрасывания плохого в силу ее крайней примитивности – это одна из легких формул, завораживающих поверхностный ум, но весьма вредоносных в концептуальном смысле. Ясно, что если уж мы что-то «перенимаем», то перенимаем и хорошее, и плохое вместе. К примеру, если мы перенимаем эту жуткую, чудовищную и засасывающую штуку, это гигантское творение асуров – европейский индустриализм, который, к сожалению, обстоятельства вынуждают нас принять, – перенимаем ли мы его форму или принцип, мы можем при более благоприятных условиях развить их при помощи нашего богатства и экономических ресурсов, но нет сомнения в том, что одновременно мы получаем социальные противоречия, моральные пороки и жестокие проблемы; и я не вижу, каким образом можно избежать порабощения экономическими целями жизни, утраты духовных принципов нашей культуры.

Кроме того, в этом контексте термины «хорошее» и «плохое» не означают ничего определенного и не могут нам помочь. Если уж я вынужден к ним прибегать, хотя они могут иметь лишь относительное значение в вопросах не чисто этических, но касающихся взаимодействия жизни и жизни, то я должен прежде всего определить их общее значение – все, что помогает мне найти себя глубже, благородней, открывая большие возможности для творческого самовыражения, это хорошо; все, что сбивает меня с пути, ослабляет и принижает мои способности, ущемляет богатство, широту и высоту самобытия, то для меня плохо. При таком понимании различий всякому серьезному и здравомыслящему человеку, который старается проникнуть в суть вещей, становится очевидно, что дело не в заимствовании тех или иных формальных деталей, которые имеют чисто знаковый смысл – как, скажем, право вдов на вторичное замужество, – а в отношении к важным и эффективным идеям, какими являются многие идеи, касающиеся внешней стороны жизни, социальных и политических свобод, равенства, демократии. Если я принимаю какие-то из этих идей, то не потому, что это идеи современные или европейские, ибо само по себе это не может быть их рекомендацией, но потому, что они человечны, потому что они представляют собой плодотворный подход к духу, потому что они имеют огромное значение для будущего развития жизни человека. То, что я подразумеваю под принятием эффективной демократической идеи, – сама по себе она никогда не была до конца проработана, но наличествовала как элемент и в древнеиндийском, и в древнем европейском общественном устройстве – это моя убежденность в необходимости включения этой идеи в той или иной форме в будущую жизнь человечества, в ее необходимости для нашего роста. Говоря об ассимиляции, я хочу сказать, что мы не должны грубо перенимать европейские формы демократической идеи, но должны возвратиться к тому, что соответствует ей, выявляет ее смысл, оправдывает ее наивысшее предназначение в нашей собственной духовной концепции жизни и бытия; именно в этом свете мы должны разрабатывать ее масштаб, уровень, форму, связь с другими идеями и способ воплощения. Этот принцип я применил бы ко всему, к каждой вещи по-своему, в соответствии с ее Дхармой, с правильной мерой ее значимости, ее духовной, интеллектуальной, этической, эстетической, динамической полезности.

Мне кажется самоочевидным, что закон бытия личности применим и к групповому бытию – исключение всего, приходящего к нам извне, не является ни желательным, ни возможным. В равной степени мне кажется самоочевидным закон, по которому живой организм живет не накоплением, а саморазвитием и ассимиляцией, все, попадающее в него, он должен перестраивать в соответствии с законом, формой и характером функционирования своего биологического и психологического естества, отбрасывая то, что может его погубить или отравить – это не что иное, как ассимиляции не подлежащее, – впитывая в себя лишь полезное для самовыражения. По точному санскритскому выражению, которое вошло и в бенгальский язык, это атмасаткарана, ассимилятивное усвоение, впитывание в себя чего-то и трансформация впитанного в характерные для нашего естества формы. Невозможность полного отвержения всего внешнего основана на самом факте нашего существования в виде элемента многообразия в единстве, по-настоящему не отделенного от прочих форм и элементов бытия, но соотнесенного со всем вокруг, ибо в жизни эта соотнесенность проявляется главным образом в виде взаимообмена. Нежелательность тотального отвержения, даже будь оно вообще возможно, основана на необходимости взаимообмена с окружающей средой для нормального существования и роста; живой организм, полностью отвергающий взаимообмен, быстро зачахнет и умрет от бездействия.

Ментально, витально и физически я не расту чистым саморазвитием изнутри в обстановке девственной изоляции, я не отделенное самосущное нечто, продвигающееся от прошлого к новому воплощению в собственном мире, где нет ничего, кроме меня, где не действует ничего, кроме моих внутренних сил и размышлений. В любом индивидуализированном бытии идет двойной процесс – саморазвитие изнутри, которое выявляет величайшую внутреннюю силу существа и делает его тем, что оно есть, делает его собой, и восприятие внешних воздействий, которые должны быть адаптированы внутри и превращены в материал саморазвития и внутренней силы. Две операции не являются взаимно исключающими и вторая ничуть не вредит первой, за вычетом лишь той ситуации, когда внутренний гений чересчур слаб, чтобы победоносно справиться с окружающим миром; напротив, восприятие крепким и здоровым существом стимулирует его силы саморазвития, способствует более яркому и отчетливому проявлению его самобытного характера. Поднимаясь по шкале развития, мы обнаруживаем, что сила самобытного развития изнутри, сила сознательного саморазвития все возрастает, достигая поразительных, почти божественных масштабов у людей, мощно живущих собой. И в то же время пропорционально возрастает связанная с первой сила реакции на импульсы внешнего мира; те, кто наиболее мощно живет собой, способен использовать наиболее полным образом и мир с его материалом для целей высшего «Я» – и, надо добавить, наиболее успешно помогает миру и обогащает его своим существованием. Человек, который больше всего находит в своем внутреннем мире и живет им, лучше всех способен охватить универсальное и соединиться с ним; сварат – человек независимый, владеющий собой и управляющий собой, лучше всех способен быть и самратом – господином мира, в котором он живет и который сам же способен формировать; и он же, более всех прочих, способен расти вместе со всем в Атмане. Вот истина, которой учит нас это развивающееся существование, и она составляет главный секрет древнего духовного знания Индии.

Поэтому жить в собственной душе, определяя способ самовыражения собственным центром существования в соответствии с собственным законом жизни, свадхармой, есть первейшая необходимость. Неспособность сделать это означает распад жизни, неспособность сделать это в достаточной степени означает вялость, слабость, неэффективность, опасность подчинения окружающим силам и поглощения ими, неспособность сделать это мудро, интуитивно, активно используя внутренний материал и внутреннюю силу, означает сумбур, разлад и ведет к упадку и утрате витальности. Но и неспособность использовать материал, предлагаемый жизнью вокруг нас, неспособность впитать его в себя с интуитивным отбором и сильной ассимилятивностью есть серьезный недостаток, представляющий опасность для существования. Здоровая личность воспринимает внешний импульс или проникающую внутрь энергию, идею, влияние, как раздражитель, пробуждающий внутреннее существо, вызывающий ощущение разлада, несовместимости или опасности, – начинается борьба между импульсом и отвержением, которая приводит к переменам и росту, к возрастанию силы и увеличению материала для жизни; нападение стимулирует энергию личности и помогает ей. Нападение может стать стимулом, побуждением самосознания к новому действию, осознанием новых возможностей – через сравнение, через побуждение, через попытку постучаться в закрытую дверь и активизацию дремлющих сил. Оно может стать потенциальным материалом, который затем должен быть преобразован в форму внутренней энергии, гармонизирован с внутренним существом, заново истолкован в свете самобытного самосознания. При серьезных изменениях окружающей среды или при тесном соприкосновении с массой нахлынувших воздействий все эти процессы идут одновременно, что может вызвать временную сумятицу и затруднения, сомнения, опасные метания, но они же открывают возможность для великой саморазвивающейся трансформации или для огромного и мощного возрождения.

Групповая душа от индивидуальной отличается только большей самодостаточностью в силу того, что является конгломератом многих индивидуальных «я» и способна на вариантность. В ней идет постоянный внутренний обмен, который способен в течение длительного времени сохранять ее жизненность, силу роста и развития, даже при ограниченности обмена с остальным человечеством. Греческая цивилизация – выросшая под влиянием египетского, финикийского и других восточных воздействий – впоследствии резко отделила себя от неэллинистических «варварских» культур, но могла на протяжении столетий жить собственными ресурсами, благодаря богатой вариативности и внутреннему обмену. То же можно сказать о древней Индии, которая представляла собой культуру, живущую интенсивной внутренней жизнью, резко отличную от культур окружающих народов – ее жизненность обеспечивалась еще большим богатством внутреннего обмена и вариативности. Третьим примером может служить китайская культура. Однако культура Индии ни на каком этапе своего существования не исключала полностью влияния извне, напротив, для нее всегда были характерны высокая степень избирательной ассимиляции, подчинения себе и преобразования внешних элементов. Она защищалась от значительных или подавлявших ее вторжений, но прибирала к рукам и включала в свой оборот все, что привлекало ее и производило на нее впечатление, изменяя заимствования на свой лад, чем приводила новые элементы в гармонию с собственным духом. Но сегодня уже невозможен тот сильный и высокомерный сепаратизм, которым отличались древние цивилизации, народы слишком сблизились, неизбежность единения жизни продолжает сводить их вместе. Мы сейчас столкнулись с проблемой более трудной, мы вынуждены жить в напряжении этого тесного взаимодействия и подчинять его влияния законам нашего собственного существования.

Любая попытка остаться в точности такими, какими мы были до европейского вторжения, или игнорировать в будущем требования современного мира и потребности, создаваемые им, обречены на неизбежный провал. Как бы мы ни осуждали иные из характеристик того промежуточного периода, на протяжении которого мы подчинялись западной точке зрения, как бы мы ни хотели уйти от этой точки зрения и вернуться к нашему собственному взгляду на мир, нам не отделаться от элемента неизбежных перемен, произошедших с нами, – как не может человек вернуться в жизни к себе, каким он был несколько лет назад, и в нетронутом виде полностью восстановить свой былой менталитет. Над ним не только прокатились волны времени и перемен, но они и увлекли его в своем течении. Мы не можем вернуться к былым формам нашего существования, но можем пойти вперед, восстанавливая себя в себе, используя этот промежуточный опыт лучше, живее, реальней, самобытней, чем ранее. По существу, мы можем продолжать мыслить категориями великого духа и идей нашего прошлого, но формы наших мыслей и нашей речи, наш способ их развития – все это изменилось благодаря самому факту наличия новых мыслей и нового опыта; мы видим их не только в прежнем, но и в новом свете, мы поддерживаем их дополнительной силой нашей новой точки зрения, даже прежние слова, используемые теперь, приобретают новое, более широкое и богатое значение. Опять-таки, мы не можем быть «сами по себе» в узком, формальном смысле, ибо неизбежно должны принимать во внимание современный мир вокруг нас и получать как можно больше сведений о нем, иначе нам не выжить. Но принятие вещей во внимание, получение дополнительного знания о них меняет наше субъективное бытие. Мой ум – вместе со всем, что от него зависит – изменяется под воздействием того, что он наблюдает и над чем работает, ум меняется, вбирая в себя свежий мыслительный материал, меняется, пробуждаемый к новой деятельности внешними стимулами, меняется и под воздействием отрицания и отвержения, ибо даже старая истина или мысль, когда я ее выдвигаю против другой, становится для меня новой при этой попытке утверждения и отвержения, обретает новые аспекты и проблемы. Таким же образом изменяется и моя жизнь под влиянием жизненных воздействий, с которыми она неизбежно сталкивается. И наконец, мы не можем не входить в соприкосновение с великими направляющими идеями и проблемами современного мира. Современный мир пока что является преимущественно европейским, это мир, в котором доминируют европейские идеи и западная цивилизация. Мы выступаем за исправление этого нежелательного крена в сторону Запада, за утверждение азиатского, а в части, нас касающейся, индийского ума, за сохранение и развитие великих ценностей азиатской и индийской цивилизаций. Но азиатская или индийская мысль может успешно утвердить себя только в соприкосновении с мировыми проблемами, предлагая такое их решение, которое оправдает ее собственные идеалы и дух.

Принцип, на котором я стою, основывается на требованиях нашей натуры и на требованиях самой жизни – это верность нашему духу, натуре, идеям, создание характерных для нас форм в новые времена и в новой обстановке, но параллельно это и сильное и умелое использование внешних воздействий, которое не будет, а с учетом сложившейся ситуации, и быть не может тотальным отказом от всего, идущего извне. Остается еще один, очень трудный вопрос – вопрос о применении этого принципа – степень, способ, концепция. Чтобы решить этот вопрос, необходимо по отдельности оценить каждую область культуры и, постоянно придерживаясь индийского духа и индийских идеалов, определить, как могут они работать в нынешней ситуации и каким обладают потенциалом для нового победного творчества. Мышление такого плана не должно быть слишком догматичным. Каждый способный индиец должен обдумать этот вопрос, а еще лучше, решать его своим трудом, видя его в собственном свете – как это делают в своей сфере бенгальские художники, – внося свой вклад в его прояснение или фактическое решение. Остальное сделает дух индийского возрождения, та сила универсального Духа-Времени, которая пробудилась среди нас для создания новой, еще более великой Индии.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.