i

i

Начнем с эпизода, на котором мы прервали повествование: скульптор Сарразин лепит статую, то есть изготавливает копию Замбинеллы. За все время работы он так и не замечает отметины, которую кастрация оставила на теле модели. Сарразин погибает от руки убийц. Замените «Сарразин» на «Бальтазар», и получится краткая фабула «Отколотого уха»: скульптор Бальтазар создает статую – копию фетиша племени арумбайя. За все время работы он так и не замечает отметины на «теле» фетиша – сколов на одном ухе (кстати, гениталии фетиша скрыты под набедренной повязкой). Бальтазар погибает от руки убийц. Что дальше?

Люди кардинала (заказчика убийства) изготавливают с творения Сарразина мраморную копию, и уже эта скульптура оказывается в музее. Семейство де Ланти (мать семейства – племянница Замбинеллы) поручает живописцу Виену написать со скульптуры копию – картину; так появляется «Адонис», с которого началась вся история, – полотно, которое столь заинтриговало мадам де Рошфид. Позднее другой живописец, Жироде, опираясь на виановского «Адониса», пишет собственную картину «Эндимион и Луна»[26]. Копии, копии, копии; судьба оригинала остается нам неизвестна.

Интересно, у Эрже будет действовать тот же сюжетный ход «найти и подменить»? В принципе да, но Эрже придумывает более замысловатый сюжет. Прикончив Бальтазара, Тортилья отправляет копию фетиша, которую сам же и заказал скульптору, назад в музей, который когда-то сам и ограбил, – выдает копию за оригинал. Но Тортилья не знает, что Бальтазар изготовил две копии и одну из них подсунул Тортилье вместо оригинала. Фактически Тортилья выступает в роли и кардинала (убийство, заказ копии), и Сарразина (принимает фальшивку за оригинал). Тортилья тоже будет убит. Погибнут насильственной смертью и его убийцы, которые, как и Тортилья, надеются озолотиться, завладев тем, что спрятано внутри фетиша. После убийства Бальтазара его брат, этакий коммерсант от скульптуры, обнаруживает в сундуке подлинный фетиш – оригинал копий – и, даже не догадываясь, откуда взялся этот идол, изготавливает его дубликаты сотнями в своих художественно-ремесленных мастерских. Эти фигуры принесли брату Бальтазара если не богатство, то, по крайней мере, неплохой барыш.

Прочел ли Эрже «Сарразина» ко времени, когда создал «Отколотое ухо»? Возможно. А ко времени «Акул Красного моря»? Напрашивается ответ: «Почти наверняка». В грандиозном балу на борту «Шехерезады» трудно не увидеть отражение бала де Ланти, где «толпились, двигались, порхали, словно бабочки, самые красивые женщины Парижа, самые богатые и знатные, самые блестящие и нарядные, ослепляющие взор игрой своих драгоценностей. Цветы на голове, на груди, в волосах; цветы, рассыпанные по ткани платья или гирляндой извивающиеся вдоль подола», а одряхлевшая(-ий) Замбинелла, с виду «подобие Фауста», кралась между ними походкой вурдалака. Еще труднее не расслышать в сплетнях гостей ди Горгонзолы, наряженных в маскарадные костюмы (кстати, сам хозяин бродит между ними в наряде Фауста) отголоски болтовни гостей на балу. «Естественно, злые языки распускают слухи, будто у него темное прошлое», – шепчет аристократ в монокле фараону у Эрже. «А хотя бы и самого дьявола! – отвечают у Бальзака “молодые политиканы”. – Приемы у Ланти прекрасные», а философ восторженно вторит: «Если бы я даже знал, что граф де Ланти разграбил дворец какого-нибудь африканского бея, я и то женился бы на его дочери!»

«Никто не знал, откуда взялась семья де Ланти, что послужило источником ее огромного, оцениваемого в несколько миллионов состояния – торговля ли, грабеж или пиратство, или богатое наследство», – пишет Бальзак. Разгадка, естественно, в том, что семья родом из Италии, а предыстория ее богатств – повесть об обольщении, изготовлении копии и убийстве: то есть богатство они получили от Замбинеллы, накопившей капитал в бытность оперной «певицей», и пришли к ним эти богатства косвенно, «по боковой линии», поскольку Замбинелла не может иметь прямых наследников. Если бы даже эти факты были преданы огласке, то вряд ли бы дискредитировали семью де Ланти в Париже, где, как острит бальзаковский повествователь, «золотые монеты, даже испачканные кровью и грязью, ни в чем не уличают и все собою представляют». Деньги ди Горгонзолы тоже испачканы кровью и грязью: они нажиты на торговле рабами. Но если гости его плавучего «Парижа-на-Красном-море» и гадают, откуда у Горгонзолы деньги, они не очень-то стремятся докопаться до истины, покуда их угощают шампанским, купленным на эти деньги. Узнать истину стремится Тинтин, пьющий вместо шампанского морскую воду, и действительно докапывается: герой срывает криминальный бизнес ди Горгонзолы и изобличает в нем обманщика, личину Растапопулоса.

Копирование, имитация, попытки «выдать одно за другое»: эти мотивы, волнующие Эрже не меньше, чем Бальзака, выстраиваются в стройную концепцию происхождения больших денег. У обоих авторов происхождение денег – то, что связано с прерванными или утаенными семейными связями. У Эрже эта концепция складывается постепенно, на протяжении нескольких книг. В России – фальшивые заводы и государство, припрятывающее богатства (граммофонные «призраки» охраняют тайный бункер, набитый сокровищами, которые Ленин, Троцкий и Сталин украли у народа), в Америке – фальшивые полицейские, муляжи дворцов, банки, возникающие в одночасье, когда богатства хлещут прямо из земли и текут в закрома большого бизнеса (а именно – на счета нефтяных компаний, которые прогоняют индейское племя блэкфут с его земель, чтобы завладеть месторождениями). В «Отколотом ухе» фальсификация приносит вору и тем, кто ограбил вора, мнимое богатство, а брату вора – богатство подлинное. В следующем томе – «Черном острове» (первоначально Эрже хотел назвать его «Les Faux-Monnayeurs», «Фальшивомонетчики») – уже сами деньги ненастоящие, их незаконно печатают на тайном типографском станке в Шотландии. В следующем томе, «Скипетре короля Оттокара», фигурирует фальшивый брат – он присвоил имя и социальное положение своего брата-близнеца Гектора Алембика, чтобы прервать (уже прерванную, как извещает нас буклет турбюро) линию наследования престола Сильдавии. Затем, в «Крабе с золотыми клешнями», Тинтин идет по следу фальшивых денег и знакомится с Хэддоком, у которого не история рода, а просто «темный лес»; вскоре, кое-как отделавшись от бесчисленных самозваных потомков Красного Ракхама, которые стучатся к капитану, размахивая подложными родословными, Тинтин и Хэддок отправляются разыскивать награбленные деньги и в процессе поиска вновь обретают потерянное наследство.

Давайте повнимательнее присмотримся к этим деньгам, а также к деньгам – и к фальшивым деньгам – как таковым. Философ Жак Деррида в своей книге «Презентация времени: 1. Фальшивые деньги» (1991) обращается к этимологии слова «экономика» и выявляет, что оно состоит из двух семантических единиц: «ойкос» (греч. «дом») и «номос» (греч. «закон»). Второй элемент, «номос», обозначает не только «закон вообще», но и «закон распределения («немейн»), закон дележа, закон как дележ («мойра», причем слово «мойра» также означает «удел», «судьба»). Итак, «экономика» содержит значения «закон», «дом», «распределение», «дележ». И еще кое-что – «идею обмена, оборота или возвращения», пишет Деррида. Товары и продукция обмениваются и обращаются, как и сами деньги, и люди, рискуя своими деньгами, надеются, что к ним вернется та же сумма, если не большая. Эти факты наталкивают Деррида на догадку, что «закон экономики есть возвращение – кружным путем – в пункт отправления, в исток, а также домой». Увлекшись рассуждениями о мифологии, автор заявляет, что экономика имеет «одиссеевский» характер: «ойкономея всегда будет следовать путем Улисса» (Одиссей и Улисс – два имени гомеровского героя, чья судьба – мойра – обрекла его на двадцать лет приключений, завершившиеся возвращением в его собственный дворец).

Одиссеев круг, путь Улисса – не что иное, как путь Хэддока, описываемая капитаном эллиптическая траектория, его судьба. Он появился на свет спустя несколько поколений после раздела имущества и выделения долей-судеб (каждому из сыновей – свой кораблик), а также «спустя несколько-плюс-одно» поколение, когда были распределены другие, страшные доли-судьбы: правда, в конечном счете жестокий удел приумножил имущество его предка до количества «замок, одна штука». Хэддок отправляется вокруг света, чтобы вернуться в пункт отправления, а именно – домой. Дом, в который он возвращается, – не тот, который он оставил, а дом, оставленный Франсуа (сначала оставленный Франсуа в наследство, а затем оставленный самим Франсуа): круг замыкается спустя несколько поколений. И именно деньги, именно сокровище направляют Хэддока на путь, ведущий назад к дому (кстати, к тому самому дому, где дворецкий носит имя из гомеровской «Одиссеи» – Нестор).

Перед Деррида экономика ставит другой вопрос – вопрос о даре. Дар – еще один феномен, предполагающий обмен и оборот. Дар привязан к экономическим системам, но противоречит им: дарение – противоположность купли-продажи, дар – нечто даровое. Кроме того, язык дара – средоточие наших философских и общих представлений, мы принимаем его как должное и едва замечаем. Когда мы хотим сказать по-немецки, что некий объект существует, мы употребляем выражение «Es gibt», дословно «оно дает»: Es gibt ein Mann («есть человек»), или, цитируя великого философа Мартина Хайдеггера, Es gibt Sein («есть Бытие). По-английски мы говорим, что кто-то или что-то «присутствует» – present («дар, презент»), а рамки, в которых существуют эти люди или вещи, мы называем the present (англ. «настоящее время»). Таким образом, заключает Деррида, структура дарения – воистину основа категорий, в которых мы мыслим и существуем, и мы даже не вправе утверждать, что один человек или субъект делает подарок другому субъекту; на деле «субъект и объект – приостановленные эффекты дара, приостановки дара» – так сказать, стоп-кадры, выдернутые из фундаментального движения дара, из «нулевой или бесконечной скорости круга».

Что дарует дар? Время. Деррида обращается к трудам антрополога Марселя Мосса, который написал книгу «Очерк о даре. Форма и основание обмена в архаических обществах» (1950), основываясь на собственных исследованиях культур меланезийцев и полинезийцев. Деррида заостряет внимание на наблюдении Мосса: «в социумах всех возможных разновидностей дар имеет свойство налагать обязательный лимит или срок». Дар, пишет Мосс, налагает обязательства, и, поскольку обязательство невозможно снять или выполнить тотчас (иначе дар был бы не дар, а лишь элемент нормального экономического обмена), устанавливается отсрочка, период, когда одаренный будет в долгу перед дарителем. Существует обязанность отблагодарить, и забывать об этом «долге благодарности» не следует: долг следует вернуть в ближайшее время. Таким образом, вокруг настоящего времени – the present дара-презента – распахиваются просторы прошлых и будущих грамматических времен.

С дара начинается время Хэддока – это и дар Людовика XIV д’Адоку (замок Муленсар), и дар Тинтина капитану (модель корабля, указывающая Хэддоку его жизненный путь): дар двоякий, дар с подвохом, дар, спрятанный внутри другого дара. Из подарка Тинтина распускается, как цветок, целая давняя эпоха, а ближайшее будущее уходит на попытки вернуться назад кружным путем и попытки догнать прошлое и раскопать его в настоящем времени. В Карибском море Хэддок качается на волнах обобщенного времени: времени ХХ века, отсчитывающем меридианы от Гринвича, и времени XVII века, отсчитывающем меридианы от Парижа: полдень и два часа пополудни встречаются, пусть даже Хэддок и его компания ищут полдень в два часа дня, как говаривал Бодлер.

Однако, по мнению Деррида, дары Хэддока и Мосса – ненастоящие. Как пишет Деррида, подлинный дар должен быть воистину «даровым» и не ставить никаких условий, не налагать долговых обязательств. Но чтобы функционировать таким образом, дар не должен опознаваться как дар. Иначе говоря, он должен сам себя аннулировать или отменить, подвергнуться «полному забвению». Тут требуется не просто невнимательность, а полное стирание, исторжение за пределы времени вообще. Иначе дар окажется ущербным и больше отнимет, чем даст, ибо свяжет одаренного обязательствами, насильно сделает его должником. Нормальные подарки, утверждает Деррида, – «дурные», нездоровые. Как отмечает сам Мосс, на латыни дар – dosis, транскрибированное древнегреческое «досис», «доза яда». А по-немецки «яд» – нарочно не придумаешь! – Gift. Подобные этимологические и межъязыковые связи вдохновили Деррида на фразу «отравленный дар, из которого делаются наследства».

«Приключения Тинтина» изобилуют дурными дарами, дарами, которые приносят одаренным несчастье, отравленными дарами. В «Отколотом ухе» подарок-фетиш, который племя арумбайя вручает экспедиции Уокера, приводит антропологов к катастрофе: в фетише прятали драгоценный камень, оберегающий от яда (от укуса змеи), но в итоге путешественники погибают от яда кураре (индейцы расстреливают их из духовых трубок дротиками, которые смазаны ядом). В «Голубом лотосе» Мицухирато, узнав, что гонец собирается предостеречь Тинтина, дает гонцу present (как выражается Ван Чен Йе во французском оригинале) – а именно ядовитый сок райджаджи, лишающий рассудка. В «Рейсе 714» Растапопулос собирается взорвать своих пособников – боевиков-сепаратистов – и называет бомбу подарком: «пластид, который я приберег, чтобы подарить сондонезийцам» (le plastic que je reservais comme cadeau aux Sondonesiens). «Подарок! Наверно, что-то специально для меня привез. Наверно, прямо со своей родины. Широкая душа!» – умиляется Хэддок («Акулы Красного моря»), когда Абдулла идет за подарком. Он приносит часы с кукушкой. Дарит время, так сказать. «Отличная вещь, Абдулла!» – радуется Хэддок, едва не упираясь в часы носом. «Глядите… чтобы их завести… сделайте вот так!» – скалится Абдулла, дергает за цепочку, чтобы кукушка выскочила и окатила Хэддока водой.

Все эти дары – отравленные, заминированные. Но хуже всех – дар Людовика XIV д’Адоку: Муленсар – воистину отравленная чаша. Почему? Муленсар подменяет собой признание отцовства Людовиком, а значит, утаивает правду о Франсуа – его подлинное имя, идентичность, родственные связи, статус и могущество. Что остается делать Франсуа, кроме как осыпать весь мир красочными проклятиями? Есть только один способ: отомстить по мелочи, самому что-нибудь от кого-нибудь утаить. В XVII веке морским офицерам враждующих европейских государств не только разрешали грабить вражеские суда, но и всячески поощряли эти проделки. Эти моряки были такими же пиратами, как и Красный Ракхам, только «узаконенными». И все же существовало одно незыблемое условие: пират, действовавший «законно», должен был отдавать трофеи своему королю. Франсуа д’Адок не выполняет это условие. Поразительное совпадение: только после публикации дилогии «Тайна “Единорога”» / «Сокровище Красного Ракхама» Эрже узнал, что морской капитан Хэддок существовал в реальности. В 1674 году тот Хэддок угодил под трибунал за сокрытие доходов, нажитых во время командировки в Малагу, – иначе говоря, за уклонение от уплаты налогов.

Уклонение от уплаты налогов – таково преступление Франсуа д’Адока. Да, ему оно сошло с рук, но тень преступления будет витать над несколькими поколениями потомков. «Капитан, вам ничего не надо внести в декларацию?» – спрашивает Тинтин на таможне в Сильдавии («Пункт назначения – Луна»). «Кому – мне?.. Да я ничего особенного не везу!» – отвечает Хэддок; но таможенник находит в его чемодане множество бутылок с виски и взимает пошлину (875 кхоров). Этот мотив тоже не ускользнул от чуткого «слуха» Лакмуса: в финале «Изумруда Кастафиоре» профессор, ослышавшись, думает, что его назвали «плут», и оскорбленно заявляет капитану: «Ничего подобного… Я человек честный… Для меня дело чести – вносить все в таможенную декларацию». Хэддок приходит в бешенство, весь дрожит, кусает пальцы. Почему капитана столь нервирует случайная обмолвка о плутовстве? Он бессознательно припомнил, откуда взялось его собственное богатство. Это грязные деньги, запятнанные бесчестьем, нечистой совестью. Собственно, оба источника денег отмечены клеймом вины: наследство, которое король открыто оставил д’Адоку, скрывает постыдную тайну потерянной чести, дефлорации без брака и последующего отказа признать отцовство, а наследство самого Франсуа, оставленное тайно (предназначенное для его сыновей, но доставшееся только праправнуку в нескольких поколениях), отмечено клеймом вины, так как хранится в тайне и в обход закона. Оба источника денег, как и капиталы де Ланти, обагрены кровью. И между обоими источниками появляется знак равенства, когда узнаешь, что немцы придумали Людовику XIV («Королю-Солнце» для французов) нелестную кличку Rauberk?nig. Король-Разбойник, одного поля ягода с Красным Ракхамом.

Скульптор Бальтазар утаил фетиш – припрятал в сундуке, и фигуру отыскал только наследник, так и не догадавшийся, что она собой представляет. Точно таким же образом Франсуа утаил деньги. Утаил, например, от Людовика XIV, разбойника, который украл у д’Адока имя и отравил ему жизнь, ожесточил сердца Франсуа и его потомков. Кроме того, Франсуа присвоил сокровища Красного Ракхама, похищенные тем у испанцев (в разговоре с Франсуа пират похваляется: «Это трофеи, которые мы взяли на испанце [испанском галеоне] три дня назад»), а испанцы, в свою очередь, похитили их у инков. Двадцатилетние странствия Одиссея – всего лишь поездка на электричке по сравнению с путешествием этих сокровищ, вернувшихся в исходную точку спустя два с половиной столетия. Сюжет всех четырех томов – от «Тайны “Единорога”» до «Храма Солнца» – по сути, попытки пройти по следу сокровищ вспять, до места, откуда они взялись. А точнее, по «следам» во множественном числе: по пути нескольких разных «наследий», которыми наделяет богатство, – наследия «законного» (абсолютно лживый эпитет) и незаконного. И оба следа приводят в одно и то же место – к солнцу. Так или иначе, сокровища – собственность солнца: Короля-Солнца или солнечного бога. Сокровища – упавший на землю осколок звезды, причем запасы драгоценностей почти неисчерпаемы, сколько ни забирай. Когда Хэддок, Тинтин и Лакмус дивятся богатствам в своих сумках – золоту и алмазам, Инка говорит им: «Это пустяки по сравнению с богатствами храма… Там хранится сокровищница инков, которую испанские конкистадоры безуспешно искали очень долго».

В «Презентации времени» Деррида солнце – отправная точка для анализа понятия «деньги». На первой же странице автор сообщает: «Темами этих лекций будут Солнце и Король, Король-Солнце». Позднее он сравнивает идею «возврата» у Мосса с «естественным обращением Земли вокруг Солнца, с абсолютным солнцем в зените в полдень». Но начинается книга Деррида с другого – с напоминания об утреннем солнце в лице мадам де Ментенон. Эта дама была любовницей Людовика XIV, а после смерти королевы сделалась его морганатической супругой (слово «морганатический», означающее «не имеющий права на какие-либо дворянские титулы и привилегии», происходит от позднелатинского morganegiba – «утренний дар»). Де Ментенон, известная своим строгим нравом, внушила Людовику, что нужно твердой рукой добиваться исполнения законов. Деррида находит парадоксальным тот факт, что де Ментенон столь пеклась о законе и законности: ведь она «была еще и гувернанткой незаконных детей короля». В детстве она побывала в ссылке на острове Мартиника, а ее отец был арестован за подлог. «В ее биографии, – пишет Деррида, – всё словно бы несет на себе архистрогую, архиригористическую и архиподлинную печать фальшивых денег».

Незаконные дети, незаконные деньги: фигура де Ментенон объединяет в себе оба этих явления. Да и в «Приключениях Тинтина» первые бродят недалеко от вторых: фальшивые деньги просачиваются повсюду, даже в круги блюстителей закона. Вот начало «Краба с золотыми клешнями»: Дюпон и Дюпонн зазывают Тинтина в кафе и угощают его. Они с гордостью сообщают, что им поручили расследовать «очень важное дело» – выследить путь фальшивых монет. «А легко ли распознать эти фальшивки?» – спрашивает Тинтин. «Тот, кто изучил их столь кропотливо, как мы, сможет, конечно, распознать их с первого взгляда», – хвастается один из сыщиков. Он постукивает по столу монеткой, призывая официанта, а затем расплачивается этой же монеткой. «Но большинство людей обманываются». «Простите, мсье…» – вмешивается официант и презрительно швыряет монету на стол: она фальшивая. У этой унизительной сцены есть глубокий подтекст: Дюпон и Дюпонн – такая же фальшивка, как и их деньги. Подобно Леону и Алексису, они – незаконные дети и, более того, эрзац-аристократы, маленькие простолюдины под личиной юных джентльменов, да к тому же фальшивые дети Реми. Эрже вновь и вновь ассоциирует Дюпона и Дюпонна с подлогами. В «Черном острове» («Фальшивомонетчиках») их фото опубликовано в «Ежедневном репортере» прямо под снимком «поддельных банкнот, изготовленных столь безупречно, что даже кассиры в банках обманываются». В «Тинтине и пикаросах» Дюпона и Дюпонна отдают под суд за «двуличие», а они немедленно вспоминают о своем детстве и начинают уверять: «Мы носим усы с самого момента рождения». Сыщики не случайно путаются с отсчетом времени: они тоже дрейфуют во времени, блуждают в нервозных экономических циклах, толчком к которым стал отравленный дар. Сцена в «Краю черного золота», когда Дюпон и Дюпонн бестолково кружат в пустыне, содержит еще один смысловой слой: их отъезды и возвращения следуют путем времени. Кружные путешествия длительностью в один час приводят их к запасу канистр с бензином, который они сами, не ведая о том, потеряли. Так они пытаются идти по следу денег (заполучить вознаграждение за голову Тинтина) под жарким солнцем полудня, а затем под солнцем в час пополудни, а затем под солнцем в два часа пополудни.

Как определить, фальшивые деньги или настоящие? Мосс утверждает, что законные в строгом смысле этого слова деньги возникают, когда ценные вещи или признаки богатства превращаются в средства денежного обращения путем «проверки [titr?es], обезличивания, отрыва от каких-либо взаимоотношений с любым юридическим лицом <…> кроме государства, которое выпускает деньги в обращение». Деррида цепляется за слово titr?es и обнаруживает, что оно образовано от titre: «титул, звание; титр, показатель качества, процентное содержание золота или серебра в сплаве». Чтобы деньги заслужили «титул» настоящих, их надлежит подвергнуть «титрованию», проверить, «установить, какова доля компонентов в смеси», причем титрование осуществляется государством. «Все крутится вокруг этой ценности титра/титула и титра/титула ценности», – пишет Деррида. Фальшивые деньги потому и фальшивы, что не имеют титра/титула. Именно в таком положении оказался Франсуа: Людовик, абсолютный монарх, глава государства, утаил подлинный титул Франсуа и оставил его с фальшивой фамилией «Адок» – вдвойне отравленным даром. Чем плоха фамилия «Адок»? Во французском языке haddock – не только вид рыбы (пикша), но и в переносном значении «мошенник», «аферист», «проходимец». Пожалуй, это не вдвойне, а втройне отравленный дар: Франсуа сам ненастоящий, и фамилия у него ненастоящая, и означает эта фамилия «фальшивомонетчик». В довершение всего Людовик дарует Франсуа титул, но, мягко говоря, по «двусмысленным» причинам. И титул вовсе не тот, на который Франсуа имеет право.

Вот какое наследие досталось потомку Франсуа. В капитане Хэддоке все попахивает фальшью. Вы только посмотрите, как он начинает рабски перенимать обычаи аристократов, сделавшись владельцем усадьбы: монокль, жеманная речь («Ах, какой прэлестный сюрприз!» – приветствует он Тинтина в начале «Семи хрустальных шаров», зажав под мышкой арапник). Вполне возможно, Эрже читал в Le Crapouillot (номер за март 1937 года) статью «Noblesse d’Escroquerie» («Мошенническое дворянство») об аферистах, которые выдавали себя за реальных графов и графинь либо выдумывали себе образы аристократов, порой заимствуя имена из романов (один пройдоха назвался «де Бальзак»). Хэддок – стопроцентное олицетворение noblesse d’escroquerie. «Мошенническое дворянство» у него в крови. Наверное, оно сочится из его пор вместе с потом, поскольку даже животные чуют, что с капитаном что-то неладно. Титул его предка – «шевалье» (соответствующий английскому «рыцарь» или «сэр») – буквально означает человека, умеющего ездить на лошади (cheval). Но Хэддок не умеет ездить верхом. Лошади сбрасывают его при первой же возможности: хоть в пустыне в «Акулах Красного моря», хоть в полях у его собственного замка в «Семи хрустальных шарах». Хэддоку лишь единожды удалось удержаться в седле (на заводе в «Пункте назначения – Луна»), но то была бутафорская лошадь, театральный реквизит. Даже южноафриканские ламы, эти бедные родственницы лошадей, распознают по запаху мошенническое дворянство Хэддока и презрительно плюют капитану в лицо.

Подлог, отсутствие титула/титра: за это преступление Хэддок (как и сыщики в «Тинтине и пикаросах») будет приговорен к смертной казни, принесен в жертву на алтаре своего незаконного рождения. Такова и истина, таящаяся в ритуале инков в «Храме Солнца». Когда в финале «Семи хрустальных шаров» (первой части дилогии) капитан улетает на гидросамолете в сторону солнца, мы видим, что к берегу бежит Нестор с чемоданом запасных моноклей. Этот гэг блестяще подготавливает кульминацию второй части, когда для разжигания погребального костра от лучей солнца (нарочно не придумаешь) служит гигантский монокль. Между Королем-Солнцем (дарующим деньги, время, саму жизнь, а теперь и смерть) и Хэддоком, получающим дар смерти (в свой «день рождения», день возврата солнца, но даже это – подлог и обман), помещен символ фальшивости самого Хэддока, увеличенный и увеличивающий.

Но все же оба жертвоприношения – Хэддока и Дюпона с Дюпонном – прерываются (как и следовало ожидать). Во втором случае жертвоприношению помешала гигантская карнавальная платформа, на которой восседает король в золотой короне, а во рту у короля устроились вооруженные партизаны (как-никак дело происходит в разгар революции). В первом случае Хэддока спасла мини-революция самого солнца, которое на время скрывается, а затем возвращается. То солнце, то король (или Король-Солнце) откладывают исполнение смертного приговора – то есть дают героям время. И время стремительно возвращается: полдень, два часа пополудни и так далее. В «Тинтине и пикаросах» Дюпона и Дюпонна уже привязали к столбам, чтобы расстрелять. Но помощь подоспела вовремя. Капитан говорит одному из сыщиков: «Il ?tait moins cinq, n’est-ce pas?» Этот фразеологизм в данном случае нужно перевести: «Спасен в последний момент, а?» Если же перевести дословно, получится: «Было без пяти минут, а?» Сыщик понимает фразу буквально и отвечает: «Je ne sais pas: ma montre est arr?t?e» (фр. «не знаю, мои часы стоят»). В «Храме Солнца» Хэддока спасает сообщение швейцарских ученых (прогноз солнечного затмения). Между прочим, швейцарцы – нация часовщиков, людей, измеряющих время. И Дюпон с Дюпонном, и Хэддок спасены вовремя, временем, во имя времени.

Но в обоих случаях спасение не становится триумфом. Король, который приходит на выручку сыщикам, – фальшивый: безвкусный карнавальный манекен, который презрительно и тупо хохочет, возвышаясь над ними, даже не удостаивая их взглядом. При спасении Хэддока вновь срабатывает его фамильное проклятие: солнце прячется, отказывается показаться, заключить Хэддока в свои объятия. Как только Хэддок был отвергнут («спасен»), его опора (дрова, из которых сложен погребальный костер) рушится, и он падает, как последний дурак. Его отпускают обратно, в отравленное время, в «ненастоящесть».

Данный текст является ознакомительным фрагментом.