Феофан Прокопович и его школа на Карповке
А еще быти дому сему (с которого премного российской пользы и Его Величеству славы надеемся), то… да прозван будет дом сей Сад Петров…
Ф. Прокопович. Март 1721 года
В энциклопедиях и справочниках статьи об этом человеке помещаются не по алфавиту его фамилии – Прокопович, а по имени Феофан, хотя имя это дано ему при пострижении в монахи.
Он сделал блестящую церковную карьеру – был членом Синода, архиепископом Псковским, а потом Новгородским (и погребен в новгородском Софийском соборе), но при этом церковная деятельность и богословие не были главным его жизненным поприщем. Гораздо больше и значительнее его заслуги на поприщах государственном и педагогическом.
Он был главным идеологом и пропагандистом фундаментальных идей петровского царствования – государственности и абсолютной монархии, самой крупной фигурой в идеологическом обеспечении петровских реформ. Он оставался им и после смерти Петра, негодуя против тех, кто «терзал славу Петра», и вызывая ненависть к себе светских и церковных ханжей и святош, карьеристов, лицемеров и суеверов. Прожитые Феофаном после Петра одиннадцать с половиной лет (он умер в сентябре 1736 года) не были легкими ни для него, ни для России – и именно эти годы он посвятил своей школе, ставшей его главным, любимым делом и превращенной им в лучшую школу России.
Он обладал острым чувством своего времени, исключительной чуткостью к современности. Его отличительным свойством – что странно для высокого духовного лица – было восприятие мира со светских позиций. А его глубоко гуманистическая педагогическая система явилась не только выдающимся – в европейском масштабе – новаторством для своего времени, но во многом актуальна и для времени нынешнего…
Феофан Прокопович родился в июне 1681 года в семье киевского купца. Получив образование в Киевской духовной академии, он на несколько лет уехал за границу (Львов, Вена, Феррара, Флоренция, Пиза, три года в Риме) и по возвращении в Киев и пострижении в монахи стал преподавателем в той же академии. В 1711 году он впервые встретился с Петром, который через четыре года вызвал его в свою новую столицу. В Петербург Феофан приехал в октябре 1716 года, в отсутствие царя, а с осени 1717 года, после возвращения Петра из-за границы (он был встречен двумя поздравительными речами Феофана – подлинными шедеврами пропагандистской риторики) начинается период их сближения и тесного сотрудничества, из года в год набиравшего силу.
Феофана Прокоповича редко числят среди «птенцов гнезда Петрова», хотя он не просто один из главных участников этого кружка (и единственное в нем духовное лицо), реформатор, но и один из наиболее значительных носителей важнейшего качества, объединявшего «птенцов» с самим царем, – умения ценить образование и образованность.
Феофан Прокопович
Феофан был не только человеком масштабной европейской культуры, образованнейшим среди сподвижников Петра, подлинным энциклопедистом, но и распространителем этой культуры в России, в Петербурге. Его обширное поместье на окраине тогдашней столицы, на берегу речки Карповки – там, где она вытекает из Большой Невки, было одним из важнейших центров петербургской светской культуры того времени. В доме Феофана, где находились его библиотека (около 30 тысяч томов) и коллекция картин (150 полотен), собирались на «аттические вечера», продолжавшиеся за полночь, представители столичного культурного круга. Стихи, беседы, музыка звучали здесь в непосредственном соседстве со школой, их отголоски доходили до ее учеников – и эта особенность «салона» Феофана тоже была необычной.
И здесь же, рядом со своими юными питомцами, он создавал многочисленные труды: «слова» и речи по разным поводам (позднее они будут собраны и изданы в трех томах), нравоучительные сочинения («Юности честное зерцало», 1717 год), произведения политической публицистики («Правда воли монаршей», 1722 год), яркие памфлеты против раскольников и церковных лицемеров, исторические труды («История царствования Петра Великого», 1717–1718 годы и «Розыск исторический, коих ради вин и в Яковом разуме были и нарицались императоры римские», 1721 год). Здесь же трудится он над одним из главных своих творений – «Духовным регламентом или Уставом Духовной коллегии» (Синода).
Работа эта началась еще в 1718 году по поручению царя. В феврале 1720 года Пётр рассматривал и дополнял первый вариант «регламента», а в январе 1721 году он был утвержден, и 14 февраля Феофан в Троицком соборе произнес знаменитое «Слово» по случаю создания Синода.
В «Регламенте» есть раздел «О домах училищных» – один из самых интересных и значительных. Подробно излагая свои педагогические воззрения, Феофан в то же самое время, в 1721 году, создает школу на Карповке, проверяя и утверждая на практике собственные педагогические принципы. Школа эта, просуществовавшая 15 лет (до смерти Феофана), стала первой русской лабораторией гуманистической педагогики; о том, что она стала его главным делом, свидетельствует факт завещания Феофаном значительной части своего имущества школе и ее питомцам…
Это было время, когда в общественное сознание настойчиво внедрялась идея ценности образования и уважения к нему. Страна готовилась к переходу от «свободного невежества» к осознанию необходимости учиться – переходу долгому и трудному. Надо было преодолевать вековые предрассудки и «смеха достойные» суеверия, кичливое пренебрежение к знанию, в котором многие видели причину ересей и нестабильности. И Феофан пишет в «Духовном регламенте»: «Если посмотреть чрез историю, аки чрез зрительные трубки, на мимошедшие века, увидим все худшее в темных, нежели в светлых учением временах»…
Н. Челнаков. Подворье Феофана Прокоповича
«Светлые учением времена!» Феофан Прокопович видел их впереди, служил им. И понимал, что времена эти не настанут, если не бороться против «лжеучений» – схоластики, начетничества и против «лжеучености» – той беды, которую мы сейчас называем «образованщиной».
«Привиденного и мечтательного учения вкусивши, – читаем мы в «Регламенте», – человецы глупейши бывают от неученых, ибо… мнят себя бытии совершенных и, помышляя, что все, что знать можно, познали… не хотят больше учитися». «Есть учении, которые имени сего не достойны…» «Возымеет о себе мнение, что он мудрый – и от таковых нет горших бездельников…» Из таких – «враги властей, гордецы» – самодовольные, претендующие на посты, не способные признать своих ошибок. Не умеющие и не желающие всю жизнь учиться: «Просвещенный человек никогда сытости не имеет в познании своем, но не перестает никогда учитися», – пишет Феофан.
Его педагогика нацелена на решение двух нерасторжимо связанных между собой задач: воспитания и образования; в этом двуединстве на первом месте – воспитание, в результате которого «грубость отпадет». Надо делать все, чтобы избегать в воспитании и обучении суеты, «суетного убытка» и скуки, чтобы жизнь, наполненная учением, была интересной.
Это поразительно, но почти три века назад ученый монах-энциклопедист Феофан в официальном документе, каким был «Духовный регламент», и в составленных им для своей школы «регулах» (правилах, нормах распорядка) чаще всего употребляет два слова: «остроумие» – острый, любознательный ум и «веселость», «веселье»… Учение должно быть «веселым», школа должна находиться «не в городе, но в стороне, на веселом месте, угодном, где несть народного шума». Речь идет о необходимости создания в школе особого настроения, устройства в ней жизни, заполненной учебным трудом, четко организованной – со строгими дисциплиной и надзором, с точным расписанием, в котором время учения и отдыха точно определено; во время прогулок, например, «не вольно никому учитися и ниже книжки в руках иметь… А гуляние было бы с играми честными и телоподвижными. Ибо сие и здравию полезно есть, и скуку отгоняет… Врачевание скуки», – пишет Феофан.
На этих принципах и основана выработанная Феофаном идея школы, которую он обозначает как «Сад Петров» («Петергартен»). Программа школы на Карповке, рассчитанная на «остроумного ученика», была программой светской школы. Духовный элемент образования (богословие – главные догматы православия и Закон Божий) явно стоял на втором плане. «Дела сего требует и самая крайняя Отечества нужда и польза Царскому Величеству, – читаем мы в письме Феофана секретарю Петра Алексею Макарову, – ибо в доме училищном не только богословское имеет быть учение…»
Программа была основана на «триязычном» (русском, латынь, греческий) принципе, причем все эти языки надлежало «правильно знать». Русский язык изучался живой, использовался «Лексикон» – «речений сокровище, собранное из разных новых и древних книг». Грамматика осваивалась в тесной и живой «межпредметной связи» с географией и историей: «Сие вельми полезно, ибо… когда невеселое языка учение толь веселым мира и мимошедших в мире говорится, что историю честь без ведения географического есть как бы с завязанными глазами по улице ходить…»
Гуманитарные предметы обучения – языки, «мир слова», история и география – составляли фундамент, на который опиралось «учение внешнее», продолжавшееся несколько лет и включавшее арифметику с геометрией, логику с диалектикой, риторику и поэзию, физику и метафизику, политику, римские древности, рисование и музыку.
«Таковое младых лет житие кажется быть стужительным и заключению пленническому подобно», – читаем мы в «Регламенте». И тут же это опасение отгоняется. Раз-два в месяц, летом, совершаются прогулки «на островы, к дворам загородным государевым и, хотя единожды в год, – в Санкт-Петербург». По праздникам в школе звучит «глас мусикийских (музыкальных) инструментов», а в летние каникулы проходят разыгрываемые учениками сценические представления под открытым небом и дважды в год – акции, диспуты, «риторские экзерциции» (открытые соревнования учеников в ораторском искусстве)…
«Школа на Карповке» была интернатом со строгой дисциплиной. Учеников отпускали на побывку домой лишь с третьего года и не дольше чем на неделю. Первые годы она была «частной» школой Феофана. «Несколько ребяток, при мне учимых и питаемых, – писал он в 1721 году, – потщуся очистить и угодные сделать пять изб в моем дому, где до 30 отроков вместить можно будет. Только б пропитание и одеяние их… было определено от Его Царского Величества…»
В «пропитании и одеянии» ученики «школы на Карповке» нуждались. Ведь набирались они из сирот, детей бедняков или людей «низкого звания» (мелких чиновников, солдат) – в отличие от контингента духовных школ здесь не было социальной замкнутости (только дети духовенства). Принимались в школу дети после «испытания памяти и остроумия» – в возрасте 10–12 лет («ибо в таком возрасте дети еще не вельми обучились злонравию, в если обучились, однакож не закрепили обычаем, и таковых нетрудно отучить»). А обучать этих детей должен был «учитель умный и честный (в другом месте сказано: добрый), который бы детей учил не только читать ясно и точно, но учил бы и разуметь». А «отучать» было обязанностью находившегося в каждой избе воспитателя («префекта») – человека «честного житья… не свирепого и не меланхолика», который за поведением и нравственностью воспитанников наблюдал бы «без поноровки» и наказывал провинившихся: малых – розгой, а средних и старших – «словом угрозительным»…
Так жила эта необыкновенная для своего времени «школа на Карповке», в которой за 15 лет обучилось 160 человек (в 1736 году в школе было 42 ученика). Среди ее питомцев мы встречаем имена людей, позднее ставших известными: Григорий Теплов – академик и сенатор, Алексей Протасов (сын солдата Семеновского полка) – академик, как и Семен Котельников, сын солдата Преображенского полка; в списке учеников последнего года встречаем Ульяна и Антона Калмыковых…
Огромная Россия – и одна такая школа. «Капля в море…», но, понимая это, мы не смеем недооценивать того замечательного педагогического начинания почти трехсотлетней давности, которое неразрывно связано и с городом нашим, и с одним из самых ярких и выдающихся современников и сотрудников Петра – мыслителя и оратора, писателя и педагога, историка и литератора Феофана Прокоповича…
Данный текст является ознакомительным фрагментом.