Поляки в пермской ссылке
Традиционно территории Урала и Сибири, отдаленные от центра России, считались местом для ссылки неблагонадежных подданных Российского государства, преступников, причем как уголовных, так и политических.
Первые сосланные в глубь России поляки стали прибывать на восток страны в 1790-е гг., после разделов Польши и вхождения части ее территории в состав Российской империи36. Массовая депортация поляков началась при Николае I, при котором в Польше разразились первые вооруженные восстания (1830–1831). В течение 30 лет правления Николая I на присоединенных к Российской империи территориях была раскрыта деятельность множества политических организаций. Десятки тысяч человек на долгое время были отправлены на каторжные работы, на поселения, в военные батальоны на восток страны37.
Несмотря на то что в Перми на протяжении всего XIX в. жили ссыльные поляки, следует отметить, что основным местом ссылки для мятежников все-таки являлись города Сибири и Средней Азии. Пермь, как правило, выступала лишь в качестве пункта для дальнейшей пересылки. Часть ссыльных только проезжала через Пермь, поэтому их впечатления весьма поверхностны. Об этом пишут авторы монографии «Участники Польского восстания 1863–1864 гг. в Тобольской ссылке»38, а известный польский революционер Ф. Я. Тон в мемуарах упоминает Пермь как один из городов, который он проезжал по пути в ссылку в Тобольск: «Мы плыли по Волге и Каме на север, и вместо соловьиных трелей слух улавливал лишь скрежет ломающихся друг о друга льдин. Мы снова догоняли зиму. Кое-где на горах тысячами бриллиантов горел снег. На хвойных деревьях и желтой прошлогодней траве сверкал иней. Мы вступали в страну снегов…»39.
Кроме этого, следует отметить, что сами поляки предпочитали Сибирь Уралу. Чаще всего Урал воспринимался ими в качестве «ненавистной» России, а Сибирь они считали самостоятельной, независимой, богатой, доброжелательной, яркой территорией40. Урал, край заводов и гор, ассоциировался с началом ссылки, с местом, где приводился в исполнение царский приговор. Адольф Янушкевич в 1853 г. поднялся на Уральские горы, чтобы взглянуть последний раз на Европу, и был немало разочарован: «Я не увидел ни единого хлебного стебелька, а истосковавшийся взор не мог порадоваться виду колосящейся ржи или пшенички»41. Не устраивал поляков и климат. Один из ссыльных, П. Сцегенный, писал в письме своему соотечественнику: «Я постоянно буду против того, чтобы в зимнее время возвращаться на родину. Дороги заметены, очень опасно, и натура, и люди суровые»42.
Однако Пермь являлась не только перевалочным, транзитным пунктом по пути мятежников в Сибирь, в XIX в. Пермская губерния также стала одним из центров польской ссылки.
Сведения о ссыльных поляках первой половины XIX в. в Пермской губернии весьма отрывочны. Немногочисленные документальные и мемуарные источники свидетельствуют о пребывании в Пермской губернии и, в частности, в губернском городе участников восстания 1830–1831 гг. В документах 1834 г. по Пермской губернии среди ссыльных упоминаются «…неблагонадежный духовный ксендз Корнелий Важинский», «высланный в Пермь под надзор полиции ксендз Кулявский»43, в Пермскую же губернию под надзор полиции высланы дворянин Исханович и ксендз Зелинский44. В мае 1835 г. пермским гражданским губернатором было получено представление от виленского губернатора «о вредных качествах помещика Виленской губернии Ф. Янчевского, участвовавшего в мятеже», за что указанный Янчевский и был выдворен в Пермскую губернию45. В июне 1836 г. в Пермь прибыл в ссылку «отставной капитан бывших польских войск» И. Запольский. Сопроводительные документы достаточно полно раскрывают его деятельность: «По рассмотрении мною военного дела, произведенного в комиссии в Киеве, над мятежниками учрежденной, [о] помещике Киевской губернии Махновского уезда отставном капитане бывших польских войск Иване Запольском, имеющем от роду 50 лет, внесенном во 2-й разряд государственных преступников, я нашел, что, хотя он не учинил чистосердечного сознания о бытности его начинщиком мятежа в Липовецком уезде, формировании шайки, предводительствовании оной, действии противу Императорских войск, побеге по разсеянии шайки за границу, поступлении вновь на службу капитаном в мятежнические войска, однако ж показание свое о насильном якобы захвачении в шайку, побеге от них за границу по действительности нахождения своего в Галиции с 5 мая 1831 г. ничем законно не доказал, и самое свидетельство Лембергской полиции, представленное им, не подкрепило его показания о времени прибытия туда, но только удостоверяет, что он проживал там сего года, не поясняя, впрочем, с какого именно месяца и числа. Напротив же, по делопроизводству Запольский обличается в том показанием 35 лиц, бывших в мятежнической шайке, подлинными приказами за его подписом, укрывательством за границею более трех лет и с обстоятельством домогательства его на поступление в подданство Австрии. За сии преступления и нарушение верноподданнической присяги, хотя подлежал бы он как государственный преступник строгому наказанию, но, принимая в уважение добровольное со покорностию возвращение в Отечество, преклонность лет его [и то,] что по делопроизводству нет вовсе законных свидетелей, которые бы подкрепили оговор означенных 35 лиц, более или менее участвовавших в мятеже, и для закрытия собственной вины могших о насильном захвачении оговаривать его, Запольского, полагаю: вменить ему в наказание… выдержать еще в Киево-Печерской цитадели один год и потом, обязав в непоколебимой верности к всероссийскому престолу установленною подпискою, выслать как вредное лицо для спокойствия здешнего края на жительство в г. Пермь под строжайший тамошний за образом жизни его полицейский надзор, до тех пор, пока правительство сочтет удобным возвратить его на родину. …того его Запольского ни к каким должностям не определять и к дворянским выборам не допускать…»46.
Точных списков о количестве и составе поляков, участников восстания 1830–1831 гг., сосланных в Пермскую губернию, нет. Исследователи лишь отмечают, что в г. Перми в этот период находилось около 40 ссыльных поляков47. Сопровождавший будущего императора Александра II в поездке по России С. А. Юрьевич в письме от 24 мая 1837 г. пишет, что «в Перми, как и в Вятке, нас завалили прошениями: здесь также многие живут поневоле; в особенности после польского мятежа сюда прислали много негодяев поляков, которые все просят Великого князя о возвращении на родину»48.
Наиболее изученной страницей истории пребывания ссыльных поляков в Перми является проживание и деятельность в 1850-е гг. ксендза Сцегенного, который считается одним из активных участников общественной жизни поляков Прикамья и одним из инициаторов постройки в Перми католического костела49. Из автобиографии Петра Сцегенного узнаем, что он «родился в 1801 г. … в селе Бильчи, принадлежавшем Краковскому воеводству… В 1827 г. вступил в собрание ксендзов пиаров, был учителем при школе в г. Ополе Люблинского воеводства. В 1832 г. обученный на капеллана епископом Люблинской епархии… а в 1833 г. вступил в должность викария костела Вилкотазского Люблинской епархии… В 1844 г. в марте назначен администратором Ходельского прихода в той же епархии… В октябре 1844 г. включился в политическое движение, которое должно было наступить в Царстве Польском. Следственной комиссией признан руководителем этого движения, получив наказание по высшему разряду – тяжелые работы в Сибири; в 1846 г. после прекращения публичных месс «в обязанностях капланских» был вывезен в Сибирь. В 1855 г. с работ на поселение, а в 1857 г. на жительство в город Пермь препровожден…»50.
Самым ярким эпизодом деятельности П. Сцегенного в Перми, помимо духовного сплочения поляков, можно отметить организацию материальной помощи для нуждающихся ссыльных. Поляки Перми, как и в других городах, помогали своим соотечественникам, оказавшимся в России. Очень часто по их совету родственники ссыльных посылали «почтовые отправления со средствами» для своих близких на адреса абсолютно посторонних людей. В Перми, например, эти деньги передавались ксендзу П. Сцегенному, который впоследствии встречал проезжающего или приезжающего поляка и передавал ему деньги51. П. Сцегенный в протоколе допроса в 1863 г. про эту систему передачи и сбора денег сообщил следующее: «Родители сосланных часто посылали деньги через меня, делалось это потому, что не знали, куда именно сосланы их дети, меня же знали, вероятно, по рассказам тех из сосланных, с которыми я познакомился в гор. Перми и которые потом были возвращены на родину»52. В делах о политических польских преступниках, хранящихся в ГАПК, рассказывается также и о добровольных пожертвованиях, собираемых общиной для помощи ссыльным полякам под руководством того же П. Сцегенного. Например, чиновник Л. Буткевич вспоминает, что не раз давал деньги на помощь полякам, оставшимся в России без средств к существованию. Впрочем, среди причин пожертвования он называет не сугубо национальный признак, а желание «следовать науке Спасителя помогать всякому ближнему, нуждающемуся в помощи»53. Помогал Петр Сцегенный и из тех денег, которые ему давало правительство – 9 руб. 52 коп. в месяц. Целью сбора и передачи денег в протоколе допроса называлась жалость к ссыльным, «стремление облегчить участь ссыльных и иметь некоторые удобства в дороге»54.
Помимо всего вышеуказанного, в Перми Петр Сцегенный занимался обучением детей – из семей полковника Буткевича, чиновника Путвинского, доктора Новкунского и т. д., о чем свидетельствуют протокол допроса П. Сцегенного при аресте и постановление № 1 исполняющего должность следователя 1-й части г. Перми Синельникова о домашнем аресте П. Сцегенного. Обвинялся он в нарушении запретов на обучение детей и в проповедовании во время уроков религиозных и политических идей.
В середине 1860-х гг. активностью П. Сцегенного заинтересовались местные власти, заподозрившие его в революционной деятельности. В секретном рапорте от 14 июня 1863 г. пермскому губернатору от судебного следователя по 1-й части г. Перми штабскапитана Воронина докладывается, что через П. Сцегенного «письма и деньги ссыльным (полякам. – Авт.) в Сибирь пересылались из Литвы и Польши… кроме того, Сцегенный собирал в г. Перми будто бы для вспоможения ссыльным деньги и собрал от разных лиц всего около 800 руб.»55. Как оказалось в ходе дальнейшего расследования, письма П. Сцегенный рассылал по всей стране лично и по собственной инициативе56. Однако при детальном рассмотрении дела власти пришли к выводу, что деятельность П. Сцегенного не является противозаконной. В итоговом заключении губернатор А. Г. Лошкарев заявил, что «она, в сущности, не имеет политического значения; деньги, собранные Сцегенным, предназначаемы были и употреблялись собственно на пособия ссыльным в Сибирь полякам. Посему я полагал бы дело это, не давая ему дальнейшего здесь хода, оставить без последствий. Но вместе с тем, признавая неудобным дальнейшее здесь пребывание Сцегеннаго, как личность, составляющую центр польского кружка в Перми, и связь его с ссылаемыми в губернию политическими преступниками из западных губерний, я полагал бы удалить его в один из уездных городов Пермской губернии, вне большого Сибирского тракта»57. Судя по документам, П. Сцегенного в июне 1863 г. отправили на жительство в Соликамск. 15 октября 1863 г. ксендз П. Сцегенный из Соликамска обращался к пермскому губернатору: «Ваше Превосходительство! С большой несмелостью имею честь обратиться к Вашему Превосходительству, представляя на Ваше человеколюбивое уважение мое требование, которым ныне прихожу утруждать Вас. Четвертый месяц истекает, как из Перми отправлено меня на жительство в г. Соликамск, и с того числа я не получаю назначенного мне вспомоществования, хотя же об этом давно уж писал я в Пермь, в полицейское управление. Не получил я указанного воспомоществления за месяцы июнь, июль, август и сентябрь. Обстоятельства этакого рода, как неимение никаких средств к жизни, даже иногда насущной пищи, принудили утруждать Вас»58. Лишь в 1871 г. П. Сцегенный вернулся на родину, где до конца жизни служил в одном из приходов.
С восшествием на трон Александра II принудительная польская эмиграция исчезла на несколько лет, но после нарастания революционных выступлений 1859–1860 гг. и особенно после восстания 1863 г. приток изгнанников в отдаленные территории России возобновился59.
Пермь вновь стала крупным перевалочным этапом на пути «государственных преступников» в Сибирь. Был определен порядок следования арестованных «на переменных лошадях» от Нижнего Новгорода до Перми, а в навигационное время также водным транспортом по Волге и Каме; сохранялась и пешая форма переходов60. По Временным правилам о сухопутной перевозке арестантов по главному пересылочному тракту от Нижнего Новгорода до Тюмени от 21 января 1866 г. Пермь определялась как город, в котором арестанты останавливались на целые сутки61. Сохранились воспоминания Ф. Рыдля о переезде от Нижнего Новгорода и пребывании этапированных в г. Перми: «В том месте, где Волга впадала в Каму, поплыли против течения… Из зеленого Новгорода и теплой Казани мы плыли все выше и выше в понурую холодную Сибирь, в Азию. Резкие порывы холодного ветра постоянно напоминали нам об этом и не один тяжелый вздох и не одну слезу вытеснили из глаз. На седьмой день пути прибыли в Пермь. Было начало мая, но на улице шел дождь со снегом, а вокруг все тонуло в грязи. Не дав ни минуты передышки, ссыльных погнали на другой конец города в пересыльную тюрьму. Следующие два часа под открытым небом шла очередная проверка…»62. В городе арестанты размещались в пересыльной тюрьме. Однако за время пребывания в Перми многие могли ознакомиться с городом и оставить в памяти определенные впечатления о нем. Ссыльным разрешалось выходить из пересыльного замка группами по 6–7 человек в сопровождении солдата. Некоторые осматривали город, совершали покупки, посещали заведения63. Точных цифр о том, скольких участников польского восстания приняла пермская пересыльная тюрьма, сколько их прошло мимо города, не зафиксировано, однако можно с уверенностью сказать, что это была большая часть отправлявшихся в сибирскую ссылку.
На основании циркуляра Департамента полиции от 28 мая 1863 г. Пермская губерния стала одной из 14 административных территорий, предназначенных для ссылки поляков, «обнаруживших противоправительственные стремления»64. Местами ссылки стали 6 уездов губернии, в том числе Кунгурский, Соликамский, Красноуфимский, Оханский, Шадринский, Чердынский и Верхотурский. Кроме того, Пермская губерния относилась к числу так называемых «внутренних губерний» России, где было разрешено селиться отбывшим срок каторги и ссылки.
Количество сосланных в каждую губернию также определялось правительством. В циркуляре от 28 мая 1863 г. было определено и число ссылаемых в губернию поляков – 131 чел., и распределение их по уездам: так, в Кунгуре должен был находиться 41 ссыльный, в Соликамском уезде – 1565. Однако реальное количество прибывающих грозило значительно превысить обозначенные циркуляром числа. Пермский губернатор А. Г. Лошкарев 2 ноября 1863 г. обращается к министру внутренних дел с письмом: «По распоряжению Вашего Превосходительства от 28.05.1863 г. в Пермскую губернию для высылки за политические преступления польских уроженцев дан комплект 131 человек. В настоящее время выслано в губернию в сопровождении жандармов 91 человек, предназначено к высылке еще 23. Кроме того, выслано и предназначено к высылке по этапам 13 человек, так что комплект ссыльных, определенных для губернии, можно считать полным. Долгом поставлю испрашивать разрешения Вашего Превосходительства: каким образом поступать с теми ссыльными, которые могут быть доставлены в губернию сверх назначенного комплекта»66. Новый циркуляр министра внутренних дел удваивает число ссыльных, размещаемых в Пермской губернии67. Однако уже в декабре 1864 г. пермский губернатор вновь обращается с письмом, в котором сообщает: «В настоящее время в губернии уже размещено 254 человека, так что от удвоения комплекта ссыльных осталось всего 8 вакансий»68. Циркуляром от 29.06.1864 г. количество ссыльных в Пермской губернии было увеличено на 50 человек69. Например, для проживания в Кунгуре в мае 1863 г. максимальное количество ссыльных устанавливалось в 41 человек, на деле к 5 сентября 1864 г. в Кунгуре уже проживали 84 ссыльных поляка с членами семей70. Как можно понять по переписке, ссыльные приезжали на место временного поселения не одновременно. После восстания 1863 г. ссыльные прибывали в течение всего года, и селили их по Пермской губернии в отведенные циркулярами уезды.
Помимо ссыльных, отправляемых под надзор полиции, существовала еще одна категория ссыльных – лица, приговоренные для отправки в арестантские роты гражданского ведомства. По социальному составу это были, в основном, крестьяне и ремесленники, по составу преступления – члены повстанческих отрядов, попавшие в плен в результате поражения, отчего их часто называли попросту «военнопленные». Ссыльных этой категории в Пермской губернии насчитывалось 330 человек71.
В пермскую ссылку поляки попадали еще по нескольким причинам: перевод из сибирской ссылки; ссылка за нарушения в крестьянском вопросе (после отмены крепостного права); ссылка арестованных в период национального подъема 1861–1862 гг. Всего ссыльных различных категорий в Пермской губернии насчитывалось около 760 человек72. Большая часть сосланных в Прикамье поляков были рядовыми участниками восстания. Среди них были представители разных слоев польского общества: дворяне, мещане, чиновники, военные, врачи, священники. Ссыльные поляки, проживающие во внутренних губерниях Российской империи, значительно ограничивались властями в личных и политических свободах. Бытовые и экономические условия их жизни были менее регламентированы. Все должны были раз в неделю отмечаться в полиции, предоставлять для проверки свою корреспонденцию, все не имели права носить знаков народного траура по поводу польских событий, конфедератки и металлические пряжки с гербом Польши и Литвы73, владеть оружием, заниматься обучением детей74 и т. д. Бытовые условия во многом зависели от материального положения ссыльных и их родственников. Достаточно противоречивы сведения о характере и условиях пребывания поляков в Пермской губернии – видимо, эти условия действительно были очень различны. Так, Я. Прендовская рассказывает в своих воспоминаниях о жизни в ссылке бывшего минского предводителя дворянства А. Лапы: «Жили зажиточно… привезли с собой повара, имели большую квартиру и принимали каждую неделю. Видно было, что это солидный и богатый литовский дом». Не уступала им и семья уездного тельшевского исправника Миладовского, которая «жила очень богато, привезли с собой множество прекрасных и драгоценных вещей, таких как ковры, серебро и даже золотые чайные ложечки»75.
Существовала и категория среднеобеспеченных лиц, которые снимали небольшую квартиру, оплачивали услуги приходящих лиц (стирку и приготовление обеда), иногда устраивали скромные приемы76.
Большая часть ссыльных была лишена прав состояния. Однако царская власть позволяла ссыльным свободно распоряжаться средствами, не подлежащими секвестру или конфискации, к тому же ссыльные могли получать посылки и деньги от родных77. Пермские губернские ведомости 1860-х гг. постоянно публикуют списки лиц, на имя которых в канцелярии пермского военного губернатора получены деньги, страховые письма, посылки78.
Немало было и таких ссыльных, которые оставались почти без средств к существованию. Пособие для ссыльного («кормовые деньги») было незначительным (6 коп. в день79), и, чтобы жить, да еще с семьей, приходилось искать основные источники дохода, особенно тем, кто не получал помощи из дому или от соплеменников, проживающих в России. В выдаче пособия часто отказывали. Причины для этого были разные: обеспеченность родственников, живущих в Польше, возможность работать на новом месте жительства и т. д. По данным полиции г. Кунгура, на 10 июня 1864 г. из 69 ссыльных пособие получали только 11 чел., а на 1 декабря 1864 г. – 53 из 116 чел.80 Право отказа в пособии при наличии иных источников дохода давало местной администрации широкие возможности для манипуляций. Примером может служить история получения пособий семьями Прендовских и Григория Имшеника. Если первым, приехавшим в Пермь с рекомендательным письмом к губернатору, было выплачено пособие даже на оставшихся в Польше детей и притом без всяких усилий с их стороны, то вторые в течение четырех лет вели настоящую письменную войну, находясь в бедственном положении. В семье Имшеника было шестеро детей, больная жена и мать, однако, даже признав, что задержка выплат несправедлива, сосланному так ничего и не выплатили – «по причине смерти»81.
Мы имеем немало примеров, когда ссыльные поляки с разрешения городского начальства нанимались на заводы в качестве административных работников или в купеческие дома, в имения – «по письмоводству». Обширную практику имели врачи, немалым спросом пользовались фотографы82. Некоторые ссыльные завоевывали уважение в предпринимательских слоях и среди местной администрации. Следует отметить, что возможность работать и заводить свое дело определялась городским начальством индивидуально. Так, проживающему в Кунгуре М. Брыльскому было разрешено устроиться на Кунгурский пароходный завод фабриканта Гукса, а его земляк Остроминский права работы был лишен. Давая частные уроки детям, он по прошествии некоторого времени был отстранен и от этой своей деятельности, а уездный исправник, пропустивший этот факт незаконной работы, получил строгий выговор от вышестоящего начальства83. Местные полицейские исправники имели директиву, категорически запрещающую ссыльным полякам всякое преподавание, причем не только им самим, а также членам их семей, которые добровольно последовали за ними84. По законодательству Российской империи осужденные не имели права заводить собственное дело. Например, Юзеф Пиотровский, отбыв наказание, получил разрешение поселиться в Перми. Будучи, как бывший каторжник, лицом «неблагонадежным», он не мог открыть книжный магазин на свое имя, и такое разрешение получила его жена Ольга85. Действия властей разных уровней в вопросах трудоустройства поляков были несогласованными, в результате чего возникали даже курьезные случаи. Так, в Кунгуре поляку Нейману губернские власти отказали в пособии на том основании, что он по специальности – врач и может найти применение по профессии. А уездный исправник работать ему не разрешал86. Поэтому, несмотря на отдельные примеры деятельности ссыльных поляков, большая часть специалистов оставалась невостребованной.
Документальные материалы наиболее полно раскрывают жизнь ссыльных поляков в Кунгуре в 1860-е гг. Мы располагаем данными о 146 ссыльных. Из них на постоянное место жительства остались единицы. Подавляющее большинство либо были переведены в другие города, либо отпущены на родину после отбывания срока, либо умерли в ссылке. На основании дат прибытия в г. Кунгур можно установить, в какие годы прибывало больше ссыльных. Наибольшее число зафиксировано за 1863 г. – 16 чел., 10 чел. прибыли в 1855 г., по 8 чел. – в 1856 и 1864, 7 чел. – в 1854, 4 чел. – в 1859, в остальные годы – по 1 чел.87
Среди ссыльных насчитывалось 20 женщин88, например, политическая преступница из дворян Франциска Калещинская, получившая 3-месячный срок содержания под строгим полицейским надзором89. Всего в Кунгуре было 58 женщин, включая членов семей сосланных, из них 28 чел. имели детей. Можно отметить, что две пары были сосланы вместе. У 36 ссыльных жены жили в Кунгуре90. Можно предположить несколько причин этому. Возможно, сыграло свою роль достаточно хорошее материальное положение поляков, среди которых было много дворян и помещиков, что давало им возможность содержать свои семьи и вдали от дома. Другое объяснение – высокая значимость семейных ценностей, свойственная католикам, и стремление сохранить свою семью, свою религию, свои традиции на новом месте. Был даже случай, когда ссыльный поляк дворянин Александр Сливовский женился в г. Кунгуре на дочери другой ссыльной, полячке Александре Станишевской91.
В целом в семьях ссыльных поляков, как правило, было достаточно много детей, и почти все они вместе с матерями добровольно приехали к месту ссылки отцов. По одному ребенку было у 11 ссыльных, по два – у 9, по три – у 6, по четверо детей было в трех семьях92. У Викентия Мисевича также было четверо детей: Викентий, Сигизмунд, Мелания, Фекла, причем самым младшим было от роду соответственно три года и один год93. Четверо детей было у коллежского секретаря Григория Имшеника-Кондратовича: два сына – Петр и Антон и две дочери – Сабина и Мария. У Григория Кондратовича было шестеро детей: Петр, Антон, Сабина, Мария, Иозефа, Людовика94. Вместе с семьей Адама Феликсовича Брузиновского приехала даже племянница Михалина95. Нередко женщины приезжали с грудными младенцами или с очень маленькими детьми. Примеров тому множество. За дворянином Ковенской губернии Эмилием Гейнштора на Урал добровольно последовала его жена96. Дворянка Елена Хомская, 24 лет, приехала с грудным сыном в Пермскую губернию на жительство к сосланному мужу 28 августа 1864 г.97 Дворянка Ипполита Микевич, 27 лет, с малолетними дочерьми Меланией и Викентией тоже прибыли в Кунгур 21 января 1864 г.98 Стефания Крашевская приехала к своему мужу дворянину в Кунгур из Гродно99. По-видимому, младшие дети (достигшие определенного возраста, чтобы осмысливать происходящее) вместе с матерями сами принимали решение, ехать им за отцом или нет, а старших детей высылали принудительно. Например, у уже упомянутого Григория Кондратовича взрослые дети, от 15 до 26 лет, были высланы вместе с отцом100. Той же участи подверглись дети Косеродского, 15 и 16 лет101. Тем не менее, среди ссыльных было много холостых мужчин (прежде всего среди молодых), были и вдовцы, нередко с детьми. Известно о 10 ссыльных, семьи которых оставались на родине102. Некоторые жены возвращались обратно. Например, состоящий под надзором в г. Соликамске дворянин Юлиан Антон Новосельский приезжал в Пермь, чтобы проводить свою жену, направлявшуюся в Царство Польское103.
Наиболее полную информацию мы имеем о 64 ссыльных. Среди них было 26 дворян, 8 чиновников, 8 крестьян, 5 военных, 3 врача, 3 священника, 2 почетных гражданина, 2 однодворца, 1 помещик104. То есть социальный состав ссыльных был разнообразен, но преобладали дворяне. Происхождение их по месту прежнего жительства также различается: больше всего (по 8 чел.) было из Минской, Виленской и Киевской губерний; 5 чел. – из Ковенской, по 4 – из Каменец-Подольской и Витебской, по 3 – из Волынской и Гродненской, по 2 чел. из Санкт-Петербургской, Эстляндской и Могилевской губерний105. Таким образом, наибольшее число ссыльных прибыли из Западного края, особенно из Украины и Белоруссии, а также из бывших польских территорий. Почти все сосланные были лишены прав состояния: из 40 человек, о которых имеются сведения, такому наказанию подвергнуты 35 (почти все дворяне); пятеро (почти все крестьяне) не были лишены прав106.
За всеми ссыльными был установлен полицейский надзор: за 34 (подавляющее большинство) – бессрочный, за одним – на 2 года, один поселился на постоянное место жительства. В большинстве случаев (37 чел.) это был гласный надзор, лишь за 12 ссыльными – секретный107. Многие ссыльные были причислены в податное сословие. Из тех, о ком есть сведения, число таких составляло 22 человека, а 8 человек не были причислены к этому сословию108.
Ссыльные, живущие в Кунгуре, чаще всего оставались невостребованными (29 чел.), но были и те, кто трудился – главным образом на черных работах (15 чел.). Разными работами занимались три человека, еще трое состояли в услужении. Остальные, по-видимому, использовали для приобретения средств к существованию навыки, приобретенные на родине. Так, четверо служили письмоводителями, что не удивительно, т. к. среди ссыльных было много грамотных людей. Двое занимались клейным и красильным ремеслом, по одному – малярным и столярным делом, были также один фельдшер и один виноторговец109.
Трудно выявить четкую закономерность между сословным и материальным положением сосланных и выплатой им содержания от государства, или между теми, кто выполнял какие-либо работы, и теми, кто не имел занятия. Так, среди тех, кто ничем не был занят, дворян и не дворян было поровну. То есть, по-видимому, необходимость в работе не определялась сословным положением. Также она не диктовалась впрямую потребностью обеспечить свое существование. Среди неработающих были и те, кто получал содержание, и те, кто его не получал, однако число тех, кто имел содержание, было несколько больше (соответственно, 17 и 9 чел.) Содержание выплачивалось также представителям всех сословий. То же можно сказать и об отсутствии денег: среди тех, кто не получал денег от казны, было дворян – 11, не дворян – 21. По-видимому, положение не дворян и дворян в ссылке было примерно одинаковое, т. к. почти все они были лишены прав состояния. Среди дворян встречались и такие, кто занимался «черными работами»: их было 7 человек – почти столько же, сколько представителей других сословий, занятых тем же (8 чел.). Причем такую работу полностью вынужденной назвать сложно, поскольку ею занимались как те, кто не имел содержания (10 чел.), так и имеющие содержание (5 чел.)110. Существует вероятность того, что работы распределялись властями без учета пожеланий, но с учетом специальности, приобретенной ссыльными на родине.
Само содержание ссыльных заметно различалось. Из 64 ссыльных, о которых мы имеем подробные сведения, половина (32 чел.) вообще не получали содержания от государства. Содержание остальных также было различным. 12 человек получали по 6 коп. в сутки, 9 человек – по 10 коп. Это так называемая арестантская дача. Четверо получали по 15 коп. в сутки. 8 человек имели максимальное содержание – им полагалось по 1 руб. 20 коп. на аренду жилья плюс 15 коп. в сутки. Причины, по которым отдельным лицам выделялись деньги на наем квартиры, исследователям установить не удалось. Возможно, оставшиеся по своим материальным возможностям были способны сами оплачивать наемное жилье, а, возможно, они жили в каких-то общих специальных помещениях. Интересно, что у четверых в течение двух лет был изменен размер содержания в сторону увеличения – например, вместо 6 коп. им стали платить 10 коп. или вместо 10 коп – 15 коп.111
Однако денег, выделяемых государством, сосланным не хватало на жизнь, и им приходилось брать в долг у местных жителей. В этом отношении показателен пример Владислава Романовского. Он не заплатил по счетам в лавках кунгурских торговцев: Якову Абрамовичу он задолжал 10 руб., Хватову – 7 руб., Ефиму Петровичу Мусрикову – 5 руб., Василию Елтышеву – 12 руб., в кунгурскую аптеку – 3 руб., всего 37 руб. Романовский заявил, что не в состоянии уплатить, но обещал, что со временем вернет деньги, когда они будут взысканы с его поместья в Ковенской губернии. Возможно, такие расходы были связаны с привычкой к определенному стилю жизни, от которого было трудно отвыкнуть и в ссылке112.
Заметно отличалось положение чиновников Царства Польского, которым платили половинное жалование. В случае смерти кого-либо из чиновников необходимо было немедленно сообщить в управление полиции, чтобы та уведомила местное уездное казначейство и палату для своевременного прекращения производства жалования. Чиновников на половинном жаловании в Кунгуре было немного: Сигизмунд Лащинский, Карл Борецкий, Адам Лащинский, Юлиан Новосельский, Георгий Бертольд113.
Государство также снабжало деньгами и пайками пересыльных, отправляющихся в Сибирь, – например, такую помощь получили Геншель, Заханчевский и Вершбицкий114.
Поведение ссыльных строго и четко регламентировалось, вплоть до мельчайших деталей. 25 ноября 1863 г. было направлено предписание о том, что всем сосланным в Кунгур полякам запрещено носить траур. Полицейское управление предписывает наблюдать за точным исполнением этой подписки и в случае нарушения таковой тотчас донести в управление115. Контролировалось не только поведение ссыльных, но их переписка. Все письма на имя ссыльных просматривали в канцелярии губернатора. Кроме того, все поднадзорные обязаны были отмечаться в управлении каждый субботний день116.
Некоторым полякам после отбывания срока наказания разрешали вернуться в Польшу или другие районы Западного края. Так, Владислав Мицкевич получил разрешение отправиться в Царство Польское 29 сентября 1867 г.117, получил такое разрешение и Телефаст Шимкевич, а Николай Арцишевский и Владислав Богданович вернулись в Варшаву в марте 1888 г.118
Ссыльных постоянно перераспределяли по губернии, переводя из Кунгура в Чердынь, Соликамск и другие, более отдаленные города. Так, 28 сентября 1867 г. кунгурский уездный исправник получил предписание: на основании распоряжения господина Министра внутренних дел всех политических преступников, находящихся под надзором полиции в Кунгуре и не имеющих разрешения вернуться в Царство Польское, немедленно выслать в Чердынь и Верхотурье119. Случалось, что сами ссыльные ходатайствовали о своем переводе в другие города. Политические преступники Александр Шмидт и Викентий Мисевич ходатайствовали о переселении в Шадринск или Красноуфимск, но разрешения не получили120. Брониславу Соболевскому, наоборот, не разрешили остаться в Кунгуре – он был направлен в Верхотурье121. Туда же был отослан Карл Отрошкевич. Большинство арестантов были направлены в Чердынь, Соликамск и Верхотурье122. Однако в определенных обстоятельствах отправка ссыльных могла быть отложена: так, арестант Соболевский перед отправкой в Чердынь задержался в Кунгуре в связи с болезнью, а у арестанта Соболевского, пунктом назначения которого было Верхотурье, заболела жена123.
Несмотря на амнистии и окончание срока пребывания в ссылке, не все поляки стремились уехать обратно на родину. Вследствие быстрого развития восточных регионов страны, в отличие от западных областей, здесь всегда недоставало добросовестных и образованных работников. Не найдя подходящей работы в Польше, некоторые бывшие ссыльные возвращались в глубь России ради успешной карьеры и заработка. Например, помещик из Гродненской губернии, бывший губернский секретарь Э. М. Онхимовский направил прошение: «28.09.1867 г. Просит помещик Гродненской губернии, губернский секретарь Эдмунд Маврикий сын Онхимовский, а в чем мое прошение – тому следующие пункты. 24 августа текущего года я подал на имя его Превосходительства, начальника Пермской губернии прошение о дозволении мне, сколько пожелаю, остаться в Кунгуре, основываясь на высочайшем указе 1865 г., т. к. я исполнил волю правительства, продал уже в Западном крае свое имение и, согласно такового высочайшего указа, взамен завелся хозяйством в Кунгуре. В прошении же к его Превосходительству начальнику Пермской губернии от 24 августа я прибавил, чтобы, в случае невозможности удовлетворения моему желанию, дозволено мне было с таковым же прошением обратиться к господину Министру Внутренних дел, желая теперь ускорения в удовлетворении законной моей просьбы всеподданнейше прошу…»124. В октябре 1867 г. ему дозволено было остаться на жительство в Кунгуре, где он стал заниматься торговлей. К нему добровольно приехала жена Констанция, 27 лет, с дочерью Иозефой 4 лет. Так же добровольно с ними приехала из Могилевской губернии служанка Анастасия Яковлевна Шерьковская125. Скорее всего, позднее Онхимовский вместе с семьей перебрался в Пермь, как и другие ссыльные, оставшиеся в крае.
Большинство поляков, попадая в ссылку, прекращали революционную деятельность. Все попытки обвинить их в каких-то протестных действиях, как это было с П. Сцегенным, при расследовании оказывались лишь домыслами местной полиции, опасавшейся «крамольных» настроений ссыльных. В ГАПК сохранилось дело политических преступников Крупского, Балакшина и Некрасова. Ссыльный российский студент Балакшин совместно с польским ссыльным Крупским бежали из-под ареста из Тобольской губернии и были пойманы только в г. Осе Пермской губернии. Под предлогом деятельности во имя «Центрального Комитета Русского народа», члены которого имели намерение сделать в России республику по примеру Американских Штатов, молодые люди и бежали из Сибири в Казань, где находился штаб этой организации. О личности Крупского стало известно, что «Крупский, прибывши из Австрии в Варшаву в декабре 1860 г., был предан военному суду за то, что, предложив свои услуги Варшавской Полиции быть ее агентом, старался ввести оную в заблуждение, составлял возмутительные воззвания и приклеивал оныя на улицах, писал безыменные письма и ложно доносил, что знает о существовании тайного общества, для которого, как сказал впоследствии, сам составлял статут. За эти преступления в октябре 1861 г. Крупский был приговорен к лишению всех прав состояния и ссылке в Сибирь на поселение»126. При проведении следствия и после разоблачения преступники во всем сознались, и оказалось, что политическое значение деятельности не только не подтвердилось, но оказалось совершенно ложным и что побегом Крупского руководило одно желание – вернуться на родину.
Интересно и донесение о существовании в г. Чердыни Польской антиправительственной партии в 1880–1881 гг. Губернский секретарь г. Чердыни Петр Белдыцкий в письме от 28 мая 1880 г. сообщает о существующей в городе польской партии, враждебной правительству. На самом деле все преступные намерения злоумышленников оказались домыслами самого Петра Белдыцкого, который по разным причинам испытывал неприязнь к живущим в Чердыни ссыльным полякам. Среди причин можно назвать национальный признак, государственную пропаганду против поляков-бунтарей, зависть и т. д.
Начальник пермского губернского жандармского управления, докладывая губернатору о необоснованности этого дела, отмечает, что «…не имеет никаких фактов к положительному обвинению которого-нибудь из упомянутых лиц (поляков г. Чердыни. – Авт.) как в политической неблагонадежности, так и в неприязненных действиях к существующему правительству, и если он и обратил на них своими письмами внимание высшего губернского начальства, то потому только, что выше означенные лица позволяют себе высказывания, по его личному мнению, либерального суждения, что характеризует их как людей неблагонамеренных, но о чем именно они высказывались с либеральной точки зрения, того Белдыцкий не упомнит»127. В дополнении значится: «Белдыцкий человек крайне неспокойного характера, и можно допустить, что письма его к г-ну Начальнику губернии и к Управляющему Палатою государственных имуществ вызваны лишь только враждебными, по разным причинам, отношениями Белдыцкого к Мостицкому, Мочинскому, Шимкевичу и др. Что же касается до польской партии, о коей очень много говорит Белдыцкий в своих письмах, то она так же фиктивна, как и неблагонадежность в политическом отношении указанных Белдыцким лиц. Если лица польской национальности, проживающие в г. Чердыни, огруппировываются в свой кружок, то это явление общее и из этого еще нельзя усмотреть ничего антиправительственного»128.
Единственным примером участия поляков в революционном движении в Пермской губернии может послужить деятельность Исидора Войцвилло. Его отец Станислав Войцвилло был сослан в Иркутск, а затем в Пермь за участие в восстании 1863–1864 гг. Сам Исидор еще в начале XX в. вступил в кружок марксистов-самообразованцев. В 1906 г. И. Войцвилло был заключен в пермскую тюрьму «за принадлежность к боевой организации» и «за хранение преступных воззваний». Начальник пермской полиции считал действия Исидора «весьма вредными для общественного порядка и спокойствия». После ссылки в Вологду Исидор Войцвилло вернулся в Пермь уже сознательным революционером и жил под именем Эдуарда Константиновича Модзалевского. С началом Первой мировой войны Войцвилло, спасаясь от мобилизации, уехал в Ташкент, позже воевал в РККА и умер от болезней в первые годы советской власти129. Как видно, революционные взгляды Войцвилло сформировались уже в России, причем на базе идеологии российской социал-демократии, а не национально-освободительного движения поляков. Поэтому его деятельность не связана с его происхождением, и говорить о ее корнях, связанных с восстаниями 1863–1864 гг., не приходится.
Таким образом, мы видим, что фактов участия поляков в антиправительственной деятельности намного меньше, чем фактов о подозрении поляков в этом. Скорее всего, в ссылке поляки переходили к мирной жизни, больше внимания уделяя духовной свободе, чем политической. Во всяком случае, никаких ограничений в религиозной деятельности они, живя в ссылке, не встречали.
Переселяясь в глубь России, поляки продолжали сохранять традиции и культуру своего народа. В начале 1860-х гг. в Перми начинает оформляться польская библиотека (часть ее до сих пор хранится в Пермской краевой библиотеке имени Горького). Ее создание тесно связано с польскими ссыльными в г. Пермь130. Неоднократно отмечался и вклад ссыльных поляков в развитие культуры и образования Пермского Прикамья.
После 1870 г. массовый приток поляков на восток, в том числе и в Пермскую губернию, прекратился. Однако последнее отправление ссыльных поляков на восток страны произошло в июле 1880 г.131 С конца 1960-х гг. начинается и завершение для отдельных поляков их ссылки в Пермской губернии. На основании Высочайшего указа от 17 мая 1867 г. 26 лицам, находящимся под надзором полиции в Пермской губернии, был позволен выезд в Царство Польское. Однако в документах канцелярии пермского губернатора за 1874 г. среди лиц, состоящих под надзором полиции в городах и уездах Пермской губернии, продолжают фигурировать ссыльные поляки132. Отмечены ссыльные поляки и в отчетах 1880-х гг.133 Кроме того, в этот период в Прикамье появляются и поляки, участники восстания, переведенные из Сибири и также находящиеся под надзором пермской полиции. Оставались в России и те многочисленные ссыльные, которые ранее предпринимали попытки бежать, участвовали в бунтах заключенных и были осуждены повторно. Будучи причисленными и к категории уголовных ссыльных, они не могли воспользоваться амнистиями, касающимися политических ссыльных134. Польская ссылка в Пермской губернии участников восстания 1863–1864 гг. заканчивается в начале 1890-х гг. Циркуляры Департамента полиции и пермского губернатора и рапорты уездных исправников 1894–1895 гг. отмечают, что в 12 уездах Пермской губернии лиц, «отбывающих наказание за участие в польских восстаниях 1863 г.», нет135.
Однако и в последующие периоды в Пермской губернии находились сосланные поляки. В пермских архивах, в частности, сохранились документы о высланных в Пермь участниках политических демонстраций 1894 г. в г. Варшаве136. Канцелярия варшавского генерал-губернатора в июле 1894 г. обращается к пермскому губернатору: «Господин Министр Внутренних дел, по рассмотрении в особом Совещании, образованном согласно 34 статье Положения об охране, обстоятельстве дела о 160 лицах, арестованных за участие в политической демонстрации 5 Апреля сего года в г. Варшаве, постановил: выслать этих лиц под гласный надзор полиции, на срок от двух до пяти лет, в губернии, для этого назначенные, по избранию самих высланных. В числе губерний этих значится и Пермская, которую избрали лица, поименованные в прилагаемом при сем списке, кои подлежат отдаче под уполномоченный надзор полиции на срок, показанный в том же списке…»137.
Среди высланных значатся студент, сын чиновника Петр Зенон Викентьев-Чернявский, дворянин Генрих-Антон Казимиров Жмигродский, студент Варшавского университета, мещанин Иван-Евгений Феликсов Гнус, дворянка В. И. Бригевич138.
В сопроводительных документах на студента И. Ф. Гнуса отмечено: «Принимавший участие в политической демонстрации, состоявшейся 5 Апреля сего года в г. Варшаве, мещанин Иван-Евгений Феликсов Гнус по распоряжению Господина и. д. Варшавского Генерал-Губернатора подвергнут был аресту на 3 месяца и затем на основании утвержденного 4 июня 1894 г. Господином Министром Внутренних Дел постановления Особого Совещания, образованного согласно 34 ст. Положения об охране, подлежит высылке, по собственному его выбору, в Пермскую губернию, под гласный надзор полиции на два года. Вследствие вышеизложенного, названный Гнус 12-го сего июля снабжен проходным свидетельством за № 3174, для следования прямым путем и безостановочно до места назначения. Сообщая об этом Вашему Превосходительству на зависящее распоряжение, имею честь препроводить при сем принадлежащие Гнусу документы числом пять для вручения по принадлежности; о последующем же не отказать меня уведомить, с возвратом упомянутого проходного свидетельства…»139. Имеются многочисленные свидетельства об обращении ссыльных поляков за материальной помощью к властям в виде пособий. В частности, в фондах канцелярии губернатора отложились прошения ссыльных поляков о материальной помощи. «Генрих-Антон Казимиров Жмигродский, дворянин, на два года. Отправлен в г. Шадринск, просит пособие. Служит на винокуренном заводе наследников Поклевских-Козелл, получает жалование 25 руб. в месяц», – сообщается в одном из писем140. В другом деле приводится информация, что «…сын чиновника Петр-Зенон Викентьев Чернявский… отправлен в Екатеринбург. Тоже просит пособие… Родители умерли, имущество не оставили. Имеет занятие в конторе Торгового Дома братьев Поклевских-Козелл в качестве писца с жалованьем 25 руб. в месяц»141.
Прошение о помощи в канцелярию губернатора поступило и от ссыльной дворянки В. И. Бригевич: «Не имея никаких средств… я все время изгнания, т. е. с 7 августа 1894 г., жила в долг… Я как живописец не могу найти в Перми занятие… нахожусь в совершенно безвыходном положении»142. Следует отметить, что пособие назначалось не всем и не на все время пребывания в ссылке. Прежде всего, власти принимавшей территории делали запрос на первоначальное место проживания ссыльного о материальной обеспеченности его самого и его родственников. В ответе могла значиться информация о необходимости помощи или об отсутствии таковой. Так, по делу прибывшего в 1894 г. в Пермскую губернию участника политической демонстрации студента Варшавского университета Гнуса Ивана-Евгения Феликсовича в ответ на запрос пришла информация о том, что «… (родственники. – Авт.) арендуют дом, и мать может помогать сыну»143, следовательно, в пособии от казны данному ссыльному было отказано.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.